Прежде чем подняться в свою квартиру, войдя в парадную дверь, находившуюся почти под нашим окнами, мне захотелось заглянуть во двор, откуда тоже можно было подняться на второй этаж по общему балкону, устроенному по всему внутреннему периметру здания, попасть в квартиру с другого входа. Двор для ребят, особенно если он внутренний, это почти второй дом, а может быть, даже больше.
Здесь мы играли в футбол, в челика, в расшибалку, в отмерного (своеобразная чехарда), катались на велосипеде, устраивали всякие мальчишеские забавы. Железные решётчатые ворота под арочным проёмом были прикрыты, но не закрыты, и я с некоторым душевным трепетом вошёл через них во двор.
В первый момент я даже опешил. "Где же двор?" - подумал я, - так поразила меня представшая передо мной картина. Правая часть двора была сплошь завалена деревянными бочками разного размера, где в два, а где и в три этажа. От них шёл довольно сильный аромат, в котором улавливались запахи вина, пива, рыбы и, пожалуй, протухших огурцов. В этом загромождении удалось глазами в дальнем правом углу двора отыскать еле заметный проход к лестнице, ведущей на балкон.
Прямо перед воротами у противоположной стены стояли две старые грязные грузовые машины, по всей видимости, отслужившие свой век. Левая сторона двора была чуть свободней: там были сложены пустые ящики, частично расколоченные, и две или три довольно высокие стопки старых дисков с резиной от грузовых машин. Ещё я заметил окрашенную в ярко-голубой цвет водяную колонку, которой раньше не было. К стене дома, слева от ворот, были прислонены какие-то металлические конструкции, состоящие из сеток, решёток, полок, стеллажей. Рядом со входом на лестничную клетку, в левом дальнем углу двора я увидел небольшие металлические ёмкости цилиндрической формы, тоже окрашенные в ярко-голубой цвет, предназначенные для мусора и домашних отходов, и тут же на площадке недалеко от них валялись банки из-под консервов, пустые бутылки, какое-то тряпьё и множество бумажной макулатуры. "Боже мой, - подумал я, - во что же превратили наш двор! Как же тут живут люди?" Постояв несколько минут в крайнем недоумении и нерешительности, я не отважился перейти через двор и подняться на второй этаж, а очень расстроенный, повернул обратно и вышел со двора. Пройдя вдоль стены дома шагов двадцать влево, очутился опять у входной парадной двери, вошёл в неё и увидел перед собой сотни раз пересчитанные 12 ступенек, за которыми следовал поворот налево, ещё 12 ступенек, опять поворот налево и последние 7 ступенек. Здесь я тренировал свой шаг и прыжок, постепенно увеличивая число ступенек, которые могу преодолеть одним махом вверх и вниз. Спотыкался, разбивал коленки и локти и снова принимался за упражнения. Сейчас я поднимался очень медленно, будто здороваясь с каждой ступенькой и спрашивая: "Как вы себя чувствуете? Кто теперь по вам ходит или прыгает?" Я осознанно оттягивал момент встречи со своей квартирой, сам не понимая почему. То же самое происходило в прошлый раз, когда я не дошёл даже до дома. Только потом я понял, чего я боялся: я боялся увидеть ту же обстановку, ту же мебель, те же нехитрые предметы домашнего хозяйства, которые меня окружали и которые являлись как бы частью меня самого, всей нашей семьи. Но дальше оттягивать было некуда. Вот и лестничная площадка, справа - дверь в нашу квартиру, слева - к Мартиросовым, а прямо - на наш общий внутренний балкон. В прежнее время этим ближним входом мы пользовались очень редко, чаще всего дверь была заперта, и мы проходили к себе через балкон. И сейчас первым движением было пройти так же, когда вдруг вспомнил, что тогда придётся увидеть этот жалкий двор, но уже сверху. Поэтому я робко постучал в правую дверь, подождал чуть и, открыв её, вошёл в тёмный коридорчик, оставив дверь приоткрытой, чтобы ненароком не споткнуться обо что-нибудь. Слева вдоль стены я увидел топчан с какими-то узлами, прикрытыми металлическим корытом для стирки. Справа - дверь в нашу комнату. Постучался и прислушался, чтобы угадать, идёт ли кто-нибудь. Дверь вдруг довольно резко открылась, чуть не сбив меня с ног, и в её проёме появилась фигура довольно высокой пожилой женщины с распущенными полуседыми волосами. Увидев незнакомого человека, она буквально крикнула мне в лицо:
- Что вам здесь надо?
Так обычно кричат женщины, вошедшие в раж, когда ссорятся друг с другом. Не ожидавший такого резкого тона, я чуть растерялся и не знал, с чего начать:
- Извините меня, пожалуйста, я только хотел спросить вас, вернее попросить... - но она не дала мне договорить:
- Вам здесь нечего делать, - с ещё большим ожесточением произнесла хозяйка комнаты.
- Но я вас очень прошу, послушайте, пожалуйста, что я хочу вам сказать, - говорил я, боясь, что она захлопнет дверь перед моим носом, - много лет тому назад я жил в этой комнате, и хотелось бы просить вас разрешить хоть одним глазом... - но она опять не дала договорить, грубо перебив:
- Жили - хорошо, а если бы не жили, было бы ещё лучше.
Тем временем я пытался разглядеть внутренность комнаты. Сразу бросилась в глаза странная картина: комната была разделена висящими белыми простынями на три или четыре части, причём они не производили впечатление высушиваемых после стирки, а скорее напоминали ширмы, так как висели не сложенные вдвое, а во всю длину. Справа от двери я успел заметить не прикрытую ничем печку-буржуйку, которой мы изредка пользовались, чтобы обогреть комнату в самые холодные дни. Это была точно та самая буржуйка. Из-за белых перегородок ничего другого я заметить не сумел. Из комнаты шёл запах то ли заплесневевшего сыра, то ли заплесневевшей колбасы. Я не очень понял смысл сказанных женщиной слов, да и не вникал в него, и попытался ещё раз по инерции повторить свою просьбу, хотя желание войти в эту комнату, кажется, у меня уже пропало:
- Поймите, я ведь ничего вам плохого не желаю, - только и успел сказать, как дверь с треском захлопнулась, и было слышно, как её изнутри заперли на ключ. На прощанье я услышал тот же крик:
- Вон отсюда, нечего здесь делать!
Так завершилась моя попытка побывать в своей квартире. Не зря ноги не шли сюда, не зря что-то удерживало меня от этого посещения. Видимо, женщина эта была либо чем-то или кем-то сильно озлоблена, либо она была не вполне психически нормальным человеком. Других объяснений я не мог найти.
Я вышел на улицу с твёрдым намерением никогда больше в этом доме не появляться. Даже отпала охота ещё в каких-то местах побывать, на которые нацеливался. Впору было возвращаться "домой", чтобы успеть пообедать, отдохнуть, перед ужином искупаться в море... Так бы и поступил, если бы не вспомнил вчерашний инцидент в Севастополе и свой "побег" из санатория, чтобы продлить хотя бы ещё на один день своё пребывание здесь. Совсем рядом находился базар - туда и направил свои стопы.
В небольшом крытом павильоне с полукруглым стеклянным верхом и сквозным проходом, который местные жители называли "пассажем", по-прежнему торговали мясопродуктами и рыбой, если под словом "торговля" понимать пустые прилавки. Свежей рыбы не было заметно, только в одной точке продавалась какая-то мороженая заморская рыба, за которой несколько человек стояли в очереди. Мяса тоже было мало. За одним прилавком торговали свежей свиной печенью и очень жирной парной свининой, а за другим - очень тощей, костлявой говядиной. Я посмотрел на часы - было уже одиннадцать - и, видимо, самое оживлённое время торговли уже прошло. На выходе из пассажа стоял немолодой мужчина с несколькими вязанками солёных рыб. Я поинтересовался, чем же он торгует. У него оказались бычки, ставрида и ещё какая-то незнакомая рыба, похожая на океаническую: светлая, довольно широкая, сантиметров 20-25 в длину, с круглыми глазами, на вид довольно жирная, с приятным запахом свежевяленой рыбы. Он мне сказал что это вумер, рыба, попавшая сюда из Средиземного моря, но пока встречающаяся не очень часто (раньше мне такое название не было знакомо). Я купил у него три рыбы не только ради удовлетворения своего любопытства, но и потому, что очень соскучился по хорошей рыбе. Рыба оказалась, действительно, вкусной, ароматной, достаточно мясистой и, я бы сказал, чистой. Пока шёл процесс купли-продажи, я успел перекинуться с ним и несколькими словами, из которых понял, что барабулька (или султанка) вовсе исчезла, всё меньше остаётся черноморской скумбрии и кефали. Дальше из разговора я узнал, что он местный житель, здесь живёт давно.
- А где вы живёте? - поинтересовался я, так как видел, что мужчина попался разговорчивый.
- В Васильевке, - отвечал он, - я там живу со дня приезда в Крым.
Я подумал, что это название какого-то нового жилого района Ялты, но на всякий случай спросил:
- А где это - Васильевка?
- Да вот там, на горке, - указал он свободной рукой в сторону гор и уточнил, - как только пройдёте Ущельное, километра два вверх.
- А где Ущельное? - не унимался я, услышав ещё одно новое название.
- Надо выйти к речке, - тут он махнул головой в сторону речки, - пройти вдоль неё. Это недалеко, минут пятнадцать пешком.
- Дерекой что ли? - не удержался я, высказав осенившую меня догадку.
Мой собеседник не очень удивился и пояснил:
- Это старое название, татарское. А откуда вы его знаете? - в свою очередь спросил он.
Вместо ответа я задал очередной вопрос:
- А Васильевка - это Ай-Василь?
- Ну да, это тоже татарское название, так она называлась, когда я сюда переехал.
Мужчина охотно отвечал на мои вопросы, и мне интересно было пополнить свои знания новыми сведениями. Неужели он в самом деле полагал, что Ай-Василь - татарское название? Однако это можно допустить. Что же думали те, которые переименовали города и сёла? Вероятно, их смутило слово "Ай" - по татарски - Луна, вот его-то и надо было ликвидировать! В Крыму ещё есть подобные названия: Ай-Тодор, Ай-Даниль, Ай-Гурзуф... Значит, они стали теперь Тодоровкой, или Фёдоровкой, Даниловкой. Но вот с Ай-Гурзуфом я не знал, как можно было поступить. Мне ещё в детстве было известно, что частичка или слово "Ай" означает "святой", кажется, в переводе с греческого. Жаль, что пострадали не только татарские, но и другие, не менее значимые и просто-таки красивые названия.
Разве можно сравнить: Ай-Василь и Васильевка, Дерекой и Ущельное?
Я решил продолжить нашу непринуждённую беседу:
- Вы давно сюда переехали? - поинтересовался я.
- Уже скоро пятнадцать лет будет - я сюда переехал, как только татар выслали, из-под Пскова я.
Ему явно нравилось, что нашёлся собеседник, который слушает его с интересом. У каждого из нас бывают минуты, когда хочется высказаться, и лучше, когда тебя слушает случайный человек, которого больше никогда не увидишь. Я его не перебивал и не подталкивал, и он продолжил:
- Там у нас ничего не было, кроме комнатушки, а здесь дали участок с домом, подъёмные, да ещё ссуду на хозяйство. Вот и переехал я с женой да дочкой. Сначала было хорошо. Завели мы коз и свиней, ну и, конечно кур. Очень много было винограда, инжира, абрикосов. То, что не успевали продать или переработать, доедали свиньи, они ведь всё едят.
Он остановился, предавшись воспоминаниям, а я живо представил себе, как у старого татарского дома копаются свиньи в жиже из виноградных кистей и осыпавшегося с дерева инжира. Но каждому народу свойственны свои пристрастия, привычки, устои, которые в сумме составляют так называемый "национальный характер", и против этого трудно что-либо возразить, разве что каждый вправе делать свои оценки.
Мне хотелось, чтобы он продолжил свой рассказ, и поощрил его своим предположением:
- Я думаю, у вас и сейчас всё в порядке?
- Что вы, стал бы я здесь рыбой торговать. Всё это кончилось давно. Сначала случилась беда с виноградом: то жук нападёт, долгоносик называется, то болезни. Кусты стали засыхать, а ухаживать мы не умеем, и земля здесь, как камень. Пропал и инжир, остался вот только абрикос, да и тот уже на ладан дышит. Нам бы картошку и капусту посадить, но тут надо поле, а не каменистый бугор, да и не родится здесь ни картошка, ни капуста, как в России.
Он опять остановился, полез рукой в карман, достал пачку "Беломора" с коробком спичек и предложил:
- Может быть, закурим?
- Нет, спасибо, я не курю. Дайте мне ваши вязанки, я подержу, а вы закурите.
После нескольких хороших затяжек мой незнакомец продолжил рассказ:
- Вот я и говорю: беда никогда не приходит одна. Уже семь лет, как умерла жена, от сердца.
- И вы живёте с дочкой?
- Живу один, дочка ещё раньше вышла замуж за военного и уехала от нас. Он служит в Литве, получил в прошлом году квартиру, зовут меня к себе, говорят, там жизнь лучше, чем здесь, в Крыму. Ясное дело, - заключил он, - рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше. Вот я и думаю: продам всё это хозяйство и уеду к ним в Литву.
- Разве вы это можете продать, - поделился я вдруг возникшими у меня сомнениями, - ведь это, должно быть, государственная или колхозная собственность?
- Ещё чего! У меня есть все документы, это моя личная собственность. Что захочу, то и сделаю: захочу - продам, захочу - подарю кому-нибудь. Только дарить мне некому, нет родственников, а продать - хоть какие-то деньги получу. Правда, у нас в Васильевке желающих купить не найдёшь, да и цена всему этому хозяйству небольшая.
- Но своим участком вы всё-таки продолжаете заниматься, что-то выращиваете, как-то поддерживаете его? - спросил я.
- Да что вы, я его совсем забросил. Там нужно вкалывать по-настоящему, если хочешь что-то иметь. Много ли мне надо? Вот получаю пенсию, да ещё немного рыбачу. У моего приятеля хорошая лодка, с мотором, вот мы и рыбачим вместе помаленьку. Иногда даже очень неплохо наловим. В общем, на жизнь хватает. На бутылочку тоже, - похвастался он.
Как бы подтверждая это, к нему подошёл молодой парень и, похвалив купленную вчера вяленую ставриду, купил ещё одну вязанку этой рыбы как закуску к пиву. Поскольку разговор уже подходил к концу, я, воспользовавшись этой паузой, решил, как говорится, закруглиться:
- Спасибо вам за ваш рассказ о здешнем житье-бытье, будьте здоровы, до свидания.
- До свидания, приходите ещё, - сказал мой собеседник и, что-то вспомнив, добавил, - постойте, я у вас хотел вот что спросить: откуда вы знаете старые названия этих деревень, вы здесь бывали в те годы?
- Не только бывал, я жил здесь, - ответил я, - в этом угловом доме. Я из тех крымских татар, которых выслали тогда.
Мой собеседник прямо изменился в лице: он, по-моему, не поверил в то, что я говорю, и смотрел на меня широко раскрытыми, очень удивлёнными глазами. Наконец, собравшись с мыслями, произнёс:
- Вы меня извините, если я вас чем-то обидел, я, ей-богу, не хотел. Честно говоря, крымского татарина я вижу в первый раз в жизни и их себе представлял совсем не такими.
- Да нет, не беспокойтесь, - успокоил я его, - вы ничего обидного не сказали, - и опять попрощался, - до свидания.
Но он опять не дал мне уйти:
- Скажите, - спросил он, - им... то есть... вам, разве разрешили уже возвращаться в Крым?
- Нет, пока ещё нет, - ответил я, - просто приехал посмотреть, что здесь делается. До свидания, - уже третий раз попрощался с ним.
- До свидания, - ответил он, и я чувствовал, как он ещё долго смотрел мне вслед.
"Пройдусь по рядам, - решил я, - коль скоро оказался на базаре", тем более, что, в отличие от мясного павильона, здесь было довольно шумно и суетно, по всему было видно, что торговля идёт бойко. В рядах соблюдался относительный порядок: овощной ряд, фруктовый, а там, подальше, - бахчевые. Меня потянуло к фруктам. Больше всего было винограда, груш и яблок. Тут же полными вёдрами предлагали кизил, один только вид которого оживил в памяти старые добрые времена. "Вот бы купить, привезти домой и сварить варенье", - подумал я, но сразу понял несбыточность этой идеи. А вот очень крупные, зелёного цвета сливы, кажется, это сорт называется "ренклод". Таких я давно не видел. Здесь же рядом гранаты, айва, ещё не очень спелая, и орехи. Я давно не пробовал настоящего муската, решил поискать, но ничего похожего не было видно. Только в самом конце ряда увидел кисти с плотно прижатыми друг к другу зелёными с желтизной ягодами. "Наконец-то", - обрадовался я, но всё же спросил:
- Это мускат
Получив утвердительный ответ и даже не попробовав на вкус, купил несколько хороших кистей и отошёл подальше. Надо было где-то помыть их, прежде чем есть, так как по опыту знаю, что с ядохимикатами шутки плохи. Каково же было моё удивление и разочарование, когда я обнаружил, что этот виноград ничего общего не имеет с мускатом, кроме некоторого сходства с ним по внешнему виду. Разучился я различать свой любимый сорт! Даже продавца не стал винить.
Мне надо было поторапливаться, чтобы выполнить свой план. Стало ясно, что походы в Дерекой и Ай-Василь придётся отложить до лучших времён, если они когда-нибудь наступят, а сейчас ограничиться только тем, что находится в черте города. Решил для начала подняться по Платановской и свернуть к армянской церкви, до которой было совсем не далеко. Мне нравилось приходить в это тихое, находящееся в стороне от дорог и улиц местечко, и смотреть на строгие, чуть мрачноватые, но всё же красивые очертания церкви, возбуждающей в памяти какие-то воображаемые сцены из исторических романов. Казалось, вот-вот откуда-то появятся средневековые рыцари и католические священники. Церковь была построена из камня зеленовато-серого цвета, специально привезённого, как говорили, из Армении. Как и большинство подобных культовых сооружений, церковь эта не функционировала, однако, в отличие от многих, она не была отдана под какие-то учреждения или заведения. Когда бы я сюда ни приходил, вход в неё был закрыт, но небольшая площадка вокруг неё кем-то убиралась. Несколько раз я видел, как экскурсоводы приводили сюда свои группы.
Вот и церковь. Дорожка к ней хорошо протоптана, но по обеим её сторонам растёт бурьян, высохший и выгоревший за лето. Из щелей между каменными плитами, которыми обложена площадка, также торчат ветки сорняков - свидетельство того, что люди сюда массами не ходят. Вся постройка выглядит совершенно заброшенной.
Когда я поднялся по широким ступенькам лестницы, ведущей ко входу, моим глазам представилась очень неприглядная картина, описание которой я, пожалуй, пропущу, чтобы пощадить чувства верующих армян, да и не только армян и не только верующих. Соблюдая осторожность, мне удалось, не запачкавшись, пройти к одной из боковых лестниц и подняться ко второму ярусу, представлявшему собой своеобразный балкон-трибуну, с которого высшие духовные лица произносили свои проповеди.