11
Как только пересекли границу с Маньчжурией, проходящий поезд стали встречать и выражать свои добрые чувства группы людей. 7 февраля Ямамото с коллегами отбыл из Маньчжурии в Харбин, проехав через Корею, а в полдень 12 февраля 1935 года вернулся после пятимесячного отсутствия в Токио - там шел легкий снег. Большая группа официальных лиц, включая морского министра Осуми и министра иностранных дел, приехала на Токийский вокзал, чтобы приветствовать его возвращение; однако Ямамото и Осуми, должно быть, говорили друг другу необходимые слова с неоднозначными чувствами. На платформе стояли и женщины из квартала Симбаси, и друзья, с которыми Ямамото учился в Гарварде, - идя мимо, он, пока никто не видел, показал им язык.
Начальник вокзала провел его через подземный путь к главному входу в вокзал, где Ямамото ожидала машина, чтобы отвезти во дворец, - там ему долженствовало оставить свое имя в книге посетителей. Но когда он увидел, что жители Токио выстроились вдоль дороги от вокзала, возле Маринучи и ворот Вадакура, он вышел из машины и направился пешком к входу во дворец. Это можно интерпретировать двояко: либо он отзывчивый человек, всегда готовый ответить на добрые чувства к нему; либо подлаживался под вкусы толпы. А возможно, и того и другого понемногу.
Два дня спустя, 14 февраля, он прибыл в морское министерство, чтобы представить Осуми официальный отчет в присутствии принца Фусими, начальника штаба флота. После обеда он зачитал подобный отчет на заседании военных советников. Его официальный рапорт императору датирован 19 февраля. Долгое время нельзя было найти ни оригинала, ни копии этого документа и считалось, что он уничтожен, случайно либо намеренно, во дворце или в морском министерстве сразу после окончания войны, в неразберихе; но в конце концов одна копия обнаружилась - в кипе документов в прежнем генеральном штабе сухопутных войск. Документ очень длинный; опуская целиком разделы, где идет речь о прогрессе в предварительных переговорах, процитирую заключительную часть:
"На предварительных переговорах представители всех заинтересованных сторон занимались откровенным и честным обменом мнениями в неизменно дружественной атмосфере, искренне стараясь определить какой-то базис для нового договора; не возникало и намека со стороны двух стран, работающих вместе, на то, чтобы оказать давление на третью страну или лишить ее голоса.
Британия в особенности - частично, может быть, из-за своей позиции спонсора переговоров - проявляла искреннюю готовность достигнуть соглашения о разоружении и употребляла неизменные усилия обеспечить в этом бесперебойный прогресс.
Таким образом, и Британия, и Америка слушали с величайшим интересом то, что мы имели им сказать, и мы имели возможность в полной мере изложить основы политики императорского правительства. Тем не менее различия в позициях трех стран пока не позволили достичь какого-либо соглашения.
Глубоко сожалею, что не удалось убедить Британию и Америку согласиться с взглядами императорского правительства, и убежден в необходимости дальнейших усилий в этом направлении.
В заключение своего отчета заверяю, что я - самый послушный слуга Вашего Императорского Величества.
Исороку".
Наиболее вероятно, сущность того, что хотел сказать Ямамото, содержится в этом последнем разделе. В прошлом морской офицер, ныне занятый изучением этого вопроса, придерживается мнения, что доклад императору заключал в себе значительно больше, чем это выглядело внешне. Твердое отрицание, что наличествует какой-либо сговор между Британией и США оказать давление на Японию или лишить ее голоса, представляло собой сильный протест (как он считал) против основных настроений дома в то время и против безответственных домыслов.
В результате своей пятимесячной поездки в Лондон Ямамото вдруг стал знаменит, но после возвращения домой отношение к нему лидеров морского флота явно недружественное. Морской министр Осуми, например, не сделал даже серьезной попытки выслушать то, что мог бы ему сообщить Ямамото.
Что касается инструкций, данных Ямамото при отплытии в Лондон, говорят, император заявил премьер-министру, что с учетом требований армии не должно быть альтернативы согласию с тем решением, которое она предусматривает. Однако он надеялся, что разрыв Вашингтонского морского договора будет произведен таким образом, чтобы не раздражать без нужды великие державы. Вероятно, в своем докладе императору Ямамото старался по крайней мере заставить Хирохито понять, что необходимо избежать ситуации без договора, что в этом направлении требуются терпеливые усилия и ошибочно позволить увлечь себя болтовней уволивших Хори больших чинов; намеренных любой ценой покончить с договором об ограничении вооружений
Глава 3
1
Младший офицер Йококава, бывший в Лондоне с Ямамото и его группой, вернулся в Иокогаму 12 марта, как раз на месяц позже делегации. В одиночку отправился он из Лондона в Париж, где по заданию Ямамото и других лиц сделал различные покупки, а затем в Марсель и на борту "Катори-мару" отплыл через Суэц в Японию. Перечень предметов, которые он заказал через японского агента в Париже, включал три дюжины тюбиков с губной помадой - для капитана второго ранга Мицунобу (симпатичного молодого человека; Йококава признается, что задавал себе вопрос, кто же счастливые получатели подарков), десять больших и тридцать маленьких флаконов одеколона - для Ямамото и Мицунобу вместе - и тридцать три коробочки пудры фирмы "Коти". И все же, несмотря на впечатляющую щедрость Ямамото в приобретении интимных подарков для женщин - и несмотря на его увлечение азартными играми, - у Йококавы осталось в Лондоне впечатление о Ямамото как о вечно печальном, одиноком человеке. Оно не изменилось и после того, как Ямамото вернулся к прежней работе в бюро по морским делам в Токио.
В его неярко освещенном кабинете в морском министерстве, окаймленном книжными полками, Ямамото в самом деле выглядел угрюмым и раздражительным. Формально прикрепленному и к морскому министерству, и к морскому генеральному штабу, ему на практике оказывалось нечего делать. По всей вероятности, это один из самых бесплодных периодов в его карьере. Существенно, что Ямамото в этом году приезжал в Нагаоку четыре раза, иногда оставаясь там до двух недель. Будь у него работа, он ни в коем случае не относился бы к своему положению с таким безразличием. Некоторым морским "ястребам " хотелось бы пойти дальше и уволить его раз и навсегда; Ямамото и сам часто в то время размышлял, не уйти ли в отставку.
Дзен, священник в храме Хасимото Зенган в Нагаоке, говорит: "Когда кто-нибудь сидит за столом напротив него, возникает ощущение, что он выкладывает все свои внутренние переживания перед собеседником со словами: "Вот, бери все, что хочешь". И добавляет: "Правда, в каком-то отношении трудно узнать его по-настоящему. Когда он становится легкомысленным - никто его не перещеголяет, и все равно в нем жесткая строгость, нечто почти внушающее страх". Беседуя в то время с Ямамото, Дзен косвенно ощущал сильное недовольство высших чинов на флоте результатами предварительных переговоров на Лондонской морской конференции.
Руководители и члены делегаций, которых Япония посылала на международные конференции, вначале в Лондон, потом в Женеву, неизменно люди больших способностей и компетенции, но все они без исключения по возвращении в Японию попадали в опалу, их увольняли с работы на основании мелких нарушений или чего-либо подобного. В подобном положении оказался и Ямамото. Лишь немногие на флоте симпатизировали ему и возмущались происходящим с тем, кто сам прежде всего не желал ехать с такой миссией; но ничего не делалось, чтобы ему помочь.
Когда Хори Тейкичи уже уволили в отставку, а самому Ямамото оказали холодный прием, у него появились мысли сдаться и, как он иногда говорил близким друзьям, "уехать в Монако и стать игроком".
Согласно выведенной самим Ямамото формуле игры, он мог бы за год-два накопить хорошие деньги. Каждыте два-три года японские тренировочные суда уходили в плавание к берегам Европы. Выигранные деньги, утверждал он полушутя, использовал бы на материальную помощь молодым кадетам, приплывающим в Европу в доброе время.
Хори отчаянно старался отговорить Ямамото от отставки. "Что будет с флотом, если ты уйдешь?" - спрашивал он. Неясно, когда в конце концов Ямамото отказался от мысли об отставке, но, видимо, частые поездки в любимую Нагаоку частично помогли ему успокоить свои опасения.
В первый раз после возвращения из Европы он приехал домой 13 апреля. Родители его к тому времени уже умерли, но старший брат Кихачи и старшая сестра Казуко, благополучно здравствующие, устроили своему Исо-са, как они его звали, теплый прием. Причем брат, всего на пять лет его старше, не упускал случая напомнить Ямамото о своем месте в семье и, во всяком случае когда Исороку приходил не в форме, неизменно садился во главе стола.
На другой день по приезде Ямамото, по просьбе учителей, встретился со школьниками начальной школы Сакануэ, где сам учился. Как вспоминает Соримачи Эйичи, Ямамото, взойдя на помост, стал громко перечислять имена директора школы и учителей своих школьных дней. "Я глубоко благодарен этим учителям, - заявил он, склонив голову, - их помощи я обязан тем, что могу нести столь высокую ответственность за судьбы нации". Только потом он повернулся к ученикам и начал беседу.
Если все произошло в самом деле так, это выглядит весьма театрально для такой личности, как Ямамото; кстати, на встречу в начальной школе Ямамото явился в форме, при полном параде. Одеваться морскому офицеру таким образом для встречи с толпой детей - все равно что настаивать, чтобы разъездной лектор выступал непременно в смокинге.
Такие вещи только дают пищу для неудовольствия бывшим морякам, критически относящимся к Ямамото. У него, как они считают, замашки хозяина балагана, а если и нет, то на нем оставила особый след Нагаока. "Зачем ему облачаться таким образом, отправляясь в родной район? - спрашивали критики. - Открыто говоря, pie использует ли он свое положение в личных целях?"
Между тем униформу при всех регалиях можно объяснить: он только что вернулся в Японию и в родную деревню, и ему, может быть, надо посетить семейные могилы Такано и Ямамото, а потом он, не переодеваясь, поехал прямо в школу. Но и на самом деле в каких-то случаях он, не исключено, пользовался своей властью во флоте на благо земляков из Нагаоки.
Некий молодой человек не мог найти работу - не хватало образования. Узнав, что его семья обеднела и не сведет концы с концами, если он не найдет работу, Ямамото специально встретился с президентом одной компании и попросил принять на работу этого молодого человека. Компания, установив, что его учебные успехи в университете далеко не впечатляют, и не думала его нанимать, но Ямамото проявил настойчивость и наконец, после шестого визита, вынудил президента дать согласие.
Возможно, этот эпизод, с потворствованием молодому человеку и землякам из Нагаоки, неприятен непредвзятому наблюдателю; недоверие его было бы обосновано, если бы компания занималась, например, поставками вооружений во флот; но сейчас уже невозможно найти следы ни компании, ни этого бездарного выпускника.
Так или иначе, сам Ямамото вполне наслаждался своим пребыванием в Нагаоке. В это время года глубокий снег наконец тает и слива, персик, вишня, кажется, взрываются в цветении все сразу. Когда бы Ямамото ни возвращался домой, он погружался в диалект своей Нагаоки и проводил время за посещением старых знакомых, за игрой в шоги с главой местной молодежной ассоциации; обычно его сопровождал Соримачи. Однажды они поехали в соседний город Ниигата, где был в разгаре праздник храма Хакусан. Там им попалась на глаза одна немолодая женщина, торговавшая жаренными на палочках клецками; в своей лавочке, из тех, что всегда возникают по дороге к гробницам в это время года, она раздувала горящий древесный уголь с помощью круглого бумажного веера - вокруг разносился аппетитный запах. "Эй, смотри-ка! - вдруг загорелся Ямамото. - Да ведь такие же продавали, когда мы были мальчишками. Давай попробуем!" Отказался от приглашения устроиться с комфортом в глубине лавки: "Клецки я ел стоя еще мальчишкой - так вкуснее". И стоя заказал пятнадцать палочек.
У входа в Хакусан-парк продавец бобов поджаривал свою продукцию. Снова привлеченный запахом, Ямамото попросил Соримачи купить и их. Потом, предупредив друга, чтобы следил за машинами, перешел оживленную улицу, на ходу подбрасывая бобы в воздух и ловя ртом. В то время ему минул пятьдесят первый год; недаром Моримура Исаму, учившийся с ним, отметил в нем какую- то детскую черточку.
2
В чайных на Юкузан продавались трехцветные клецки - Ямамото очень их любил. В эру Мэйдзи там, где сейчас станция Нагаока, а еще раньше помещалась главная башня цитадели Нагаока, находился общественный парк. Здесь продавались известные трехцветные клецки, приготовленные из красных бобов, соевой муки и сезама; семья Ямамото была, однако, настолько бедна, что юный Такано Исороку, как его тогда звали, чувствовал себя счастливым, если ему доставалось поесть их раз в году. Став морским офицером, он отошел от своей привычки, но всегда с тоской, как ребенок, глядел на эти деликатесы.
Вишневые деревья вдоль реки Кадзи стояли в полном цвету. Одолжив у одного знакомого лодку, Ямамото провел день, катаясь по реке с друзьями, наслаждаясь цветением и видом далеких, все еще покрытых снегом гор. По пути встретили флотилию лодок - ее тащила вверх по течению моторная лодка. В лодках сидели желающие полюбоваться цветущей сакурой. Увидев это, Ямамото попросил двух лодочников грести изо всех сил. Лодка заскользила быстрее, закачалась на волнах, что расходились от моторной лодки, - и как раз в этот момент Ямамото резко вскочил и, ухватившись обеими руками за нос лодки, сделал стойку.
Этот свой любимый трюк он выполнял в салоне первого класса корабля "Сува-мару" в первой поездке в Америку шестнадцать лет назад. Через три-четыре дня после отплытия из Иокогамы шло обычное увеселительное мероприятие на борту корабля. В те времена я п о н ские пассажиры обычно не очень-то любили появляться перед другими; капитан уже заканчивал процедуру, когда какой-то молодой капитан 2-го ранга вдруг вышел вперед и сделал стойку на балюстраде салона. Корабль медленно менял курс, и один промах мог привести к опасному падению на нижнюю палубу; все же капитан, не удовлетворившись одной лишь стойкой на голове, одолжил у стюарда два больших подноса и, поставив их на кончики пальцев, стал крутить сбоку и над головой, завершив все кульбитом, а подносы оставались у него в руках, - обожал демонстрировать свои стойки в опасных местах. Пассажиры, совершающие экскурсии на лодках в период цветения сакуры, конечно, понятия не имели, с кем имеют дело, но усердно аплодировали такому искусству.
Посвятив примерно две недели в префектуре Ниигата таким бесцельным развлечениям, Ямамото вернулся в Токио 28 апреля, а 26 мая снова поехал домой в Нагаоку и оставался там около недели. Опять он побывал на родине 31 июля, а затем 21 ноября. В последний его приезд в Нагаоке оказался один из членов правительства, и из его окружения Ямамото послали приглашение встретиться в ресторане. Под предлогом, что занят дискуссией с членами молодежной ассоциации Нагаоку, Ямамото приглашение отклонил.
Возможно, он стал ощущать горечь от того, как с ним обращались. Действительная причина его частых поездок домой - он "недоволен своей работой в Токио ". Эта фраза прозвучала в письме в Морской клуб от 1 мая того же года, адресованном Каваи Чийоко - "некой женщине", упомянутой ранее (той, что тайком села на специальный экспресс "Камоме" в одно с ним время). Письмо чрезвычайно длинное; но вот что в нем, в частности, говорится.
"Когда я размышляю о том, что последние три-четыре года пролетели как сон, и рисую себе предстоящие десять, двадцать, тридцать лет, жизнь мне кажется все более похожей на проплывающую иллюзию; мне досаждают буддийский смысл стремления к постоянству, мысль, что слава и богатство, любовь и ненависть - все это так же мимолетно, как утренняя роса.
Ты говоришь, что несчастна, потому что одинока, но можно сказать и то, что в мире, где столько людей беспомощны в сетях общества, где им не разрешено даже умереть тогда, когда они этого хотят, человек одинокий среди чужих может в некотором роде считаться самым счастливым из созданий. Но подобная мысль наводит депрессию; философию в сторону, но, если это правда, что тебе не хватает меня и ты веришь в меня, - тогда я и правда могу считать себя, счастливым. Единственное, что делает меня несчастным, - я так не подхожу, не приношу тебе радости, сестра моя и возлюбленная.
Когда я говорю, что несчастен, я не просто подражаю тебе или с э н с эю (см. ниже. - X. А.), - это истинное ощущение моей собственной никчемности, когда я бесстрастно размышляю о себе как объекте твоей привязанности. Чем больше я вижу тебя, такую прекрасную и таинственную, - тем несчастнее себя чувствую. Пожалуйста, не думай обо мне слишком плохо.
Когда я ездил в Лондон, то преисполнился энтузиазмом и решимостью, ощущением, что лично отвечаю за будущее нации; вложил в переговоры все, что имел, но прошло время, и флот, не говоря уже об обществе, стал полностью безразличен к тому, что происходило. Возникло ощущение, что меня использовали как инструмент, - это очень неприятно и все больше убеждает в собственной бесполезности. Честно говоря, я невероятно несчастен, работая в Токио, и крайне обижен.
Теоретически именно я хотел тебе помочь и освободить от твоего одиночества и, как мужчина, стыжусь, что, напротив, сам хотел бы выплакаться на твоей груди. Чувствую, что подвожу тебя, и от этого еще более несчастен.
Впервые говорю о своих чувствах. Прошу тебя, не рассказывай никому!"
В то время Каваи Чийоко, гейша, работала в доме гейш Нодзимайя в Симбаси под профессиональным именем Умерью (Сливовый Дракон). Отношения с Ямамото вдруг стали у нее близкими в 1934 году, как раз перед его поездкой в Лондон. С тех пор до самой своей гибели он любил ее со всем пылом души далеко не молодого человека. Однако во время войны и около десяти лет после нее общественность не имела представления, что у него такая возлюбленная. Впервые истина открылась в газете "Викли асахи" 18 апреля 1954 года. Журнал проведал через некоторые каналы, что у одной женщины, по имени Каваи Чийоко, хозяйки ресторана "Сесераги" в районе Нумазу, сохранилось множество любовных писем от Ямамото и она хотела бы опубликовать их. Репортер "Викли асахи" и фотограф посетили ее в Нумазу. Она приветствовала их и представила кипу писем; те места из писем, где каллиграфия оказалась трудной для молодого репортера, даже зачитала вслух; не скрываясь рассказала о себе. Ее комментарии, напечатанные в выпуске от 18 апреля, представлены читателю следующим образом: "Большинство, услышав об адмиралах и их любовных делах, сразу вспоминают о Нельсоне и леди Гамильтон. Однако мало кому придет в голову, что жизнь адмирала флота Ямамото скрывает очень похожую любовную историю. Не беремся представить, что последует за этим сенсационным объявлением, но фактические данные показывают, что этот полуобожествленный герой, в конце концов, такой же, как все мы".