В толпе солдат возникло какое-то движение. Кое-кто начал выражать свое недовольство. Раздались громкие возгласы:
– Чего тут стоять и слушать эту глупую бабу?
– Дай-ка ей под зад!
– Лупи ее!
Через секунду меня начали колотить. Удары посыпались со всех сторон.
– Ребята, что вы делаете? Это ж Яшка! Вы что, совсем спятили, что ли? – услышала я чей-то сочувствующий голос.
Несколько товарищей бросились на помощь и спасли меня от расправы. Отделавшись небольшими ушибами, я тут же решила просить об отпуске и ехать домой, прочь от этой войны, в которой не было боевых действий. И командир уже не мог меня отговорить. На сей раз нет.
А на следующий день на наш участок фронта приехал Михаил Родзянко, председатель Государственной думы. Нас построили для смотра, и, хотя дисциплина в армии ослабла, она с лихвой восполнялась энтузиазмом. Родзянко приветствовали бурной овацией, когда он появился перед строем.
– Ответственность за Россию, – сказал он, – которую раньше несли царь и правительство, теперь лежит на самом народе, на вас. Вот что означает свобода. И еще это значит, что мы сами, по собственной воле, должны защищать страну от неприятеля. А для этого нам всем необходимо объединиться, забыть наши раздоры и споры и противопоставить германцам прочный фронт. Враг хитер и коварен. Он говорит сладкие речи, но сердце его полно ненависти. Германцы объявляют себя вашими братьями, но они ваши враги. Им хотелось бы разобщить нас, чтобы легче было отнять у нас свободу и завоевать нашу страну.
– Верно! Верно! Правильно! Конечно! Все так и есть! Так и есть! – послышались одобряющие голоса со всех сторон.
– Свободная Россия не будет в безопасности, покуда солдаты кайзера топчут ее землю, – продолжал оратор. – Поэтому мы должны подготовиться к генеральному наступлению, чтобы одержать великую победу. Мы должны действовать вместе с нашими союзниками, которые помогают нам громить германцев. Надо уважать офицеров и подчиняться им, потому что не может быть армии без командиров, как не может быть стада без пастуха.
– Правильно! Правильно! Хорошо сказано! Это точно! Это верно! – выкрикивали солдаты.
– А теперь скажите мне, ребятушки, что вы думаете о проведении атаки на неприятеля? – спросил председатель Думы. – Готовы ли вы к тому, чтобы пойти в наступление и умереть, если потребуется, чтобы сохранить нашу драгоценную свободу?
– Да, готовы! Мы пойдем! – отвечали тысячи голосов.
Затем председатель полкового комитета Орлов, парень образованный, выступил с ответным словом:
– Да, мы готовы сражаться. Но мы хотим, чтобы те миллионы солдат в тылу, которые разбрелись по всей стране, переполнили города, битком забили железные дороги и ничего не желают делать, вернулись на фронт. Давайте пойдем на врага все вместе. Время речей прошло. Мы хотим действий, или мы разойдемся по домам.
Товарища Орлова горячо поддержали. Действительно, он сказал именно то, что думали все мы. Было несправедливо по отношению к сидевшим в окопах позволять сотням тысяч их товарищей бездельничать в тылу. Родзянко с нами согласился. Он обещал, что приложит все силы к тому, чтобы устранить эту несправедливость. Однако в ответ на настойчивые вопросы офицеров, почему упускается блестящая возможность для проведения всеобщего наступления, он признался, что в данном случае Временное правительство и Дума бессильны.
– В этих делах первое слово принадлежит Совету, а также Керенскому и другим влиятельным фигурам в правительстве, – сказал он. – Именно они определяют политику страны. Я призывал их не упускать время и немедленно отдать приказ о генеральном наступлении, но тщетно.
Потом Орлов представил меня Родзянко, описав мои боевые заслуги с начала войны. Председатель Государственной думы был очень удивлен и растроган.
– Я хочу поклониться этой женщине, – сказал он, тепло пожимая мне руку.
Он поинтересовался моим мнением о положении на фронте. Я излила всю горечь, скопившуюся на сердце.
– Не могу смириться с новым порядком, – сказала я. – Солдаты не воюют больше с немцами. Я пошла в армию, чтобы защищать страну. А теперь это стало просто невозможно, и мне не остается ничего другого, как уехать.
– Но куда же вы отсюда поедете? – спросил он.
– Не знаю. Наверно, поеду домой. Мой отец стар, мать больна, и они так бедны, что им впору просить милостыню.
Родзянко похлопал меня по плечу.
– А не хотите ли заехать ко мне в Петроград, геройчик? Я подумаю, что можно сделать для вас.
Я с радостью приняла приглашение и сказала ребятам, что скоро уезжаю. Мне выдали новое обмундирование, а командир пожаловал сто рублей. Быстро распространилась весть о том, что Яшка уезжает, и около тысячи солдат, многим из которых я спасла жизнь в бою, написали в мою честь благодарственное письмо.
Там была тысяча подписей! – и все имена дорогих мне парней, связанных со мной узами огня и крови. На длинном рулоне бумаги значились все бои и сражения, в которых мы участвовали, все эпизоды, связанные со спасением людей и самопожертвованием. Сердце прыгало от восторга, и глаза наполнялись слезами, но в глубине души затаились боль и тоска.
Стоял светлый май, а на сердце у меня – осенняя грусть. Да и на сердце у матери-России тоже была осень. Ослепительно сияло солнце. Поля и леса буйно цвели всеми красками весны. В окопах царил мир, спокойно было на ничейной земле. Моя страна все еще переживала радостное возбуждение от вновь обретенной свободы. Этому младенцу, выстраданному поколениями в муках и борьбе, едва исполнилось два месяца. Он появился на свет с первыми теплыми ветрами, и какими же глубоко затаенными оказались в нас силы, которые он пробудил, сколь заманчивы были его посулы! Мой народ все еще находился во власти чудесных иллюзий, возникших в те первые дни. Казалось, наступившая весна будет длиться вечно.
А мое сердце изнывало от тоски. Вся радость погасла. Мне чудилось завывание осенних ветров. Я шестым чувством ощущала неминуемую трагедию, надвигавшуюся на нас, и сердце мое скорбело о матушке-России.
Полк был построен в шеренгу, чтобы я могла попрощаться со всеми. Я обратилась с такими словами:
– Вы знаете, как я вас люблю, как вы мне дороги. Кто вытаскивал вас ранеными с поля боя? Яшка. Кто перевязывал ваши раны под огнем? Яшка. Кто переживал вместе с вами все опасности и делил все невзгоды? Яшка. Баба Яшка. Я сносила ваши оскорбления и радовалась добрым словам. Знала, как принимать от вас и то и другое, потому что понимала ваши души. Вместе с вами я могла бы выдержать все, что угодно. Но того, что творится сейчас, выносить больше не могу. Я не в силах спокойно смотреть на братание с неприятелем. Мне надоели эти бесконечные митинги и нескончаемый поток ораторов с их пустыми речами. Пора действовать, время болтовни прошло – иначе будет слишком поздно. Наша страна погибает, и свобода вместе с нею… Но я люблю вас и хочу остаться вашим другом…
Тут я остановилась. Дальше продолжать не могла. Ребята от души желали мне счастливого пути. Они говорили, что им очень жаль расставаться со мной, но, конечно, мне самой надо было решать, что делать. Они заверяли, что, как и прежде, уважают меня и что, когда бывали дома в отпусках, всегда наказывали своим матерям молиться за меня. Они клялись, что всегда будут готовы положить свою жизнь за меня.
Командир предоставил свою легкую коляску, чтобы довезти меня до железнодорожной станции. В тот день один делегат от нашего полка отправлялся в Петроград, и мы решили ехать вместе. Солдаты пожимали мне руки на прощание, желали счастья и доброго пути. А когда лошади тронули с места, увозя меня от боевых друзей, в сердце моем словно что-то оборвалось, и я почувствовала себя очень одинокой в этом мире…
Глава одиннадцатая. Я формирую Батальон смерти
По пути в Петроград ничего особенного не произошло. Поезд был набит до отказа возвращавшимися с фронта солдатами, которые спорили днями и ночами. Я оказалась втянутой в один такой спор. Темой всех обсуждений был мир, немедленный мир.
– Но как вы добьетесь мира с германцами, – ввязалась я в разговор, – коли они захватили часть России? Сначала мы должны одержать победу, а иначе наша страна пропадет.
– Ах, ты за старый режим! Ты хочешь обратно царя! – угрожающе надвинулись на меня несколько солдат.
Сопровождавший меня делегат посоветовал попридержать язык, если я хочу благополучно добраться до Петрограда. Я последовала его совету. Он расстался со мной на вокзале, как только мы прибыли в столицу во второй половине дня. Я не знала, куда деться: никогда раньше не была в Петрограде. С адресом Родзянко я ходила туда-сюда, спрашивая, как его найти. Наконец мне посоветовали сесть на какой-то трамвай.
Примерно к пяти часам вечера я подошла к большому дому. На мгновение у меня пропала вся смелость.
"А что, если он забыл меня? Или, может быть, его нет дома и никто обо мне ничего не знает?"
Я хотела уже уйти, но куда идти? Я никого не знала в этом городе. Набравшись храбрости, позвонила и с трепетом стала ждать, когда откроется дверь. Вышла служанка, и я назвала себя, добавив, что только что приехала с фронта, чтобы встретиться с Родзянко. Меня проводили к лифту – нечто для меня совершенно новое. Наверху уже ждал секретарь председателя Думы. Он тепло приветствовал меня, сказал, что предупрежден о моем приезде, и предложил чувствовать себя как дома.
Немного погодя вышел Родзянко и, увидев меня, радостно воскликнул:
– Мой геройчик! Я рад, что вы приехали, – и поцеловал в щеку. А потом представил своей жене как "геройчика", указывая на мои военные награды. Она была очень сердечна и щедра на похвалы.
– Вы приехали как раз к обеду, – сказала она и провела в свою ванную комнату, предложив помыться после дороги. Такой теплый прием несколько ободрил меня.
За столом разговор зашел о положении дел на фронте. Когда попросили рассказать о последних событиях, я, насколько помню, заявила следующее:
– В армии усиливается агитация за то, чтобы солдаты оставляли окопы и расходились по домам. Если не будет объявлено о наступлении, все кончено. Солдаты уйдут. Крайне необходимо также немедленно вернуть на передовую войска, разбросанные в тылу.
Родзянко отвечал примерно так:
– Многие подразделения в тылу получили приказ вернуться на фронт. Однако подчинились не все. Под влиянием большевистской пропаганды в некоторых частях начались демонстрации протеста.
Тогда я в первый раз услышала о большевиках. Шел май 1917 года.
– А кто они такие? – спросила я.
– Это группа, которой руководит некто Ленин, только что возвратившийся из-за границы через Германию, а также Троцкий, Коллонтай и другие политические эмигранты. Они участвуют в митингах, организуемых Советом у Таврического дворца, где заседает Дума, подстрекают к классовой борьбе и призывают к немедленному заключению мира.
Меня спросили также о том, как относятся солдаты к Керенскому, и сообщили, что он только что выехал на фронт.
– Керенский очень популярен. По сути, он самый популярный человек на фронте, – ответила я. – Солдаты ради него на все готовы.
Тут Родзянко рассказал одну историю, которая всех нас позабавила. В Зимнем дворце был старый швейцар, служивший при многих царских министрах. А Керенский, оказывается, взял в привычку здороваться с каждым за руку. И вот всякий раз при входе в свою канцелярию он пожимал руку этому старику швейцару и скоро стал посмешищем для слуг.
– Ну что это за министр, – жаловался старый лакей в разговоре со своим коллегой, – если он со мной здоровается за руку?
После обеда Родзянко повез меня в Таврический дворец, где представил группе солдатских депутатов, участников проходившего там заседания. Меня приветствовали аплодисментами и усадили на почетное место. Ораторы рассказывали об обстановке на разных участках фронта, и их наблюдения точно сходились с моими. Дисциплина исчезла, братание усиливалось, агитация за то, чтобы оставить окопы, набирала размах. Выступавшие доказывали, что нужно быстрее что-то предпринимать. Что можно сделать, чтобы сохранить у солдат боеспособность, пока не будет отдан приказ о наступлении? Это было главной проблемой.
Родзянко встал и предложил выслушать мое мнение. Он рассказал, что я крестьянка, добровольно вступившая в армию в начале войны, наравне с мужчинами воевала и переносила все тяготы фронтовой жизни. Поэтому, подчеркнул Родзянко, ей надлежит лучше знать, что делать. Разумеется, это повергло меня в смущение. Я совершенно не была готова вносить какие-то предложения и потому попросила дать мне возможность поразмыслить.
Заседание продолжалось, а я глубоко задумалась. С полчаса безуспешно напрягала ум. Потом вдруг меня осенило. Так возникла идея создания женского Батальона смерти.
– Вы слышали о том, через что я прошла и что сделала, когда была солдатом, – обратилась я к присутствовавшим, получив слово. – А что, если мы соберем сотни три женщин вроде меня, возьмем их на военную службу и сделаем примером для армии, чтобы пробудить в солдатах боевой дух?
Родзянко тут же одобрил мою идею. Но добавил:
– Разумеется, если мы сумеем найти еще несколько сотен таких женщин, как Мария Бочкарева, в чем глубоко сомневаюсь…
На это я ответила, что количество не играет большой роли и что важнее всего пристыдить мужчин и, даже если на одном участке появится несколько таких женщин, это послужит примером для всего фронта.
– Необходимо только, – продолжала я, – чтобы это женское формирование не имело у себя никаких комитетов, управлялось строго по армейским законам и было образцом военной дисциплины.
Родзянко нашел мое предложение великолепным и представил себе, как это подействует на мужчин, когда они узнают, что женщины находятся в окопах и первыми пойдут в наступление.
Однако у выступавших нашлись свои возражения. Один делегат сказал:
– Никто из нас ничего не скажет против такой женщины-солдата, как Бочкарева. Фронтовики знают ее и наслышаны о ее подвигах. Но кто поручится за то, что и другие женщины будут такими же порядочными, как она, и не опозорят армию?
А другой делегат заметил:
– Кто поручится за то, что присутствие женщин-солдат на фронте не приведет к тому, что там появятся маленькие солдатики?
Это вызвало взрыв хохота. Но я возразила:
– Если я берусь за формирование женского батальона, то буду нести ответственность за каждую женщину в нем. Я введу жесткую дисциплину и не позволю им ни ораторствовать, ни шляться по улицам. Когда мать-Россия гибнет, нет ни времени, ни нужды управлять армией с помощью комитетов. Я хоть и простая крестьянка, но знаю, что спасти русскую армию может только дисциплина. В предлагаемом мной батальоне я буду иметь полную единоличную власть и добиваться послушания. В противном случае в создании такого батальона нет надобности.
Никто не возражал против тех условий, которые я выдвинула как предварительные для формирования подобной воинской части. И все же я совсем не ожидала, что правительство отнесется к этому делу так серьезно и разрешит мне осуществить свою идею, хотя мне и сказали, что обо всем будет доложено Керенскому после его возвращения с фронта.
Председатель Государственной думы Родзянко проявил к моему проекту большой интерес. Он представил меня капитану Дементьеву, коменданту дома инвалидов, попросил выделить для меня одну-две комнаты и вообще позаботиться обо мне. Я пошла вместе с капитаном к нему домой, и там он познакомил меня с женой, очень милой и патриотически настроенной женщиной, которая вскоре со мной подружилась.
На следующее утро мне позвонил Родзянко и предложил, прежде чем докладывать военному министру Керенскому, поставить вопрос перед главнокомандующим генералом Брусиловым, который мог бы дать свое заключение с точки зрения армейского командования. Если он одобрит идею, легче будет добиться согласия Керенского.
Ставка Верховного главнокомандования находилась тогда в Могилеве, и туда мы – капитан Дементьев и я – направились, чтобы добиться приема у главнокомандующего. 14 мая нас принял адъютант главнокомандующего. Он доложил генералу Брусилову о цели нашего приезда, и тот сразу пригласил нас войти.
Не прошло и недели, как я уехала с фронта, и вот снова оказалась тут, но на сей раз не в окопах, а на аудиенции у самого главнокомандующего. Это было так неожиданно, что я не могла не удивляться в глубине души причудам судьбы. Брусилов приветливо пожал нам руки и сказал, что заинтересовался моей идеей. Предложив сесть, он попросил рассказать о себе и о том, как я собираюсь осуществить свою задумку.
Я поведала ему о своей солдатской службе и о том, что покинула фронт, так как не могла примириться с распространившимися в армии новыми порядками. Я объяснила цель моего плана пристыдить солдат в окопах тем, что женщины станут ходить в атаку первыми. Главнокомандующий, обсудив некоторые детали плана с Дементьевым, одобрил мою идею. Он попрощался с нами, выразив надежду на успех моего дела, и я в хорошем настроении уехала в Петроград.
Керенский между тем вернулся с фронта. Мы позвонили по телефону Родзянко и рассказали о результатах нашей поездки. Он сообщил, что уже договорился о встрече с Керенским и что тот примет его на следующий день в семь часов утра. После визита к Керенскому Родзянко по телефону известил нас о том, что организовал мне встречу с Керенским в Зимнем дворце в полдень следующего дня.
Капитан Дементьев отвез меня во дворец, и около двенадцати я была уже в приемной военного министра. К моему удивлению, я встретила там генерала Брусилова, который спросил, не иду ли я к Керенскому по тому же вопросу. Я ответила утвердительно. Он обещал поддержать мою идею перед военным министром и тут же представил меня генералу Половцеву, командующему Петроградским военным округом, сопровождавшему его.
Внезапно дверь широко распахнулась, и я увидела моложавого на вид человека с воспаленными от бессонницы глазами. Это был Керенский. Он кивнул мне, приглашая войти. Одна его рука была на перевязи, другую он протянул мне. В то время он был кумиром масс.
Керенский нервно расхаживал по кабинету, говорил отрывисто и сухо. Сообщил, что слышал обо мне и заинтересовался моей идеей. И тогда я обрисовала ему общий характер и цель своего проекта, заявив, что в женском батальоне не должно быть никаких комитетов, а должна сохраняться армейская дисциплина.
Керенский слушал с явным нетерпением. Было очевидно, что он уже принял решение по этому делу. Сомневался лишь в одном: смогу ли я сохранить в этом батальоне высокий моральный дух и нравственность. Керенский сказал, что разрешит мне начать формирование немедленно, если я возьму на себя ответственность за поведение и репутацию девушек. Я дала обещание, и дело было решено. Тут же мне были предоставлены полномочия на формирование воинской части под наименованием "Первый русский женский Батальон смерти".
Все казалось таким невероятным. То, что лишь несколько дней назад представлялось чистой фантазией, теперь принято и одобрено высочайшим начальством как реальная политика. Я была вне себя от радости. Когда Керенский провожал меня до дверей, взгляд его остановился на генерале Половцеве. Он попросил его оказать мне любую необходимую помощь. Я чуть не задохнулась от счастья.
Между капитаном Дементьевым и генералом Половцевым тут же состоялось краткое совещание, и последний внес такое предложение: