* * *
В конце мая 1920 года к моменту перехода в контрнаступление войск Юго-Западного фронта, Первый авиационный артиллерийский отряд перебазировался в распоряжение 12-й армии.
Запоздалая весна набирала темпы. В пышном убранстве проплывали мимо платформы украинские сады. Глядя на них, не верилось, что кругом война и разрушения.
На станции Нежин отряду подцепили платформу с новеньким "фарманом". Вместе с самолетом подсел новый военлет, с виду похожий на забитого батрака.
- Вот знакомься, Женя, - сказал комиссар, - тебе новый военлет со своим самолетом. Обстрелянный, воевал на Восточном фронте.
Женя с недоверием посмотрел на белесого парня в синей косоворотке, черных в тонкую белую полосочку грубошерстных штанах, заправленных в солдатские сапоги. Жиденькие светлые волосы, словно только что намоченные, послушно лежали на вытянутом назад черепе.
- Фролов Степан, - произнес новый летчик, и Женя заметил, что на слогах, содержащих "о", у него смешно шевелится кончик длинного носа. Полдороги до станции назначения Женя вытягивал слова из Фролова, пока тот не разговорился по-настоящему.
Степан на Восточном фронте летал много и смело. Но три месяца назад его сбили.
- …Полежал в госпитале, с тех пор как что-то надломилось внутри, стало страшно летать. И сразу же все пошло наперекосяк: все оборачивается так, чтобы я убился…
- Ну ты это брось, - запротестовал Женя, - внушаешь себе всякую чепуху.
- Внушаешь? А знаешь, что с тех пор у меня не было полета, чтобы что-нибудь да не случилось. В первом же полете после госпиталя два самолета взлетают - все нормально. А я начал разбег, так проклятый бык, который пасся на аэродроме, срывается с места и наперерез моему самолету… Быку ничего, а у меня отлетела плоскость, и… полный капот [Капот - авиационный термин, означающий переворот самолета через нос]. Пока я выбирался из-под фюзеляжа, бык решил, что еще не все сделал. Пригнув башку к земле, он, словно английский танк, ринулся в атаку не то на меня, не то на остатки самолета. Я еле уполз от него на четвереньках. Только об этом ты не болтай… Меня в отряде после так и называли Степа-неудачник.
- Так это было на Восточном, а здесь Юго-Западный. Все пойдет по-новому.
- Очень бы хотелось, вот я… - Степан рукой обозначил на груди какой-то предмет, - ладанка, мать надела, когда заезжал по пути к вам.
Женя и раньше видел талисманы у некоторых летчиков, но не знал еще такой панической веры в них. Да, Степану либо надо было бросать летать, либо, что лучше, нужно было, чтобы ему просто здесь повезло, тогда все само пройдет.
Однако Степан действительно был из неудачников.
Уже второй вылет делал Степан Фролов, за жизнь которого Женя опасался, наверное, как родная мать.
Птухин ожидал прилета Степана в курилке, расположенной в тени фруктовых деревьев. Сад казался райским уголком.
Оставалось каких-то пять-десять минут до того, как вдали, над летным полем, должен показаться фроловский самолет. Несмотря на свой страх, Степан, как заметил Женя, сажал машину хорошо, мягко, наверное, внутренне напрягаясь на этом последнем этапе ненавистного полета.
Вдруг все услышали где-то сзади треск ломающихся деревьев и врассыпную кинулись от курилки.
В ста метрах, плотно зацепившись за деревья, сидел, словно подраненный коршун с распростертыми крыльями, новенький "фарман".
Смешно и нелепо выглядело это огромное сооружение, так удобно обосновавшееся на ветках. Женя первым ринулся к самолету, из которого, дрожа отвисшей нижней челюстью, выглядывал бледный Фролов.
"Трус подлый, хорек вонючий, - мысленно начал ругаться Птухин, увидев, что с летчиком ничего не случилось, - загубил самую лучшую машину".
- Ты что, ладанку свою проглотил или забыл ее на земле вместе с мозгами? - со злостью зашипел он на Степана.
- Чего ты взбесился, я давно планирую с отказавшим мотором, высоты не хватило… что-то с самолетом случилось.
Только сейчас Женя обратил внимание, что на том месте, где находится нижний цилиндр мотора, зияла в капоте большая рваная дыра.
* * *
Уже в Ровно, когда единственный оставшийся в отряде самолет, так и не преодолев при взлете земное притяжение, подпрыгивая на кочках, остановился с отказавшим мотором, было принято решение вывести отряд на пополнение в тыл. Отдых длился недолго. На крымском направлении Юго-Западного фронта началось наступление Врангеля, и авиаотряд отправили в распоряжение 13-й армии.
С момента прибытия в Александрова отряд влился в центральную авиагруппу Ивана Ульяновича Павлова. С какой радостью встретились летчики 13-го Казанского, 3-го истребительного, 1-го артиллерийского и других отрядов! Словно близкие люди после долгой разлуки, обнимались неизвестно когда и на каких дорогах познакомившиеся, но породнившиеся в небе военлеты Воедило, Жемчужинов, Межераун, Петренко. Только мотористы - земные труженики стояли молча, глядя на это радостное проявление воздушного братства.
"Неужели и я когда-нибудь вот так же буду радоваться встречам с летчиками, садившимися со мной на одном аэродроме?" - думал Женя, с завистью глядя на шумную группу людей в летных шлемах.
"Буду, обязательно буду!"
Глава VI
ЕГОРЬЕВСКАЯ "ТЕРКА"
С первых дней пребывания в отряде Женя пытливо расспрашивал летчиков о том, как выполнять взлет, какие движения рулями нужно делать на разворотах, куда смотреть и что делать на посадке. Длинными караульными ночами, чтобы не заснуть, он приспособился будоражить свое воображение тем, что, мысленно выполняя полет, одновременно играл роль ученика и инструктора.
И вот теперь сначала робко, потом все настойчивее Женя начал просить командира и комиссара научить его летать или отпустить в школу летчиков.
- Что ты, Птухин, у нас таких первоклассных мотористов раз, два и обчелся. Подожди, победим всю нечисть, тогда и решим, - пообещал однажды комиссар.
И Женя на время замолчал, понимая, что теперь уже ждать осталось немного.
Наступил день, когда короткой фразой "На фронте все спокойно" газета "Правда" закончила военные сообщения уходящего 1920 года. И моторист Птухин сел за очередной рапорт командованию.
"Ввиду того, что внутренняя контрреволюция разбита окончательно и бесповоротно, а для предстоящих битв с мировым империализмом стране нужен крепкий Воздушный флот, прошу отправить меня учиться на военлета, так как я мечтал об этом всю жизнь…"
Женя почти две страницы написал, как ему казалось, важных и необходимых фраз. Резолюция Жемчужинова была короткой: "Согласен".
- Ты, Женя, вдарь-ка по грамматике, когда будешь одолевать летную науку, а то мировой империализм откажется читать твои ультиматумы.
Птухина направляли в Егорьевскую теоретическую школу.
Каждый раз, как только состав останавливался, Женя просыпался. Воспоминания настойчиво владели мыслями. Расставание со своими ставшими за время войны родными бойцами отряда было почти мучительным, а думы о будущем наполняли душу сладостью сбывающейся мечты.
Чем ближе к Москве, тем настойчивее было желание заскочить домой хоть на часок. Стоило только закрыть глаза, как возникала мама, какой он ее видел последний раз. Одиноко стоящая среди переплетения рельсов товарной станции Николаевской дороги, она слегка покачивает ладонью своим мальчикам, высунувшимся из вагона медленно уходящего поезда.
А как хочется побывать в старом своем доме на Красносельской! Теперь, через пережитое на войне, виделся он таким уютным, теплым, до боли родным…
Чем ближе к столице, тем тревожнее становилось на сердце. Уже от Серпухова хлынули мешочники и бродяги, атакующие редко идущие на Москву поезда, тихонько, а то и во весь голос ругающие Советскую власть за политику военного коммунизма.
От Подольска до самой Москвы был вырублен почти весь лес. На столицу надвигался топливный голод. Удручающее впечатление произвела картина выдачи дров по весу, которую Женя увидел на Каланчевке уже в Москве.
* * *
В первый же день по приезде в Егорьевскую теоретическую школу Женя узнал неприятную новость: всем поступающим в класс подготовки летчиков нужно сдавать вступительные экзамены по русскому языку, алгебре, геометрии.
Птухин никогда не учил математику глубже четырех арифметических действий, ни разу в жизни не сдавал экзамены, поэтому предстоящая процедура приводила в движение волосы на голове. Только фанатическое желание стать летчиком и фронтовой опыт надеяться на лучшее, когда для этого нет никаких оснований, удерживали Женю от единственно правильного решения - уехать. Уехать?! Куда? Птухин бы не смог ответить куда, потому что на сложном перекрестке жизненных дорог он знал только одно направление - авиация. И Женя пошел сдавать экзамен по предмету, название которого он ни разу в жизни даже не произносил, - "геометрия".
"Число "пи", зависимость между длиной окружности и ее радиусом", - прочитал Птухин первый вопрос билета, написанного на сером клочке бумаги. "Число "пи". Как это число "пи"? Число так это число, а не буквы, - начал он с анализа формы и содержания первой фразы первого вопроса. - Ах да! Это же не "пи", а "пять"… Именно "пять" хотел написать старенький благообразный, с козлиной бородкой экзаменатор. Ну, конечно же, "пять"! Вот уж эта гражданская неаккуратность! - начал Женя мысленно укорять безмятежно сидящего за отдельным столиком старичка экзаменатора. - …Наверное, из местных учителей… Не понимает, что и ученики его будут такие же неряшливые. А им защищать Советскую Республику от мировой буржуазии, которая сразу же воспользуется ошибками и неточностями красных командиров. Не понимает дореволюционный интеллигент, что советские полководцы должны быть грамотнее и умнее десяти буржуазных. Об этом не раз говорил Жемчужинов".
- Э-э-э, уважаемый, если я вас правильно понял, - вывел Женю из размышлений довольно звонкий голос старика, - вы не нуждаетесь в длительной подготовке и, как говорят французы, "а ливр увэр" - готовы без подготовки. Если это так, то я с радостью готов вас выслушать, разумеется, с учетом коэффициента за смелость, первенство, ограниченное время, - улыбаясь, подбадривал он Женю. - Милости прошу, - приветливым жестом показал старичок на стул рядом с собой. - Этим вы окажете неоценимую услугу тем, кто в затруднении и желал бы покопаться в памяти или еще где-нибудь, так сказать, "нон корам популе корам публике", что значит "наедине, без народа".
"Во чешет", - подумал Женя, подходя к столу.
- Тут в первом вопросе вроде как неточность, ошибка, - как мог смягчил Женя свой укор, делая скидку на возраст старичка.
- Весьма любопытно и радостно за вас, что вы ее обнаружили. Позвольте. - Экзаменатор, быстро шевеля губами, вполголоса забормотал содержание первого вопроса. - А в чем именно? - наклонился он к Жене вместе с билетом.
- Вот здесь не то "пи", не то "пять" написано, а должно быть "число пять", - уверенно ткнул Птухин пальцем в листок.
Взгляд Жени встретился с глазами старичка, почему-то смотревшего на него поверх пенсне, низко наклонив голову.
- И в этом случае вы докажете зависимость между радиусом и длиной окружности? - совершенно серьезно спросил он.
- Не-е. Наверное, нет, - уже неуверенно ответил Птухин.
- Тогда я могу вам поставить только коэффициент за смелость и все прочее, что обещал, не возражаете?
На следующий день после подъема командир роты Одоров зачитал список абитуриентов, отстраняемых от дальнейших экзаменов. Первым был назван Птухин. Закончив перечисление, командир роты внимательно посмотрел на притихших парней и произнес:
- Птухин кто?
- Я, - вяло ответил поникший Женя.
- Птухин? - отчетливо повторил Одоров.
- Я, - громко отчеканил Женя, поняв, что его призывают к армейскому порядку.
- К начальнику школы! - И стал объявлять отчисленным порядок отъезда.
- Садитесь, товарищ Птухин, - предложил начальник школы, бывший подполковник царской армии Попов, после того, как, поднявшись из-за стола, выслушал доклад Жени о своем прибытии. - Мы вот просматриваем характеристики тех, кто провалился на экзаменах. - Попов испытующе осматривал сидящего. - Заинтересовала ваша, данная командиром Жемчужиновым. В отдельном ходатайстве он просит оказать вам всяческое содействие в зачислении, поскольку: "…желание стать летчиком стало для моториста Птухина единственной целью жизни. И было бы антигуманным, антигосударственным актом не оказать помощь товарищу Птухину в достижении его цели…" Как вам удалось покорить так командира отряда? Не преувеличивает ли товарищ Жемчужинов ваше желание стать летчиком?
- Нет, - где-то в глубине сознания забрезжила надежда. - Мне больше ничего не нужно, только бы стать летчиком…
Казалось, Женя всю душу вложил в эту фразу. Щеки запылали, где-то в висках ясно чувствовались удары сердца. Не отрывая взгляда от начальника школы, он напряженно следил, как тот медленно поднялся, привычным жестом кадрового военного одернул поношенный, но ладно сидящий френч с большими накладными карманами, подошел к окну и в наступившей тишине стал пристально смотреть на снегирей, за окном потрошивших оставшиеся с осени семена молодого клена.
- Ну, представьте себе, оставлю я вас изучать теоретический курс летной подготовки, - так и не поворачиваясь, начал он разговор. - При вашем образовании вы будете чувствовать себя на уроках аэронавигации, как я на диктанте по китайскому языку. А программа у нас плотная, время ограничено шестью месяцами. В итоге на экзаменах вы получите неудовлетворительные оценки, только уже потеряв время.
Женя молчал, низко наклонив голову, словно провинившийся школьник.
- Я очень хочу летать.
- Могу вам предложить такой вариант, - начал начальник школы. - Вы остаетесь, но зачисляетесь в класс мотористов. Дело для вас знакомое, времени от занятий оставаться будет много, вот вы и используйте его для овладения школьным курсом. Если согласны, то… - Начальник школы энергично повернулся от окна. - Ну вот и прекрасно, - заключил он, увидев широко открытые, полные радости глаза Птухина.
* * *
Под высокими сводами длинного зала бывшего Егорьевского женского монастыря и без того неприятный голос командира роты Одорова из-за многократного отражения от потолка приобретает загробную бесстрастность.
- Я сколько раз предупреждал вас не становиться рядом.
Одоров уставился на середину шеренги, в то место, откуда во время переклички: "Птухин!" - раздалось: "Я" и "Попелюхин!" - тоже прозвучало: "Я". Одоров путает этих курсантов, и это раздражает его.
Одоров - злой демон всех курсантов. И неизвестно, по какой причине больше теоретическую школу называют "теркой": то ли от сокращенного прилагательного "теоретическая", то ли из-за жестокой дисциплины для них, отвыкших во фронтовых условиях от строгого распорядка дня, неусыпным стражем которой является Одоров.
- Попелюхин, встать на правый фланг шеренги! - гаркает Одоров.
Пока, громыхая сапогами, без всякого желания Попелюхин переходит на правый фланг, ближе к Одорову, из шеренги курсантов-летчиков, там, где стоят Женины новые друзья братья Туржанские, Саша Анисимов. Адам Залевский [Александр Туржанский - впоследствии генерал-лейтенант авиации. Борис Туржанский - впоследствии летчик-доброволец в Испании, Герой Советского Союза. Александр Анисимов - впоследствии выдающийся летчик-испытатель НИИ ВВС. Адам Залевский - впоследствии командир летной группы НИИ ВВС.], с явным расчетом, что услышит Одоров, раздается:
- А почему пошел Птухин?
После смешной процедуры длительного выявления личности курсанта-двойника и того, кто посеял зерно сомнения, нарушителя Адама Залевского Одоров отправляет чистить гальюн.
- Ну и глуп же ты, Залевский! Из тебя никогда не получится летчик, - неизменно комментирует Одоров наказание Адама. Это вызывает взрыв хохота, потому что все ценили Адама за тонкий юмор и оперативный ум. Лучше других знал об этом Женя, которому Адам доходчиво и терпеливо объяснял непонятные разделы математики.
Быстро распухала старая "амбарная ведомость", которую Птухин подобрал во время тушения пожара на городских хлебных складах. Он радовался каждому вложенному в нее листку, исписанному карандашом мелким, экономным почерком, чувствуя, как постепенно распутывается узел некогда пугавших его уравнений, теорем, формул. Близится тот момент, когда он наконец разделается с этим мистическим числом "пи" и даже с формулами из сокровенно хранимой статьи инженера Бессонова "Потеря мощности авиационного двигателя". Все в ней пока напоминает джунгли, непроходимые и полные неизвестности. А ведь есть же люди, которым понятно, что такое "мощность Е, поглощаемая винтом…". Женя показал статью преподавателю технического класса Косцову.
- Так… понятно… угу… ага, - периодически повторял Косцов, читая ее. Женя радовался: ему сейчас многое прояснится. - Ты знаешь, - виновато протянул Косцов брошюру, - я ведь того… больше практик, а теорию забыл, а точнее сказать, не учил никогда, так что извини… Это, пожалуй, Попов может, у него большое образование, только ты уж сам к нему… Мне неудобно.
Но обратиться к Попову Жене так и не довелось. Нет, он не стеснялся побеспокоить преподавателя, когда можно было что-то узнать, чему-то научиться. Даже наметил сделать это сегодня же после занятий, но неожиданно волнующее известие отвлекло его внимание.