– Почему бы не начать все это завтра вечером в Мариинском театре, на благотворительном вечере в пользу дома инвалидов? Там будут выступать Керенский, Родзянко, Чхеидзе и другие. Давайте дадим слово Бочкаревой после Родзянко, перед Керенским.
Меня охватил страх, и я отчаянно запротестовала, сказав, что никогда не выступала перед публикой и даже не знаю, что говорить.
– Вы скажете то же самое, что говорили Родзянко, Брусилову и Керенскому. Просто расскажите о том, что думаете о положении на фронте и в стране, – убеждали они, отклоняя мои возражения.
Прежде чем я успела понять, что происходит, меня привели в фотоателье и сделали там несколько фотографий. А на следующий день мои портреты уже красовались по всему городу на афишах, оповещавших о моем выступлении в Мариинском театре по поводу формирования женского Батальона смерти.
Ночью, накануне этого вечера, я не сомкнула глаз. Все казалось каким-то кошмарным сном. Как я буду выступать вместе с такими известными людьми, как Родзянко и Керенский? Как предстану перед собранием образованных людей я, неграмотная крестьянская женщина? И что я им скажу? Ведь я не обучена красиво говорить. Отродясь не видала подобного места, как Мариинский театр, куда раньше ходили царь и члены императорской семьи. Я ворочалась в кровати и была как в лихорадке.
– Всевышний Отец мой, – молилась я со слезами, – укажи покорной рабе Твоей дорогу к истине. Боюсь я… Всели храбрость в сердце мое. Колени мои подгибаются: укрепи Ты их силою Своей. Разум мой в потемках: озари его светом Своим. Речь моя – болтовня невежественной бабы, так мудростью Своей сделай ее складной и заставь проникнуть в сердца тех, кто будет меня слушать. Сотвори все это не ради покорной рабы Твоей Марии, а ради спасения России, моей несчастной страны…
Когда я утром встала с постели, глаза у меня были красные и воспаленные. Я нервничала весь день. Капитан Дементьев посоветовал заучить речь наизусть. Я отказалась, заявив следующее:
– Я доверилась Господу в этом деле, и, надеюсь, Он пошлет мне нужные слова.
Наступил вечер 21 мая 1917 года. Капитан Дементьев привез меня и свою жену на автомобиле к Мариинскому театру и ввел нас в бывшую императорскую ложу. Зал был переполнен, выручка от продажи билетов достигла двадцати тысяч рублей. Мне казалось, что все смотрят на меня, и я едва владела собой.
На сцену вышел Керенский, встреченный громовыми аплодисментами. Он говорил всего минут десять. Следующим оратором по программе была госпожа Керенская, а я вслед за ней. Однако госпожа Керенская, оказавшись в свете рампы, от волнения чуть не упала в обморок. И это, конечно, не прибавило мне храбрости. Меня вывели на сцену в полуобморочном состоянии. Как бы со стороны я услышала свой голос:
– Граждане и гражданки! Наша мать погибает. Наша мать-Россия. Я хочу помочь спасти ее. Я обращаюсь к женщинам, чьи сердца кристально честны, чьи души чисты, чьи помыслы благородны. С такими женщинами мы покажем пример самопожертвования, чтобы мужчины осознали свой долг и исполнили его в этот тяжкий час испытаний!
Тут я остановилась и не могла дальше говорить. Рыдания душили меня, дрожь пошла по всему телу, ноги стали ватными. Меня подхватили под руки и увели со сцены под громоподобные аплодисменты.
В тот же вечер в театре состоялась запись добровольцев в батальон из числа присутствующих. Так велико было всеобщее воодушевление, что ко мне обратились с просьбой о зачислении полторы тысячи женщин. Возникла необходимость немедленно предоставить в мое распоряжение какую-то казарму, и было решено отдать здание и территорию Коломенского женского института. Я распорядилась, чтобы женщины явились туда на следующий день, где им должны были устроить проверку и официально зачислить в батальон.
Благодаря статьям в газетах об этом вечере и другой пропаганде набралось около двух тысяч женщин, пожелавших вступить в Батальон смерти. Они толпились во дворе института в восторженном возбуждении. Я прибыла туда вместе с помощником генерала Половцева штабс-капитаном Кузьминым, капитаном Дементьевым и генералом Аносовым, которого мне представили как человека, очень заинтересовавшегося моей задумкой. Ему было лет пятьдесят, и выглядел он весьма солидно. Он сказал, что очень хочет мне помочь. Кроме того, появилось около десятка газетчиков. Я поставила стол посреди двора и обратилась к собравшимся со следующими словами:
– Женщины, знаете ли вы, зачем я позвала вас сюда? Хорошо ли вы представляете себе ту задачу, которая стоит перед вами? Знаете ли вы, что такое война? Война! Прислушайтесь к вашим сердцам, загляните в ваши души, проверьте себя и подумайте, под силу ли вам выдержать это великое испытание… В час, когда наша страна гибнет, долг каждой из нас – подняться ей на помощь. Моральный дух наших мужчин очень низок, и мы, женщины, обязаны послужить им вдохновляющим примером. Но сделать это смогут только те, кто готов полностью пожертвовать своими личными интересами и делами… Женщины по своей природе беспечны. Но если они обрекают себя на жертву, то могут спасти свою родину и ласковым словом, и любящим сердцем, и геройским поступком. Мы слабы телом, но если будем крепки духом, то добьемся того, что не под силу многочисленному вооруженному войску.
– В батальоне, – продолжала я, – не будет никаких комитетов. Устанавливается строгая дисциплина, и за любое, даже самое незначительное ее нарушение последует серьезное наказание. Всякий флирт и даже намек на него будет наказываться отчислением и отправкой домой под конвоем. Батальон имеет целью укрепить дисциплину в армии. Поэтому нам нужно быть безукоризненными. А теперь скажите мне, готовы ли вы идти служить на таких условиях?
– Да! Мы готовы! Все правильно! Хорошо! – нестройным хором отвечали женщины.
– Теперь я попрошу тех из вас, кто принимает мои условия, подписать обязательство повиноваться любому приказу Бочкаревой. Предупреждаю, что я по натуре человек суровый и буду лично наказывать за любой проступок и требовать от вас беспрекословного подчинения. Те, кто сомневается, пусть лучше не подписывают это обязательство. А сейчас вы пройдете медицинский осмотр.
Подписавших обязательства набралось почти две тысячи, среди них девушки из очень известных семей в стране, а также простые крестьянки и прислуга. Медицинская проверка, проведенная десятью докторами, среди которых имелись и женщины, конечно, не отвечала тем стандартам, какие применялись в отношении мужчин. Разумеется, женщин с отличным здоровьем набралось не так много. Но мы отказывали только тем, кто страдал серьезными недугами. Всего было отказано в зачислении лишь нескольким десяткам человек. Всем зачисленным разрешили переночевать дома, с тем чтобы на следующий день они явились в здание института для постоянного расквартирования и прохождения военной подготовки.
Необходимо было достать обмундирование, и я обратилась за помощью к генералу Половцеву, командующему Петроградским военным округом. В тот же вечер в штаб батальона доставили две тысячи полных комплектов. Я также попросила генерала Половцева откомандировать в мое распоряжение двадцать пять инструкторов-мужчин, которые бы отличались хорошей дисциплиной, умели поддерживать воинский порядок и знали все хитрости военного дела, чтобы провести весь курс обучения девушек в две недели. Он прислал двадцать пять унтер-офицеров всех рангов из Волынского полка.
Далее встал вопрос о снабжении и питании. Должны ли мы иметь собственную кухню? Сочли более целесообразным не устраивать свою кухню, а воспользоваться имевшейся у расположенного поблизости караульного полка. Рацион такой же, как у регулярных частей: два фунта хлеба, щи, каша, сахар и чай. Я отправляла в столовую по одной роте. Для еды брали свои котелки.
Утром 26 мая все новобранцы собрались на территории института. Я построила их в шеренги, показав, как становиться по росту, и разбила их на два батальона примерно по тысяче человек в каждом. Оба батальона делились на четыре роты, а роты – на четыре взвода. Каждым взводом командовал мужчина-инструктор, а во главе каждой роты были поставлены старшие унтер-офицеры или фельдфебели. Поэтому пришлось увеличить число мужчин-инструкторов до сорока.
Я объявила женщинам, что с этого момента они становятся солдатами, что им нельзя отлучаться из расположения части и что встречаться с родными и друзьями они могут только между шестью и восемью часами вечера. Из числа более образованных девушек – а среди них было немало выпускниц университетов – я отобрала нескольких для последующего производства в офицерские чины и назначения на должности командиров рот и взводов, чьи задачи поначалу ограничивались внутренним управлением подразделениями, поскольку офицеры-мужчины, служившие инструкторами, после учебного дня возвращались в свои казармы.
Затем я повела своих подопечных строем в четыре ближайшие парикмахерские, где несколько парикмахеров трудились с пяти часов утра и до полудня, остригая женщинам волосы почти наголо. У дверей парикмахерских собрались толпы народа поглядеть на небывалое зрелище и посмеяться над стрижеными девушками, которые выходили из парикмахерской, вероятно, со щемящим сердцем.
В тот же день мои солдаты получили первые уроки военной подготовки в большом парке института. У ворот был поставлен часовой, чтобы не впускать никого без разрешения дежурного офицера. Караул сменялся каждые два часа. Парк был окружен высоким забором, так что обучению никто не мешал. Строго запрещалось хихикать, и я сама внимательно наблюдала за девушками. Около тридцати из них я безжалостно отправила домой в первый же день: одних за то, что слишком много смеялись, других – за всякие фривольности. Несколько таких девиц просили у меня прощения. Но мое мнение было такое: если с самого начала не держать их в строгости, то лучше сразу отказаться от этой затеи. Чтобы слово имело силу, оно должно быть твердым и окончательным. Так я решила. Да и как иначе можно управлять двумя тысячами женщин? Как только одна из них нарушала приказ, я отбирала форму и отсылала ее прочь. Для нашего дела было важно не количество, а качество, и я положила себе за правило не останавливаться, даже если придется отчислить несколько сотен новобранцев.
Для учебных тренировок мы получили пятьсот винтовок, которых хватило лишь на четверть личного состава. Пришлось изобрести такой метод, который позволял бы использовать винтовки всему составу части. Было также признано целесообразным ввести особые знаки отличия для солдат и офицеров Батальона смерти. Поэтому мы придумали новые погоны – белые с красными и черными полосами. На правом рукаве гимнастерки нашивалась красно-черная стрела. Я заказала две тысячи таких знаков.
Когда наступил вечер и пробил час отхода ко сну, девушки проигнорировали приказ об отбое в двадцать два ноль-ноль и продолжали шушукаться и веселиться. Я вызвала дежурного офицера и отчитала ее, угрожая поставить под ружье на шесть часов в том случае, если солдаты не будут спать после десяти. Пятьдесят из них я тут же наказала, поставив на два часа по стойке "смирно". А остальным приказала:
– Всем немедленно в постель! И чтобы было слышно, как муха пролетит. Завтра утром подъем в пять часов.
Ночь я провела без сна. Нужно было многое обдумать и решить.
В пять часов утра на ногах была только дежурный офицер. Ни одна живая душа не шевельнулась в казармах. Дежурный офицер доложила, что несколько раз будила девушек, но ни одна не поднялась. Я вошла в казарму и гаркнула:
– Вставай!
Перепуганные и заспанные, девушки повскакивали с постелей. Как только они оделись и умылись, был отдан приказ становиться на молитву. Я сделала молитву ежедневной обязанностью. Затем последовал завтрак, состоявший из хлеба и чая.
В восемь я приказала построиться по ротам для смотра и прошла вдоль шеренг, приветствуя солдат. Они отвечали дружным:
– Здравия желаем, господин начальник!
Начались занятия, и я продолжила отбор состава. Как только я замечала, что девушка кокетничает с инструктором, ведет себя легкомысленно, хитрит или вообще относится ко всему кое-как, я тут же приказывала ей сдать форму и отправляться домой. В результате на второй день я выгнала еще около пятидесяти человек. Вряд ли можно преувеличить тяжесть той ответственности, которую я взвалила на себя. Я постоянно призывала женщин-солдат как можно серьезнее относиться к своим задачам. Батальон должен был стать образцовым, в противном случае я бы сделалась посмешищем для всей страны и подвела тех, кто одобрял и поддерживал идею, а таких становилось с каждым днем все больше. Я перестала принимать заявления у прибывающих новичков, потому что нужно было поскорее заканчивать курс обучения и отправлять батальон на фронт. И эта задача была самой важной.
Строевые учения и муштра продолжались в течение нескольких дней, девушки овладевали начатками солдатской службы. Несколько раз я прибегала к пощечинам в качестве наказания за дурное поведение.
Однажды часовой у ворот доложила дежурному офицеру, что ко мне пришли две женщины. Я приказала батальону стоять по стойке "смирно" во время приема гостей. Одна из посетительниц была англичанка Эмелин Панкхерст, а вторая – княгиня Кикутова, с которой меня познакомили раньше.
Госпожу Панкхерст подвели ко мне, и батальон приветствовал известную суфражистку, которая так много сделала для женщин в своей стране и во всем мире. Г-жа Панкхерст стала частой гостьей в батальоне и с большим интересом следила за тем, как он постепенно превращался в хорошо дисциплинированную воинскую часть. Мы очень привязались друг к другу. Г-жа Панкхерст пригласила меня как-то на званый ужин в "Асторию", знаменитую гостиницу Петрограда. На ужине должны были присутствовать Керенский и представители союзных держав в столице.
Между тем батальон быстро делал успехи. Поначалу нам очень докучали. Большевистские агитаторы неодобрительно отнеслись к моей идее и ожидали, что она скоро провалится. В первые дни я получила около тридцати писем с угрозами. Однако постепенно становилось очевидным, что мне удается поддерживать в части строжайшую дисциплину, командовать батальоном без комитетов, и тогда агитаторы поняли, что мой план представляет для них опасность, и начали искать способы разрушить его.
В тот вечер, когда давался званый ужин, я поехала в "Асторию". Керенский был со мной очень любезен. Он сказал, что большевики готовят демонстрацию против Временного правительства. Поначалу Петроградский гарнизон согласился провести демонстрацию в поддержку правительства, но потом заколебался в своем решении. Военный министр спросил, смогу ли я вывести свой батальон для марша в поддержку Временного правительства.
Я с удовольствием приняла это предложение. Керенский отметил, что женский батальон уже оказывает благотворное влияние на обстановку: несколько воинских частей изъявили готовность отправиться на фронт, многие инвалиды войны организовались с целью возвращения на передовую, заявляя при этом, что уж если женщины идут сражаться, тогда пойдут и они, калеки. Наконец он выразил надежду, что объявление о марше Батальона смерти заставит весь гарнизон последовать примеру женщин.
Я провела в "Астории" очень приятный вечер. После ужина знакомый, которому было со мной по пути, предложил подвезти меня. Я приняла предложение, но вышла из машины за квартал до института, так как не хотела его задерживать. Было около одиннадцати часов вечера, когда я подошла к нашим временным казармам. У ворот собралась небольшая толпа мужчин, человек тридцать пять, весьма разношерстная – солдаты, бродяги, хулиганы и несколько даже вполне приличных на вид молодых людей.
– Кто такие? Что вам здесь надо? – спросила я строго.
– Начальник, – крикнула девушка-часовой, – они вас дожидаются. Уже больше часа околачиваются: ворота сломали и прочесали всю территорию – вас искали. А когда не нашли, решили ждать здесь вашего возвращения.
– Ну и что же вы хотите? – спросила я, когда они меня окружили.
– Чего хотим, да? Хотим, чтобы ты распустила батальон. Мы сыты по горло этой дисциплиной. И крови пролили достаточно. Мы не хотим больше никаких армий, никакой военщины. Ты только принесешь новые беды простому народу. Распусти свой батальон, и мы отстанем от тебя.
– Не распущу! – заявила я твердо.
Некоторые из них выхватили револьверы и стали мне угрожать. Караул поднял тревогу, и в окнах появились девчата, многие с винтовками наизготове.
– Ну послушай, – продолжали они уговаривать меня, – ты же сама из народа, а мы простым людям только блага желаем. Мы хотим мира, а не войны. А ты опять подстрекаешь к войне. Мы достаточно нахлебались этой войны, слишком ее много. Хватит! Война бессмысленна. Ведь ты же сама не хочешь, чтобы бедных людей убивали ради блага немногих богатых. Давай переходи на нашу сторону, и будем вместе добиваться мира.
– Сволочи! – закричала я что было силы. – Вы все идиоты! Да, я хочу мира, но его не будет, пока не прогоним германцев из России. Иначе они превратят нас в рабов и отнимут у нас и землю, и свободу. А вы – предатели!
Внезапно кто-то сильно толкнул меня в спину. Потом ударили сбоку.
– Огонь! – скомандовала я своим девушкам, когда меня уже повалили на землю.
Но я знала, что они выстрелят сначала в воздух, как их учили, в качестве предупреждения. Несколько сотен выстрелов грохнули залпом. Нападавшие быстро разбежались. Я была спасена. Однако они вернулись ночью, стали бросать камни и выбили все стекла в окнах, выходящих на улицу.
Глава двенадцатая. Борьба против комитетов
Было уже за полночь, когда я вошла в казарму. Дежурный офицер доложила о случившемся в тот вечер. Оказывается, сначала один из этой группы, большевистский агитатор, проник в помещение, сказав часовому, что его с какой-то целью прислала я. Когда его пропустили, он собрал всех женщин и обратился к ним с речью, призывая их создать комитет и установить самоуправление в соответствии с новым духом в армии. Он смеялся над тем, что они покорно подчинялись дисциплине, которую я ввела, называл ее царистской и выражал сочувствие девушкам, подвергшимся наказаниям по моему приказу. Агитируя против войны, за мир любой ценой, он призывал моих новобранцев действовать, как подобает свободным гражданам: снять с должности "реакционного" начальника и демократическим путем выбрать нового.
В результате его подстрекательства в батальоне произошел раскол. Больше половины девушек поддержали агитатора.
– Мы свободны! – кричали они. – Это не старый режим! Мы хотим быть независимыми! Хотим пользоваться всеми нашими правами!
После голосования отступницы, оказавшись в большинстве, отделились и выбрали свой комитет.
Я была серьезно обеспокоена и, несмотря на поздний час, приказала девушкам построиться. Когда этого удалось добиться, я скомандовала:
– Те, кто за комитет, становись направо. Кто против – налево.
Большая часть батальона оказалась справа. На левой стороне осталось не более трехсот человек.