"…утром во дворец на Почтамтскую явилась старая нищенка. За убогой наружностью угадывалась, однако ж, порода. Чувствовалось, что знавала старуха лучшие дни, что некогда принадлежала к приличному, даже и высшему обществу. Она желала видеть его императорское высочество великого князя Николая.
Ворповский, привыкший давать докучливым пришельцам от ворот поворот, сказал ей, что его императорское высочество занят и что он, Ворповский, теперь за него. Старуха показала ему мешочек и сказала, что хочет продать его высочеству три брильянта, зная, что его высочество - собиратель ценностей.
Ворповский решил, что старухины "ценности" его высочеству не нужны. Но старуху ему было жаль. Из жалости он дал ей несколько денег и забрал у неё мешочек с брильянтами. Сам он при всём том, был без средств да и с камнями не знал, что делать. Пошёл он к ближайшему жиду и за ту же сумму оставил у него приобретение".
На резонный вопрос Николая Константиновича, почему же он не рассказал это в присутствии Константина Николаевича и Трепова, поступил ответ: "Я боялся".
Ники вернулся к отцу и Трепову. Он передал им рассказ адъютанта. Те поблагодарили и обрадовались, что теперь всё стало ясным.
В Зимнем дворце градоначальник доложил императору о завершении следствия по хищению бриллиантов. Они найдены и возвращены в Мраморный дворец. Ростовщику сдал их адъютант великого князя Николая Константиновича капитан Ворповский. Который похитителем, однако, не является. В спальню Александры Иосифовны могли войти лишь ближайшие родственники, врачи и проверенные слуги.
- Как и в будуар её величества, из которого похищены две печатки, - вставил Александр II.
Выслушав доклад, император поблагодарил Трепова за работу и сказал, что от дальнейшего расследования он освобождается.
Такое решение государь принял по понятным соображениям. Улики вели к кому-то из членов царствующего дома. Не в интересах Романовых было, чтобы об этом узнало общество. Дальнейший розыск следовало поручить той службе, которая умеет держать язык за зубами - III отделению, жандармерии. Она, тайная полиция, была подотчётна только императору.
Александр II отдал соответствующее распоряжение её шефу графу Петру Андреевичу Шувалову. Государь его уважал, но проблема была в том, что Шувалов и великий князь Константин Николаевич не выносили друг друга. Графиня Клейнмихель свидетельствует:
"Во главе департамента полиции была тогда одна из выдающихся личностей России: граф Пётр Шувалов, принимавший участие в Берлинском конгрессе. Это был приятный человек, чрезвычайно зоркий, притом очень благожелательный и справедливый. Я никогда не слыхала, чтобы он к кому-нибудь был несправедлив. Но, вследствие разногласий на политической почве, между ним и великим князем Константином Николаевичем установились неблагожелательные отношения.
Граф Шувалов был за необходимость союза с Германией, великий князь, будучи славянофилом, ненавидел высшие слои общества, был демократом, как это часто бывает с принцами, желающими равенства для всех, под условием, чтобы за ними всё-таки оставались данные им преимущества.
Я вспоминаю об одном столкновении этих двух государственных деятелей в государственном совете. Речь шла о балтийских провинциях. Великий князь поддерживал руссификацию их до крайности. Шувалов придерживался противоположного мнения. По окончании заседания великий князь ядовито сказал: "До свидания, господин барон". Граф Шувалов низко поклонился и ответил, не менее ядовито, по-польски: "До свидания, ясновельможный пан", что служило намёком на ту политическую роль, которую молва несправедливо приписывала великому князю в 1862 году, в бытность его в Польше.
После кражи в Мраморном дворце Шувалов прибыл к великому князю. Как он мне лично передавал, его намерения были самые благожелательные. Он хорошо знал, что ему придётся разбить сердце отца, и душа его была исполнена сочувствия. Весьма бережно сообщил он великому князю, что полиция уверена в том, что бриллианты похищены Николаем Константиновичем. Он прибавил, что это обстоятельство должно во что бы то ни стало быть заглажено и что он нашёл лицо, согласившееся за большую сумму денег взять на себя вину. Он умолял великого князя исполниться к нему доверия и содействовать ему для избежания скандала.
Великий князь не понял добрых намерений Шувалова и, обругав его, сказал: "Вы всё это изобрели лишь для того, чтобы распространять клевету о моём сыне, ваша жажда мести хочет его обезчестить. Я позову Николая и посмейте в его присутствии повторить ваши обвинения". Шувалов стал тоже резок и повторил перед великим князем Николаем свои обвинения. Последний разыграл роль возмущённого, стал очень дерзким с графом Шуваловым, и этот покинул кабинет великого князя, чтобы никогда уже туда не возвращаться".
Интрига осложнялась также традиционным вечным соперничеством между ведомствами внутренних дел и государственной безопасности. Трепов и Шувалов недолюбливали друг друга.
Император всё же предупредил брата, что он решил передать расследование о похищении брильянтов тайной полиции. При этом за Константином Николаевичем оставалось решающее мнение: давать ли делу дальнейший ход или положить его под сукно.
Последний вариант являлся прекрасным шансом спасти лицо. Однако Константин Николаевич захотел посоветоваться с сыном. Великий князь передал ему слова императора и прямо спросил: хочет ли он найти вора? Ники ответил, что очень желает этого. Только, по его мнению, не следовало подключать к розыску жандармерию. Его могла бы провести и обыкновенная полиция.
От отца Николай Константинович направился к Фанни. Ей передал содержание разговора с отцом. Любимая выразила недовольство тем, что он тоже хочет найти вора. В ответ Ники высказал предположение, что им мог быть Савин. Тем более, что после той сцены в матушкиной спальне корнет, как сквозь землю провалился. Его нет ни дома, ни во всех злачных местах. В заключение сказал, что она наверняка знает, кто украл брильянты.
Фанни бросилась к нему на шею и с рыданиями стала умолять поскорее отсюда уехать…
Так выглядит этот эпизод в версии Михаила Греческого.
Не пойман - не вор, но…
В те годы Петропавловская крепость считалась одной из самых страшных тюрем в России. В её тёмных, сырых, холодных, заливаемых во время наводнений подвальных камерах томились княжна Тараканова, декабристы, Чернышевский, соратники Софьи Перовской и некоторые таинственные узники.
Жандармы привезли в крепость арестованного капитана Ворповского. Здесь ему устроили допрос. На вопрос, как к нему попали брильянты, адъютант стал говорить о нищей старухе. Повторяясь, он путался в деталях. Тогда ему к голому животу приложили раскалённый уголёк. После этого Ворповский рассказал другое…
В дополнение к воспоминаниям графини Клейнмихель по версии биографа великого князя Николая Константиновича дальнейшие события происходили в Мраморном дворце. Тогда в кабинете великого князя Константина Николаевича кроме него самого находились Ники и граф Шувалов.
"- Ваше императорское высочество, - сказал великому князю Николаю граф сокрушённо-вежливо, - я вынужден предъявить вам обвинение в похищении брильянтов её императорского высочества великой княгини.
- И кто же вам дал подобные показания? - просил с улыбкой великий князь Николай.
- Адъютант вашего императорского высочества, капитан Ворповский. Он показал, что вы сами передали ему брильянты для продажи процентщику.
- Это неправда.
- Это правда-с.
- Этой правды вы добились, по-видимому, правдами и неправдами. Скорее всего неправдами.
- Оставьте зубоскальство, ваше высочество. Преступление совершили вы.
- Ложь! Обвинение без доказательств есть ещё большее преступление!
- Я устрою вам очную ставку с Ворповским.
- Устройте! Ворповский, впрочем, и под пытками не солжёт.
Великий князь Константин Николаевич всё более верил в невиновность сына. На Шувалова отец и сын смотрели с презрением, отец притом ещё и с ненавистью.
Но граф стоял на своём. Он задавал Ники вопросы, пытаясь сбить его с толку, запутать и заставить признаться. Но не тут-то было. Ники тоже упорствовал, повторяя рассказ адъютанта про старуху-нищенку.
Великий князь Константин да и сам граф не могли понять, кто из двоих лжёт - его высочество или адъютант его высочества.
- Заклинаю вас признаться, - настаивал Шувалов.
- Скажи нам правду, Ники, - дрогнул, наконец, великий князь Константин.
Не выдержал и Ники. Он твердил, что Ворповский не мог соврать, но и сам уже стал сомневаться. Неужели история про нищенку - выдумка? Неужели причастен он к краже? Неужели, не выдержав пыток, адъютант оговорил его самого?
- Стало быть, Ворповский, - наконец спросил Ники прямо, - обвиняет во всём меня?
- Этого я не говорил, - мягко сказал Шувалов. - Ворповский показал, что получил бриллианты от госпожи Фанни Лир, а та передала ему их от вашего, ваше высочество, имени. А ведь вы, как известно, близки с сей особой. С другой стороны, вы - единственный среди этих ваших знакомцев вхожи в спальню к её высочеству, вашей матушке.
И тут Ники озарило. Ворповский, и в самом деле не лгал. Фанни была с Ники в спальне его матери в ту безумную ночь - тогда и вынула она из киота брильянты. Сам Ники в тот момент потерял сознание. Но ведь с ними был и ещё один человек, а именно Савин!
Стало быть, ради Савина и устроила она кражу! Она любит херувимчика! А её любовь к Ники, стало быть, - притворство!
Вот оно что! Сговорилась парочка!
Ники чуть было не прокричал это вслух. Ему захотелось вдруг рассказать всё, что было той ночью, о пьянстве, о распутстве в материной спальне и о прочем… Пусть их схватят, пытают, судят! Нет, Фанни, конечно, не тронут. Её вышвырнут вон, вышлют из России, да и дело с концом. Но все будут знать, что она воровка! И это причинит ей боль!
Но хочет ли Ники, чтобы она страдала?
Она, конечно, обманула его, предала.
Но он всё ещё её любит.
Нет, он не выдаст её. И Савина он тоже не выдаст. Выдать Савина - значит выдать Фанни. Нет-нет, никогда.
Ники понимал, что сейчас решается его будущее.
Великий князь и Шувалов впились в него глазами.
Ники посмотрел на отца, потом на графа.
Итак, ради любви.
- Да, - медленно и отчётливо сказал великий князь Николай. - Брильянты украл - я.
- И ты с таким спокойствием это говоришь! В тебе ни капли раскаянья? - вскричал великий князь Константин.
- Вы этого хотели? - не ответив отцу, обратился Ники к Шувалову. - Вы хотели, чтобы я признал себя вором? Извольте, я признал.
- В тебе нет совести, - произнёс великий князь Константин упавшим голосом. Ты конченый человек, сын мой".
Из дневника великого князя Николая Константиновича:
"15 апреля… Страшная сцена допроса Николы Шуваловым и мною… Никакого раскаяния, никакого сознания… Ожесточение и ни одной слезы".
"16 апреля. У Николы ожесточение, фанфаронство, позирование и совершенная нераскаянность".
Лиха беда - начало
Ники отправился домой на Почтамтскую. Оставались считанные часы до его ареста. А ещё надо было увидеть Фанни. В последний раз?
"Очень кратко Ники сообщил ей о разговоре с отцом и графом и о собственных своих выводах, - пишет Михаил Греческий.
Фанни не отпиралась. От стыда или с перепугу она покраснела, и на лбу у неё проступили капельки пота. Тяжело вздохнув, Фанни заговорила и выложила ему всё. Видно было, что давно уж хотелось ей выговориться.
Да, она попала под чары корнета-херувима. Он стал ухаживать за ней с первого же дня знакомства. Фанни потянулась к нему. Ведь Ники изменял ей, и она тосковала, ревновала, страдала и чувствовала себя безумно одинокой. Корнет утешил её. Сперва она делила его с Мэйбл. Мэйбл содержала корнета, и он не хотел с ней расстаться. Но та вскоре нашла ему замену, и Фанни завладела Савиным всецело и безраздельно.
- То есть, перебил Ники, - теперь уже ты стала содержать его.
- Содержать - нет, - сказала Фанни. - Ему потребно было слишком многое. У меня таких денег нет.
- Пустое! - воскликнул Ники. - У нас говорят: для милого дружка и серёжка из ушка.
- Савин был не милый дружок, - возразила Фанни, - а сам дьявол. Это он всё придумал. И подарки Савин дарил мне не из любви, а нарочно, чтобы ты ревновал и крал для меня драгоценности. Он знал, что у тебя не слишком много своих денег. И миллион на революцию придумал вытянуть из тебя тоже он. "Вот увидишь, - говорил он мне, - сперва он украдёт на благородное дело, а там уж пойдёт воровать так просто. Лиха беда - начало". Савин как в воду глядел. Ты, украв в первый раз, сказал мне тоже самое: "Лиха беда - начало". Но когда ты решил уехать со мной в Париж, Савин перепугался до смерти. Он, стало быть, не сможет более из тебя тянуть. Добыча от него уходит! И Савин предложил мне бежать с ним, чтобы ты, Ники, остался здесь.
- А для этого вы решили украсть бриллианты?
- Ничего мы не решили, my God!
- В ту ночь, - продолжала Фанни, - ты так напился, что рухнул замертво. Савин оглядел спальню, присмотрелся к иконам, увидел камни и решил выкрасть их. Твоих папа и мама не было. Они собирались вернуться неделей позже. За этот срок можно споскойно продать камни ростовщику. Тревогу поднять некому. Но возвратились великие князь с княгиней наутро. Савин испугался и исчез.
- А брильянты?
- Я отдала их Ворповскому, сказала, что ты просил заложить их.
- Это ложь. Ворповский знал, что ты украла их. Он твердил про какую-то нищенку. Он, что, тоже в сговоре?
- Нет, он просто влюблён в меня.
- Стало быть, и он предатель. Такой же, как ты с твоим херувимчиком.
Но оставался, наконец, ещё один, последний вопрос, мучивший Ники.
- А тот миллион за иконы, - спросил он, - пошёл революционерам или опять Савину?
- Не знаю, клянусь всем святым!
- Не клянись. Для тебя ничто не свято.
- О, my God, поверь мне, Ники! Савин ничего мне о миллионе не говорил".
Как известно, Николай Константинович посоветовал Фанни все ценности передать на сохранение в американскую миссию в Санкт-Петербурге. Среди них были завещание, в котором великий князь не забыл Фанни, и счёт на её имя в размере ста тысяч рублей.
Фанни в тот же день отвезла всё своему соотечественнику посланнику США Ювелу. Вечером одна смотрела в театре "Периколу". Потом всю ночь ждала у себя Ники. В четыре утра не выдержала и пошла к нему на Почтамтскую.
Двери дома были распахнуты настежь. В вестибюле находился старый лакей Савёлов. Со слезами он сообщил: великого князя перед её приходом арестовали жандармы…
Вернувшись к себе, Фанни получила записку от Мэйбл. Подруга сообщала, что жандармы выследили и арестовали Савина, которого она прятала у себя дома.
Но вернёмся к Ники.
Его аресту предшествовало тяжёлое ночное объяснение с родителями. О чём был разговор? Почему потребовалось арестовать великого князя Николая Константиновича так срочно - в четыре часа утра? Кто отдал приказ об аресте? Какую роль при этом сыграл Константин Николаевич? Была ли санкция императора?
На эти вопросы нет точных ответов.
Точно также нет однозначных сведений о первых днях пребывания великого князя под арестом. Судить об этом можно лишь по невнятному рассказу Фанни Лир. Николай Константинович находился под замком в своём доме. Дежурили возле него жандармы, а обращались с ним, как с сумасшедшим. Если он пытался спорить, на него надевали смирительную рубашку, окатывали холодной водой и били…
Свои же последние дни в России Фанни Лир описала точно. Следует отдать ей должное: она не предала своего принца. Правда, не упустила возможность заработать на нём немалую сумму. Под предлогом, что это облегчит участь великого князя.
Из дневника военного министра генерал-фельдмаршала Дмитрия Алексеевича Милютина:
"17 апреля. Среда… В последнее время, как мне кажется, обращение его (Александра II - авт.) со мной сделалось несколько менее натянутым; но вообще он имеет вид озабоченный и грустный. Говорят, есть причины семейные. Между прочим, я узнал по секрету, что на днях государь был глубоко огорчён неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго приказано было полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось?
Похитителем их был великий князь Николай Константинович! Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал не от самого Трепова и если б не видел сам подтверждения тому: мне случалось два раза быть у государя после продолжительных объяснений его по этому прискорбному вопросу с великим князем Константином Николаевичем; оба раза я видел на лице государя явные признаки возбуждённого состояния и даже следы слёз, а вчера при докладе моём о предположенной экспедиции на Аму-Дарью, государь с досадой и гневным голосом сказал:
- Николай Константинович не поедет в экспедицию; я не хочу, не пущу его.
Но затем сейчас же прибавил:
- Впрочем, пока не говори об этом; я переговорю с отцом его.
И вслед за моим докладом было опять объяснение между братьями.
Сегодня был малый выход в Зимнем дворце: высшие чины двора и свита собрались в ротонде для принесения поздравления государю со днём его рождения. Всё было исполнено обычным порядком; как ни в чём не бывало. Николая Константиновича не было.
18 апреля. Четверг. - Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слёз о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне всё, как было; подробности эти возмутительны.
Оказывается, что Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошёл, наконец, до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Всё краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, на состоящих при нём лиц.
Государь довольно долго говорил об этом тяжёлом для него семейном горе, высказывал своё намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнения моего - не следует ли предать его суду.
Я советовал не торопиться решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть единственным средством к ограждению чести всей семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания).