Позже Георгий Константинович не раз задумывался над тем, почему именно так, а не иначе сложилась его жизнь. Например, по тем временам он имел достаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков. Но девятнадцатилетнему юноше этого не захотелось, и его по собственному желанию взяли в солдаты. В беседе с писателем Константином Симоновым Г.К.Жуков объяснил свой поступок следующим образом: "На мое решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим (перед призывом в армию. - В.Д.). Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни, до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами, и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, которых я видел у себя в деревне. Мне не хотелось этого, было неловко. Я пошел солдатом".
Попал Жуков в кавалерию, и с ней оказалась связана почти четверть века его военной биографии. После прибытия в Калугу новобранцев направили в учебный городок, находившийся за городом. Там им объявили, что они находятся в 189-м запасном пехотном батальоне, где будет формироваться команда 5-го запасного кавалерийского полка. Сначала предстояло обучаться пехотному строю, и всем выдали учебные винтовки. Отделенный командир ефрейтор Шахворостов объявил внутренний распорядок и обязанности новобранцев. Он строго предупредил, что, кроме как "по нужде", никто не может никуда отлучаться, если не хочет попасть в дисциплинарный батальон. "Говорил он отрывисто и резко, сопровождая каждое слово взмахом кулака. В маленьких глазках его светилась такая злоба, как будто мы были его заклятыми врагами".
Военная служба поначалу давалась Георгию с трудом. На строевых занятиях все новобранцы старались, но угодить начальству, а тем более дождаться поощрения, было нелегко. Придравшись к тому, что один солдат сбился с ноги, командир взвода старший унтер-офицер Малявко задержал всех на дополнительные занятия. "Впечатление от первого дня было угнетающим, - отмечал Жуков. - Хотелось скорее лечь на нары и заснуть. Но, словно разгадав наши намерения, взводный приказал построиться и объявил, что завтра нас выведут на общую вечернюю поверку, а потому мы должны сегодня разучить государственный гимн "Боже, царя храни!". Разучивание и спевка продолжались до ночи. В 6 часов утра мы были уже на ногах, на утренней зарядке… Втягиваться в службу было нелегко. Но жизнь нас и до этого не баловала, и недели через две большинство привыкло к армейским порядкам".
Дни в учебном подразделении были однообразными, похожими один на другой как две капли воды. В первое воскресенье Жукову, как и другим новобранцам, не дали отдохнуть, а отправили на уборку плаца и лагерного городка. Уборка затянулась до обеда, а после "мертвого часа" чистили оружие, чинили солдатскую амуницию и писали письма родным. Ефрейтор Шахворостов предупредил, что жаловаться в письмах ни на что нельзя, так как цензура все равно не пропустит.
В сентябре 1915 года учебную команду отправили на Украину, в 5-й запасный кавалерийский полк, который располагался в городе Балаклее Харьковской губернии. Эшелон прибыл на станцию Савинцы, где готовились маршевые пополнения для 10-й кавалерийской дивизии. Малоярославецкие, москвичи и несколько ребят из Воронежской губернии были определены в драгунский эскадрон.
Через день вновь прибывшим выдали кавалерийское обмундирование и конское снаряжение, за каждым закрепили лошадь. Жукову попалась очень строптивая кобылица темно-серой масти по кличке Чашечная. "Служба в кавалерии оказалась интереснее, чем в пехоте, но значительно труднее, - вспоминал Георгий Константинович. - Кроме общих занятий, прибавились обучение конному делу, владению холодным оружием и трехкратная уборка лошадей. Вставать приходилось уже не в 6 часов, как в пехоте, а в 5, ложиться также на час позже. Труднее всего давалась конная подготовка, то есть езда, вольтижировка и владение холодным оружием - пикой и шашкой. Во время езды многие до крови растирали ноги, но жаловаться было нельзя. Нам говорили лишь одно: "Терпи, казак, атаманом будешь". И мы терпели до тех пор, пока не уселись крепко в седла".
Взводный командир старший унтер-офицер Дураков оказался, вопреки своей фамилии, далеко не глупым человеком. Начальник он был очень требовательный, но солдат никогда не обижал и всегда был сдержан. Зато другой командир, младший унтер-офицер Бородавко, был ему полной противоположностью: крикливый, нервный и крайне дерзкий на руку. Старослужащие говорили, что он не раз выбивал солдатам зубы. Особенно беспощаден он был, когда руководил ездой. Жуков и другие хорошо почувствовали это во время кратковременного отпуска взводного. Бородавко, оставшись за взводного, развернулся вовсю. "И как только он не издевался над солдатами! - отмечал позднее Георгий Константинович. - Днем гонял до упаду на занятиях, куражась особенно над теми, кто жил и работал до призыва в Москве, поскольку считал их "грамотеями" и слишком умными. А ночью по нескольку раз проверял внутренний наряд, ловил заснувших дневальных и избивал их. Солдаты были доведены до крайности. Сговорившись, мы как-то подкараулили его в темном углу и, накинув ему на голову попону, избили до потери сознания. Не миновать бы всем нам военно-полевого суда, но тут вернулся наш взводный, который все уладил, а затем добился перевода Бородавко в другой эскадрон".
Весной 1916 года из учебной команды начали формировать маршевый эскадрон. Однако на этот раз Жуков не попал на фронт: тридцать наиболее подготовленных кавалеристов отобрали для учебы на унтер-офицеров. Учебная команда располагалась в городе Изюм Харьковской губернии. Старший унтер-офицер учебной команды, по свидетельству Жукова, оказался хуже, чем Бородавко. Солдаты прозвали его "Четыре с половиной", так как у него на правой руке указательный палец был наполовину короче. Однако это не мешало ему кулаком сбивать с ног солдата. "Меня он не любил больше, чем других, но бить почему-то избегал, - рассказывал Жуков. - Зато донимал за малейшую оплошность, а то и, просто придравшись, подвергал всяким наказаниям. Никто так часто не стоял "под шашкой при полной боевой", не перетаскал столько мешков с песком из конюшен до лагерных палаток и не нес дежурств по праздникам, как я. Я понимал, что все это - злоба крайне тупого и недоброго человека. Но зато я был рад, что он никак не мог придраться ко мне на занятиях".
Убедившись, что Жукова ничем не проймешь, "Четыре с половиной" решил изменить тактику и предложил ему стать нештатным переписчиком, вести листы нарядов, отчетность по занятиям и выполнять другие поручения. Однако Георгий с присущей ему прямотой ответил, что в учебной команде он для того, чтобы изучить военное дело и стать унтер-офицером. Реакцию на это можно было предусмотреть. В июне в учебной команде начались экзамены. По существовавшему порядку лучший получал при выпуске звание младшего унтер-офицера, а остальные выпускались вице-унтер-офицерами, то есть кандидатами на унтер-офицерское звание. Жуков не сомневался, что он станет первым в команде и обязательно получит при выпуске звание младшего унтер-офицера, а затем - вакантное место отделенного командира. Однако за две недели до выпуска перед строем было объявлено, что он отчисляется из команды за недисциплинированность и нелояльное отношение к непосредственному начальству. "Четыре с половиной" сводил счеты.
Помощь пришла совершенно неожиданно. За него заступился вольноопределяющийся Скорино, который тут же пошел к начальнику учебной команды и доложил о несправедливом к Жукову отношении. В канцелярию команды Георгий шел с большим волнением - ведь раньше ему никогда не приходилось разговаривать с офицерами. К своему удивлению, он увидел человека с мягкими глазами и простодушным лицом. Начальник команды, служивший до войны вахмистром сверхсрочной службы, получил офицерское звание за храбрость и был награжден почти полным бантом Георгиевских крестов. Он приветливо встретил Жукова и попросил его объяснить, почему за четыре месяца обучения он имеет десяток взысканий и называет своего взводного командира "шкурой" и прочими нехорошими словами. Георгий все подтвердил и правдиво рассказал об истинных причинах такого положения дел. К экзаменам он был допущен, но все-таки при выпуске первенства ему не дали, и из учебной команды Жуков вышел наравне со всеми в звании вице-унтер-офицера.
Не трудно заметить, что, вспоминая свои первые шаги на военной службе, Жуков не очень-то высоко жалует порядки и сложившуюся в русской армии атмосферу. Отмечал он хороший уровень подготовки, особенно строевой, в учебных командах, выпускники которых в совершенстве владели конным делом, оружием и методикой обучения бойцов. Не случайно многие унтер-офицеры русской армии после Октябрьской революции 1917 года стали квалифицированными военачальниками Красной Армии. Но "что касается воспитательной работы, то в основе ее была муштра. Будущим унтер-офицерам не прививали навыков человеческого обращения с солдатами, не учили их вникать в душу солдата. Преследовалась одна цель - чтобы солдат был послушным автоматом. Дисциплинарная практика строилась на жестокости. Телесных наказаний уставом не предусматривалось, но на практике они применялись довольно широко".
Унтер-офицерский состав был основным фундаментом, на котором держалась русская армия, он обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу. "Надо сказать, что офицеры подразделений вполне доверяли унтер-офицерскому составу в обучении и воспитании солдат, - отмечал Георгий Константинович. - Такое доверие, несомненно, способствовало выработке у унтер-офицеров самостоятельности, инициативы, чувства ответственности и волевых качеств. В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые, в большинстве своем являлись хорошими командирами. Моя многолетняя практика показывает, что там, где нет доверия младшим командирам, где над ними существует постоянная опека старших офицеров, там никогда не будет настоящего младшего командного состава, а следовательно, не будет и хороших подразделений".
Одной из главных проблем русской армии периода Первой мировой войны, по мнению Г.К.Жукова, было отсутствие общности и единства между солдатской массой и офицерским составом. Правда, в ходе войны, когда вследствие больших потерь офицерский корпус укомплектовывался представителями трудовой интеллигенции, грамотными рабочими и крестьянами, а также отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, эта разобщенность в подразделениях (до батальона или дивизиона включительно) была несколько сглажена. Однако она полностью сохранилась в войсковых соединениях. Офицеры и генералы, не имевшие никакой близости с солдатской массой, не знавшие, чем живет и дышит солдат, были чужды солдату. Это обстоятельство, а также широко распространенная оперативно-тактическая неграмотность высшего офицерского и генеральского состава привели к тому, что командиры эти, за редким исключением, не пользовались авторитетом у солдата.
Насколько справедлив и объективен был в своих суждениях Г.К.Жуков?
А.А.Керсновский в своем труде "История русской армии" отмечал, что для солдат 1914 года офицеры были старшими членами великой военной семьи воспитавшего их полка. Отношения между офицерами и солдатами русской армии были проникнуты такой простотой и сердечностью, подобных которым не было ни в какой иностранной армии, да и ни в каких иных слоях русского народа. Однако к четвертому году войны на полк приходилось лишь пять-шесть коренных офицеров, редко больше (обычно на должностях командиров батальонов и заведующих хозяйственной частью). В ротах и командах состояло 30–40 офицеров "военного времени", а командир полка, как правило, отбывал мимолетный ценз и ничем не был связан с полком. Офицерская среда была пестра по составу, разнообразна по происхождению и неодинакова по качеству. Старая полковая семья погибла, новая не имела возможности создаться. Народ видел в офицерах только "господ", принося в казармы запасных полков, а оттуда в окопы всю остроту разросшихся в стране социальных противоречий и классовой розни.
Генерал А.И.Деникин в своих мемуарах критически оценивал состояние высшего командного состава к концу 1916 года. "Нужно сказать, что не только войска, но и начальники, - писал он, - получая редко и мало сведений о действиях на фронте, плохо разбирались в общих стратегических комбинациях… Нет нужды прибавлять, что технические, профессиональные знания командного состава, в силу неправильной системы высших назначений и сильнейшего расслоения офицерского корпуса мобилизациями, не находились на должной высоте".
Таким образом, Жуков не только верно оценивал состояние дел в русской армии и ее офицерском корпусе, но и раскрыл свои основополагающие взгляды на военное дело, которые пронес через всю жизнь. Во главу угла ставились им близость офицера к солдату и полное взаимопонимание между ними, безусловный авторитет офицерского корпуса, доверие младшим командирам со стороны старших офицеров…
В августе 1916 года вице-унтер-офицер Жуков прибыл в составе пополнения в 10-й драгунский Новгородский полк 10-й кавалерийской дивизии Юго-Западного фронта. Дивизия была сосредоточена в Быстрицком горнолесистом районе, где она принимала непосредственное участие в наступательных боях, главным образом в пешем строю, так как условия местности не позволяли производить конные атаки.
Вскоре наступление выдохлось и фронт остановился. Началась позиционная война, сопровождавшаяся боями местного значения и частыми вылазками в тыл врага. Георгию Жукову тоже пришлось принять участие в боях, главным образом в разведывательных вылазках. Позднее он признавался: "Когда на войне очутился, поначалу была какая-то неуверенность под артобстрелом, но она быстро прошла. Под пулями никогда не наклонялся. Трусов терпеть не могу". В октябре 1916 года Жуков, находясь вместе с товарищами в разведке на подступах к Сайе-Реген в головном дозоре, напоролся на мину и подорвался. Двоих тяжело ранило, а Жукова выбросило из седла взрывной волной. Очнулся он только через сутки в госпитале. Вследствие тяжелой контузии его эвакуировали в Харьков. Выйдя из госпиталя, долго еще чувствовал недомогание и, самое главное, плохо слышал. Медицинская комиссия направила Георгия Константиновича в маршевый эскадрон в село Лагери, где с весны стояли его друзья по новобранческому эскадрону. Покинув эскадрон молодым солдатом, Жуков вернулся сюда с унтер-офицерскими лычками, фронтовым опытом и двумя Георгиевскими крестами на груди, которыми был награжден за захват в плен немецкого офицера и контузию.
Вспоминая о последних месяцах накануне Февральской революции 1917 года, Г.К.Жуков отмечал, что в беседах с солдатами понял: они не горят желанием "нюхать порох" и не хотят войны. Все упорнее стали ходить слухи о забастовках и стачках рабочих в Петрограде, Москве и других городах. Говорили о большевиках, которые ведут борьбу против царя, за мир, за землю и свободу для трудового народа.
Несмотря на то, что Жуков был унтер-офицером, солдаты относились к нему с доверием, и после Февральской революции он избирается председателем солдатского эскадронного комитета. Летом эскадрон был переброшен на станцию Савинцы под Харьковом, где Жукова и застала Октябрьская революция. В автобиографии 1938 года он отмечал: "Участие в октябрьском перевороте выражал в том, что эскадрон под руководством комитета встал на платформу большевиков и отказался "украинизироваться" (то есть превращаться в украинскую национальную воинскую часть, подчиненную Центральной Раде в Киеве. - В.Д.)".
Вскоре по решению солдатского комитета эскадрон был распущен по домам. Всем солдатам были выданы справки, удостоверявшие увольнение со службы, и рекомендовалось захватить с собой карабины и боевые патроны. Однако заградительный отряд в районе Харькова изъял оружие у большинства солдат. Жукову пришлось несколько недель укрываться в Балаклее и селе Лагери, так как его разыскивали офицеры, перешедшие на службу к украинским националистам. 30 ноября 1917 года он вернулся в Москву, решил отдохнуть несколько месяцев в родной деревне, а затем вступить в Красную гвардию. Побывка на родине едва не окончилась трагически: его свалил сначала сыпной тиф, потом - возвратный. Тяжелая болезнь вывела из строя почти на полгода.
В конце сентября 1918 года Жуков прибыл в Малоярославец, где располагался призывной пункт. Но по причине перенесенного тифа в Красную Армию его не приняли. Было принято решение ехать в Москву и там записаться в армию добровольцем. Правда, в автобиографии 1938 года он отмечал: "В РККА - с конца сентября 1918 года по мобилизации. Службу начал в 4-м Московском полку (кавалерийском) с октября 1918 года".
В служебной карточке Г.К.Жукова, хранящейся в архиве, отмечено, что он вступил в Красную Армию добровольно 1 октября 1918 года. Дивизия, в которую его зачислили, была сформирована на основании приказа Высшего Военного Совета № 54 от 19 июня 1918 года и называлась Кавалерийской дивизией Московского военного округа. В сентябре она была переименована в Московскую кавалерийскую дивизию. В ее составе и формировался 4-й Московский кавалерийский полк.