- Сперва зоотехника позови, пусть отберет доярок, телятниц, жаловался, что недобор. А потом уже на агробазу. Работа есть. С материка продукты не скоро получим.
Перед сном Сергей написал сдержанное письмо в Эльген. Взвешивал каждое слово. Знал, что до адресата письмо прочитают проверяющие. И не один раз прочитают. Сообщал, что задуманная им поездка на опытную станцию пока что невозможна. Такие обстоятельства.
Кораблин вдруг вызвал к себе Хорошева и Морозова. Он сидел за столом неузнаваемо изменившийся, видно, день получился не очень складным, лицо темное, под глазами мешки, на вошедших посмотрел медлительным стариковским взглядом. И показал на стулья.
- Мы получили предписание генерала Комарова. Требует оперативно организовать на каждом прииске и предприятии подсобные хозяйства. Поставка овощей и картофеля в Нагаево с "материка" прекращается. Полагаю, что полностью. Вы обязаны помочь приискам наладить у себя производство. Пашню, парники и все такое. Придется поездить.
- Но в совхозе нас только двое, - сказал Хорошев. - Нельзя оставлять без присмотра и поле, и тепличное хозяйство, строительство, - и посмотрел в глаза Кораблину: понимает ли?
- Значит?..
- Будет проще, если начальники предприятий поищут агрономов в своих лагерях. И отправят их к нам на стажировку. Мы покажем поля и теплицы, научим азам северного земледелия и поможем обустроиться. Друг друга агрономы поймут с полуслова. И нам не надо отлучаться, беды наживать.
- Вы уверены, что в лагерях есть агрономы?
- Из управления, где я работал до ареста, в тридцать четвертом году выхватили - в смысле посадили - полтора десятка очень серьезных специалистов, самых знающих и опытных. Сразу после ареста Чаянова и Кондратьева. Так что на Колыме нашего брата предостаточно, есть выбор. С радостью пойдут на любимое дело. Если живы, понятно…
- Существует у нас и Управление сельским хозяйством, - сказал Морозов. - У них немало писем от специалистов из лагерей. Вы можете позвонить в Дукчу начальнику управления Швецу. А нам разъезжать, да еще летом… - и он развел руками.
- Да-да, - как-то очень легко согласился Кораблин. - Так и сделаем. Но это лишь первый шаг. Теперь вот что: виды на урожай в этом году? Что скажете, Хорошев?
- Лето сухое. Корнеплоды быстро стареют, выбрасывают цветоносы и уже не набирают вес. Капуста развивается нормально, кое-где мы ее поливаем, у нас всего две установки, теперь в ночную смену запрещено по режиму. Соберем две тысячи тонн, около половины можно сдать в свежем виде, остальное заквасим на зиму. Вот тут проблема ёмкостей на четыреста тонн. Постройка чанов идет медленно, пособите заполучить столяров-бондарей.
- Где будет засольный пункт?
- В большом сарае за ручьем.
- Позвольте, но там же склад селитры! Сто с чем-то тонн?
- Нет, только тридцать, - поправил Хорошев. - Мы потратили ее для удобрения полей.
- Как вы смели! - Кораблин вдруг вскочил, щеки его затряслись. - Эта резервная селитра числится у нас, как взрывчатка! Мы добавляем ее в аммонал, которого все более не хватает! Почему тратили?
- Не знал.
- Чтобы ни грамма больше! Ни грамма, слышите! Под замок! И личная ответственность. Как это я оплошал?..
И он уселся, обхватив голову руками.
- Селитра мешает нам строить, - тихо сказал Хорошев. - Дайте команду, чтобы вывезли. Она превратилась в монолит, работы с ней много.
- Монолит, монолит… С аммоналом туго. Возить его мимо Японии невозможно, при досмотре - международный скандал. Селитра в смеси с аммоналом хорошо взрывается. Я расписал по приискам семьдесят тонн, полагая, что вы ее не используете. А там тридцать. А может и меньше того. Не трогайте!!!
- Заберите, пожалуйста, - примирительно сказал Хорошев. - Мы ускорим постройку чанов.
- И отпускайте ее приискам без веса, - вдруг подсказал Морозов. - Это все-таки не мука и не картошка, чтобы считать на килограммы.
- Ах, Морозов, Морозов! Не заведи я этого разговора, так был бы в диком положении перед Федором Вячеславовичем. Представляю себе… Воспользуюсь вашим практическим советом, Морозов.
Через неделю селитра исчезла из большого сарая. Теперь здесь с утра до ночи слышался стук топора, визг пилы и шорканье рубанков по дереву.
---
Страницы 66, 67 отсутствуют - типографский брак
---
га - с колена, вторая - стоя, заряжай, огонь! Поначалу посмеивались над артикулом, потом попривыкли, команды исполняли серьезно, окапывались, перебегали - уже не на площади, а на лугу за совхозным полем. Спустя две недели взводы прошли перед Нагорновым и Сенатовым хоть и с деревянными ружьями, но довольно стройно, печатая шаг, с почти одновременными поворотами и остановками. Странно, что Тришкина на учениях не было. Быть может, много работы в следственных камерах?..
Комбат объявил, что после пяти лекций по теории и практике военных действий они начнут стрельбы, обучение с гранатой, тактику боевых действий против германских войск. Строго и четко он высказал собственный взгляд на события у западной границы, где было не то, чтобы неудачно, а катастрофически плохо.
- Хочу напомнить вам, товарищи бойцы, что война с немцами, которых я знаю не понаслышке, а по опыту - это не легкая прогулка с песнями, а тяжелая и страшная война, о чем вы уже наслышаны по радио, читали в газетах. Немцы упорны, дисциплинированы, умеют воевать, в чем я убедился лично еще в четырнадцатом году. России предстоит трудный ратный путь, возможно, такой же, как в незабываемом 1812 году. Война потребует от каждого из нас бесстрашия, мастерства, дисциплины и владения современным оружием, чтобы разбить неприятеля. Будьте готовы ко всему этому!
Сергей вдруг увидел, как изменилось лицо Нагорнова, какая-то странная улыбка передернула его. Из-за спины Сенатова возникла фигура Тришкина, они переглянулись с Нагорновым. Красовский четко повернулся к ним, откозырял и спросил:
- Прикажите закончить сегодняшнее занятие!
И, заметив небрежный кивок подполковника, обернулся к батальону.
- Вольно! Р-разойдись!..
Совхозные "солдаты" шли по домам, говорили больше всего о комбате, сошлись, что Красовский - тот еще командир, с таким и в настоящее сражение можно идти с приподнятым чувством и побеждать. А Морозов опять вспомнил налившееся кровью лицо Тришкина и непонятную усмешку Нагорнова. Чем они недовольны?..
Все прояснилось на следующий вечер.
Также собрались, без команды построились взводы, командиры их приготовились к рапорту. От подъезда Управления шли Нагорнов, Кораблин и вохровский командир дивизиона с двумя кубиками в петлицах. Батальон притих. Нагорнов прокашлялся и сказал без нажима:
- Исполнять обязанности комбата сегодня будет комдив охраны Затупин.
По взводам прошло какое-то движение. Никто не решался задать вопрос, который вертелся на языке: "Где Красовский?". Вохровец выпятил грудь и осевшим дискантом выкрикнул "смир-р-на!", после чего поглядел на подполковника. Не знал, что ему делать.
- Строевые занятия сегодня отменяются, - произнес Нагорнов. - Батальону приказано следовать в клуб, где будет прочитана лекция.
Совсем не по-военному, не в ногу, взводы зашагали в клуб. В рядах шептались, вохровец остренько, как на разводах в лагере, приглядывался, кто там перешептывается. Говорили, конечно, о Красовском. Хотелось знать, почему сменили и где он? Все это тихо, чтобы слышал только сосед. Хорошев прошептал на ухо Сергею:
- Понимаете, что произошло?
- Догадываюсь. Вчера он не так говорил о немцах…
В клубном зале прогремели откидные сиденья. На сцене возник еще один вохровец с тремя кубиками в петлицах, постучал карандашом по графину.
- Я прочту вам лекцию о боевых отравляющих веществах, которые применяют фашистские захватчики на фронте.
Говорил он косноязычно, запинаясь и повторяясь. В зале минуты три было тихо, потом послышался шепот, кашель, скрип сидений, слова со сцены уже не доходили, такие лекции читались сотни раз. Ничего нового лектор не знал, он только повышал голос, срывался. И тут на сцену вышел Нагорнов. Зал мгновенно притих. Докладчик приободрился:
- Теперь я расскажу вам еще об одном вредном газе. Он обладает сойвообразным запахом и…
Раздался смех. Кто-то поднялся и вежливо спросил:
- Повторите, каким запахом обладает газ?
- Сойвообразным, - громко ответил лектор. В зале грохнул оглушительный смех. Нагорнов насупился, встал и, заикаясь более, чем всегда, крикнул:
- Тихо! - выждав, когда затихли, сказал: - Лектор ошибся, а вы подняли его на смех. Это мальчишество может кое-кому обойтись очень дорого, - и обернувшись к лектору: - Продолжайте.
Теперь лектора вообще никто не слушал. Редкое слово "сойво-
---
Страницы 70, 71 отсутствуют - типографский брак
---
капустный лист - все приводило заключенных к утраченной надежде на выживание.
Никто не запрещал есть овощи: любой запрет не остановит голодного человека - даже под угрозой расстрела. Ели все, что было рядом, милосердная пашня и солнце гнали новые листья, наливали морковку и свеклу. Агрономы по-своему реагировали на эту отчаянность работающих: они сеяли больше, чем показывали в отчетах. Кто проверит?..
Из двух этапов удалось отобрать четверых крестьян, смыслящих в огородничестве. Обучили их особенностям работы на севере. На приисках из них получились неплохие организаторы подсобных хозяйств. Маленьких хозяйств, но все-таки… При обходе каждого этапа Морозов внимательно вглядывался в лица. Угадывал здесь украинцев, казахов, окающих владимирских и вологодских; поляков, прибалтов, евреев. Вся страна была представлена в лагерях, каратели соревновались - кто больше отыщет врагов - тот и на коне! Но не встретил он ни одного, с кем ехал сюда в товарном вагоне, на корабле, жил на пересылках. Уж очень велика людская масса, двигавшаяся в тридцатые годы на восток и север!
Бывал на агробазе и начальник лагеря, заносчивый старший лейтенант НКВД, который взирал на агрономов и вообще на "бывших" свысока, с оттенком презрения, считая, вероятно, что все они рано или поздно окажутся в подведомственной ему зоне или в тюрьме. Подойдя к агрономам, начальник вдруг сказал, глядя мимо них:
- Тут один из прибывших вчера освободился по окончанию срока. В деле у него написано: "агротехник". Может, нужен вам?
- За что сидел? - спросил Хорошев.
- Ну, это… СОЭ, социально-опасный элемент, пять годов. Грамотный видать.
- Пусть придет, поговорим, - сказал главный.
На другой день, после развода, у конторки агробазы на лавочке сидел черноволосый и темноглазый человек, малого роста и с худым несчастным лицом. Увидев агрономов, вскочил, поклонился.
- Я к вам, Александр Федорович.
- Заходите, поговорим.
Его звали Михаилом Семеновичем Берлавским. Последний год перед арестом работал агротехником в подсобном хозяйстве под Одессой, где и родился. Там и загребли в общий невод, как ставриду.
- На прииске побывали?
- Нет. В дорожном управлении. Рабочим. Потом завхозом. Хотел бы у вас… Кое-какие знания остались. И специальность эту люблю. Вот только парники и теплицы не знаю, не приходилось.
Он производил впечатление человека рассудительного и трезвого ума. Хорошев раздумчиво барабанил пальцами по столу. Сергей вдруг спросил:
- Вас с группой судили или одного?
- Пять лет. Была группа.
- Семья, дети - в Одессе?
- В тридцать шестом были в Одессе. Где теперь - не знаю. Одесса в окружении. Если там немцы, то семьи, конечно, нет.
Только сейчас Морозов понял, что Берлавский еврей. В словах его чувствовалась отчаянная тоска. Одиночество в сорок лет…
- Давайте определим его в поле, агротехником. А то у меня ноги по вечерам отказываются служить.
- Ну что ж. Идите к начальнику с заявлением, - Хорошев подумал и вдруг спросил: - А чего это за вас ходатайствует начальник лагеря? Вообще-то он не слишком внимателен к бывшим. Или у вас с ним дружба?
Берлавский жалко улыбнулся.
- Я его не просил. Просто вызвал, дал расписаться, протянул справку для паспорта. Между прочим, полюбопытствовал, куда поеду. Я сказал, что в Одессу. Он посмотрел, как на дурака. Вот и все. А почему к вам заходил - не знаю. Клянусь - не знаю.
Агротехник поселился на агробазе, была там подсобка. Все дни новый работник проводил в бригадах, поручения выполнял скоро и с пониманием, голос не подымал, не раздражался. Но и не улыбался. Замкнутость его можно было объяснить постоянными мыслями о семье.
Привыкал к новичку и Хорошев, новый работник нравился ему своей несуетной деятельностью, всюду успевал, схватывая мысль с полуслова.
Однажды он сказал Хорошеву:
- Встретил сегодня начальника лагеря. Знаете, о чем заговорил? Чтобы я устроил ему огурчиков и помидоров. Не просил, а требовал. Услуга за услугу. Я признался, что сам еще не пробовал таких овощей. Он ничего не ответил и удалился с обидой. Психология, как я понимаю, простейшая: ты - мне, я - тебе.
- Доложу начальнику совхоза, - резко сказал Хорошев. - Он даст ему огурчиков!
---
Страницы 74, 75 отсутствуют - типографский брак
---
опустился на землю, ноги не держали его. Сидел, а в сознании проносились какие-то обрывки прошлого: набережная в Одессе, бронзовый Дюк. Вот они, жена и сынишка; комната - приемная, где он работал за большим секретарским столом. Посетители, бумаги, тихий звонок из кабинета, куда он входил и выходил с бумагами, короткие доклады шефу - председателю облсовета, пожилому и маститому… И тот же шеф, но уже неузнаваемый, с кровоподтеками на лице, в черных пятнах побоев - уже в кабинете следователя. Тоскливый и просящий его взгляд: не подведи!.. Басок следователя: "Подтвердите свои показания, Берлавский". Резкая, как молния, новая картинка. Он сам лежит, очнувшийся, на каменном полу, над ним голос: "Еще добавить?". И боль, боль во всем теле. Да-да, подтверждаю… А затем очная ставка, протокол допроса, снова тот же голос: "Вот здесь, пониже, разборчивей, тверже". Снова взгляд шефа, слова: "Как ты можешь, Миша?.."
Много позже он узнал, что шеф расстрелян, что сам он получил пять лет, эти вот СОЭ…
Все всплыло вдруг, как всплывало не раз, когда что-то напоминало ему - как вот эти глаза чекиста Нагорнова. Похоже, не забудется до конца дней. И нет спасения от жутких воспоминаний, от давно пережитого. Страх перед каждым, кто приближается в мундире с ромбом, на котором щит и меч.
ТРЕВОЖНО, ТРЕВОЖНО…
1
Середина октября, грозное предзимье затяжной зимы.
Никаких осенних дождей, хлипкого ненастья и листопада. Просто мороз при свете низкого, негреющего солнца. И очень короткие дни. И мертвая тусклость листьев, убитых на ветках, по ночам они шелестят, жалуется на свою судьбу. Хвоя на лиственницах так и остается, чтобы упасть от первого снежного вихря. Земля и небо сжимаются и каменеют, холод хватает за уши, нос, забирается за оголенную шею и студит все тело.
Снега в долине нет, но белая шапка с вершины Морджота уже сползла до самого низа, белая изморозь легла по всему мелколесью на малых сопках и уже не исчезает. Тихо. Звуки над замерзшей землей разносятся далеко; в совхозе слышно, как за два километра перекатываются под колесами машин кругляши на мосту через Берелех. Дымы из тепличных труб подымаются вертикально и стоят неподвижно, как палки. Дымы над поселком Сусуман сливаются в одно темное облако. Берега речушки Сальгурьи блестят ледяными закрайками, на разливах закрайки сходятся, под ними вместе с водой бегут, лопаются прозрачные водяные пузыри.
От недалеких скотников доносится тоскливое мычание коров: просятся на волю. Поля голые, проглядываются насквозь до самого аэропорта.
А тут еще радио…
Орочко многозначительно подымает палец, когда на фоне трескучих разрядов прорезается привычное "передаем последние известия". Осадное положение в Москве. Немецкий прорыв к Волге. Бои в Воронеже и Ростове. Всего ожидали, но такого углубления фронта в центр России… Какая же тоска на сердце у каждого!..
В совхозных теплицах дозревают мелкие верхние помидоры. Печи гудят и днем и ночью. Сергей вместе с Хорошевым делает утренний обход. У многих тепличниц заплаканные глаза: мысль об исчезнувших мужьях, отцах, братьях, мысль о детях, иные из которых в безвестных детских домах. Хорошев успокаивает, говорит, что фронт стабилизируется, но правда доходит какими-то путями и в лагерь, разговор этот прерывается рыданиями. И слова успокоения повисают в воздухе.
- Закройте все стекла матами, - приказывает главный. - На дворе минус двадцать семь, пусть будет и темновато, зато теплей. Почта у вас когда приходит, Зина?
Да, письма хоть и редко, но приходят, цензура жирно замазывает черным половину строк, женщины по очереди разглядывают листки на яркий свет и прочитывают или просто догадываются, что за краской. Кто-то из близких пропал на фронте, кто-то убит. Чем больше зачерненных строк, тем тяжелее, горше слезы. Разрушенные семьи, утерянные дети. О своей судьбе уже не говорят, хотя знают, что сами они живы и в тепле только благодаря настойчивости Хорошева: убедил лагерное начальство, которое не разрешало "врагам народа" теплую работу.
Но жизнь берет свое, желание чекистов как можно больней прибить заключенных к земле наталкивается на скрытое, а то и прямое сопротивление хозяйственников. Обходят они правила режима, отбирают настоящих работников на посты, далекие от "общих работ", ценят творческий подход к делу.
Теплицы - тому пример.
---
Страницы 78, 79 отсутствуют - типографский брак