Такую сцену себе я представлял так, как она была разыграна в очень популярной сатирической кинокомедии тридцатых годов под названием "Праздник святого Йоргена" с участием ещё совсем молодых Игоря Ильинского и Анатолия Кторова. Фильм как раз снимался в Ялте у этой самой армянской церкви, и я со своими товарищами не пропускал случая, чтобы очередной раз сходить на сеанс. К сожалению, современные вандалы не оставили без внимания ни лестницу, ни балкон. Как низко надо было опуститься, чтобы так глумиться над сооружениями, пусть каменными и, казалось бы, ничего не чувствующими, но тем не менее являющимися святынями для какой-то части населения, неважно какого - армянского, русского, татарского или еврейского. Теперь я уже жалел, что церковь не была отдана под Дворец пионеров или просто даже под клуб атеистов - тогда до такого издевательства дело бы не дошло. И тут же подумал о том, что же могло твориться у мечетей, ни у одной из которых мне не удалось побывать! Хотя, судя по тому, как поступили с татарским кладбищем в Симферополе и армянской церковью в Ялте, можно было предположить всё что угодно.
До этой поездки у меня не было абсолютно никакой информации о послевоенном Крыме, я не знал достоверно, соответствуют ли действительности разговоры о выселении после крымских татар и некоторых других народов, в том числе армян, греков, болгар, хотя за прошедшие четырнадцать лет, если их тогда и выслали, могли произойти какие-то позитивные изменения в их судьбах. Однако один только вид этой церкви говорил о многом. Подумал здесь и о том, что как бы ни была горька судьба этих людей, выброшенных из своих домов и обречённых так же, как и татары, на незаслуженные страдания, ни армянам, ни грекам, ни болгарам не грозит, к счастью, перспектива исчезновения с лица земли как отдельным народам. Есть Греция и есть Болгария, а Армения хотя и не государство, но это и не Крым, да и армян, расселённых по всему миру, раз в сто больше, чем крымских татар. А крымские татары, лишённые своей земли, своих национальных богатств и даже своего названия (по послевоенной переписи населения такая национальность уже отсутствовала) - что это за народ? Политика жестокого, беспощадного геноцида была налицо. Но кто мог это страшное слово произнести в Советском Союзе, кто мог осмелиться? Геноцидом туземного населения занимались колонизаторы в Африке, Австралии, Америке, время от времени этот термин использовался в печати для разоблачения "звериного лица" империализма. Разве это имело какое-то отношение к нашей стране, в которой человек человеку - друг и брат, где партия и народ едины, где торжество ленинской национальной политики - аксиома? Мне и самому даже в мыслях страшно было произнести слово "геноцид", хотя действительность не оставляла никаких сомнений в точном семантическом соответствии этого слова творящимся у нас делам.
Спустившись вниз, я медленно обошёл вокруг церкви, вспоминая имена многих моих товарищей среди армян: Саак, Ашот, Вагашак, Погос и женские имена - Астхик, Агнесса, Карина, Ануш... Где они сейчас, что с ними? Я знал мелодии многих армянских песен, даже некоторые слова, умел считать до ста и более, пытался научиться читать, правда, не очень успешно.
А где сейчас Марика, гречанка, неописуемо красивая, непредсказуемая и стремительная, как лань? С нею было несколько встреч, а память осталась на всю жизнь.
Всех рассеяла, разбросала, уничтожила и растоптала - нет, не война (после войны все оставшиеся в живых возвращаются в свои края), а маниакальная ненависть лидеров нашего государства к своему народу и вообще к человеку как таковому. Будут ли эти деяния когда-нибудь осуждены обществом и будут ли наказаны их идеологи и исполнители?
Со времени этой поездки в Крым прошло много-много лет, точнее, около тридцати, прежде чем в 1989 году появилась известная Декларация Верховного Совета СССР "О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечении их прав", ставшей результатом многолетней самоотверженной борьбы крымскотатарского народа и так называемых советских немцев, над которыми всё ещё висело ярмо народов-предателей. Наконец-то, Верховным Советом ошибки были-таки признаны, несмотря на ярое сопротивление коммунистов, но что касается наказания виновных или принесения хоть какого-то покаяния, то это так и осталось на совести избранников народа, как и реальные дела по обеспечению прав этих народов и компенсации причинённого морального и материального ущерба.
В 1990 году я был включён в состав государственной комиссии по проблемам крымскотатарского народа, председателем которой был назначен В. Х. Догужиев. Кроме прочих дел, которыми пришлось заниматься в этой комиссии, я особое внимание уделял вопросам образования и доступа к оригиналам текстов Постановлений, послуживших основой для массовых репрессий. Происходила странная вещь. Все попытки крымскотатарской части комиссии (Асанов Р. А., Зиядинов Ф. З., Типпа А. М., Чубаров Р. А. и я) включить в "Положение о комиссии" пункт, разрешающий членам комиссии свободный доступ к тем самым Постановлениям, закончились безрезультатно. Предложения, вносимые нами на каждом заседании об ознакомлении членов комиссии с актами, против которых, по существу, и должна была быть направлена основная деятельность комиссии, не находила поддержки у большинства. Комиссия была создана для ликвидации последствий неправомерных актов государства, но она не вправе была знать содержание этих актов - просто чудовищный правовой казус в духе "пойди туда - не знаю куда, сделай то - не знаю что". Впрочем, для государства под названием СССР никаких общепринятых норм поведения никогда и не существовало. В составе комиссии работал заместитель министра юстиции СССР М. П. Вышинский (не путать с А. Я. Вышинским - бывшим генеральным прокурором), вполне здравомыслящий человек, трезво оценивающий ситуацию. Он сделал несколько запросов в целях получения нужных документов для нашей работы. На один из них был получен следующий ответ: "В ответ на ваш запрос № 7/143с от 17.09.90. направляем ксерокопию Постановления Государственного комитета обороны СССР от 14 октября 1942 г. №2409сс "О распространении постановлений ГОКО №1123cc и №1281сс на граждан других национальностей воюющих с СССР стран". Публикация возможна только с разрешения ЦК КПСС". Подписал письмо заместитель директора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС И. Китаев.
Тут возникает, по меньшей мере, три вопроса.
Первый. Почему документ государственной важности, имеющий гриф "совершенно секретно", о чём говорит его номер 2409сс, хранится не в Государственном секретном архиве, а в Институте марксизма-ленинизма?
Второй. Почему спустя 48 лет после принятия этого постановления надо получать разрешение на его публикацию (обычный срок запрета, принятый во всех государствах, - 30 лет) и притом не у его разработчика - правительственного органа, - а у одного из институтов ЦК КПСС?
Третий. Правомерно ли подвергать людей наказанию, не ознакомив их с документом, которым это наказание определено?
Что касается Постановлений ГОКО №1123сс и №1281сс, то в них речь идёт "о рациональном использовании немцев... в возрасте от 17 до 50 лет" и об их "мобилизации в количестве до 120 тыс. в рабочие колонны на всё время войны" и т. д.
Вы только вникните в эти чудовищные формулировки: "...о рациональном использовании...", как будто речь идёт о природных месторождениях; "о мобилизации в количестве до 120 тыс." - даже без слова "человек", которых исчисляют не числом, а количеством каких-то единиц!
Так вот, этим Постановлением №2409 такими же бесправными, как и немцы, признаны все живущие в СССР румыны, венгры, итальянцы и финны - и это тоже под строгим секретом.
26 марта 1991 г. вышло Постановление "Об отмене постановлений бывшего Государственного Комитета Обороны СССР и решений правительства СССР в отношении советских народов, подвергшихся репрессиям и насильственному переселению", и в апреле были сняты грифы секретности с этих документов. Уже в середине апреля мне удалось получить в неофициальном порядке у М. П. Вышинского весь перечень постановлений, состоящий из 34 позиций, и копии всех этих постановлений. Каждый раз, когда по какому-либо поводу я возвращаюсь к их чтению, остатки волос на голове встают дыбом.
Не могу удержаться, чтобы не привести выдержки из ещё одного Постановления ГОКО за №1828 от 29 мая 1942 года. В нём говорится: "В дополнение к ранее проведённому из гг. Краснодара, Новороссийска, Туапсе, Анапы и районов Таманского полуострова иностранных подданных и лиц, признанных социально опасными, провести в двухнедельный срок в том же порядке выселение этой категории лиц из городов и населённых пунктов Краснодарского края... (перечисляется 17 пунктов) и Ростовской области (перечисляется 5 пунктов)" и далее: "Выселению в административном порядке подлежат кроме лиц, признанных социально опасными, так же лица немецкой и румынской национальности, крымские татары и иностранно-подданные (греки)". Постановление подписано лично Сталиным.
Так что вопрос о выселении крымских татар из Крыма был решён задолго до освобождения Крыма и вне всякой зависимости от поведения татар во время войны. Возможно, правы те, которые считают, что Крым всё равно освободили бы от татар, не будь даже войны. Недостатка в "мастерах" находить повод к любой античеловеческой акции у Кремля никогда не было.
Однако я сильно отклонился от основной мысли своего рассказа, и пора к нему вернуться. Я не думал, что посещение армянской церкви вызовет так много воспоминаний, и, медленными шагами удаляясь от неё, приводил свои чувства в порядок. Дальше решил нигде подолгу не задерживаться и двигаться к автобусной остановке, немного изменив маршрут, которым воспользовался в прошлый раз.
Быстрым шагом дошёл до самого заметного места на Аутской, откуда круто вниз уходила Боткинская. Справа от меня - вход в хорошо ухоженный, огромный, по ялтинским масштабам, участок с великолепным зданием из серого камня чуть в глубине участка. У входа могучий красавец-кедр с его раскидистыми, мощными ветвями. Здесь до революции располагалась мужская гимназия, в тридцатые годы большую часть здания занимал Сельскохозяйственный техникум южных культур, несколько комнат на первом этаже было отдано старшим классам татарской школы, в которой один год проучился и я, пока нашей школе не выделили другое здание, значительно дальше по той же Аутской. Красивые чугунные узорчатые ворота и калитка привлекали внимание, и я, войдя на территорию, направился к знакомому зданию, просто из любопытства. Поднявшись по широким ступенькам к входной двери, я смог прочитать на металлической плите, прикреплённой к стене, надпись о том, что здесь располагается Всесоюзный Научно-исследовательский институт виноградарства и виноделия "Магарач" - ВНИИВиВ. Входить в здание я не стал, а простояв несколько минут на площадке, повернулся назад. По левую руку на возвышенном месте шагах в двухстах стояло ещё одно здание, которое служило для нас физкультурным залом. Между двумя зданиями время от времени курсировали в одиночку или парами люди, в которых нетрудно было узнать сотрудников этого заведения. И здания, и территория содержались, как мне показалось, в хорошем состоянии. Приятно было, что в Ялте появился такой научный институт, благодаря которому одна из ведущих отраслей Крыма, начинавшая приходить в упадок, обретёт второе дыхание и получит новое развитие. Но куда подевался техникум? Я не думаю, что его ликвидировали - скорее всего его переселили в какое-то другое место. В такой отрасли, как виноделие, специалисты со средним образованием составляют, по моим представлениям, основной костяк производства.
В "Магараче", как мне стало известно гораздо позже, эдак лет через двадцать, работали специалисты с мировым именем, внесшие существенный вклад в искусство выращивания винограда и создание новых сортов, устойчивых против болезней. Трагической оказалась судьба одного из них, профессора П. Я. Голодриги, возглавлявшего отдел селекции. Когда после печально известной антиалкогольной кампании, развёрнутой главным идеологом Компартии Е. К. Лигачёвым, в конце восьмидесятых годов начали повсеместно безжалостно уничтожать огромные плантации виноградников, в том числе лучших селекционных сортов, Голодрига, не сумев убедить никого из наших государственных деятелей в том, чтобы прекратить этот вандализм, и не в силах пережить, как бессмысленно разрушают дело всей его жизни, покончил с собой.
Свой путь после "Магарача" я продолжил вверх по Аутской. Через несколько сотен шагов показалось справа неширокое ответвление, ведущее круто вверх - это вход на территорию туберкулёзного санатория "Сельбиляр" ("Кипарисы"). Сотни раз я хаживал по этой дорожке, провожая Люсю домой. Её отец работал бухгалтером в этом санатории, и они жили в небольшой двухкомнатной квартире в одном из домиков на этой территории, рядом с опытным участком виноградника, принадлежавшего Сельхозтехникуму. Прохаживаться по знакомым закоулочкам некогда, хотя хотелось бы.
Иду дальше вверх по Аутской. Вот ещё одно памятное место - совсем небольшая площадочка, к которой стекается несколько очень узеньких улочек. Здесь, когда бы я ни проходил мимо, распространялся такой аромат свежевыпеченного хлеба, что, даже будучи вполне сытым, хотелось отломить корочку душистого, воздушного белого круглого хлебца и немедленно её съесть. Дело в том, что в небольшом домике, выходящем своим фасадом к этой площадке, выпекал хлеб необычайно искусный пекарь - дядя Костя, грек по национальности. Такого вкусного хлеба никто в Ялте не выпекал, и его изделия раскупались немедленно. До сих пор воспоминания об этом греческом районе Ялты у меня ассоциируются именно с запахом свежего хлеба. Но сейчас не чувствовалось ни хлебного запаха, ни присутствия греков.
Дальше по пути - здание медицинского техникума, затем незаметный мостик через речку, которую скорее можно назвать канавкой, и опять подъём. Вот моя татарская школа. Вход закрыт, никаких табличек нет. Как раз перед входом остановилась пожилая женщина, чтобы перевести дух. Я решил у неё спросить, что находится в том здании, кому оно принадлежит.
- До недавнего времени здесь было кулинарное училище или кулинарные курсы, точно не скажу, - отвечала она, - а вот с весны что-то копают во дворе, стучат, пилят. Так что не знаю, чем они там занимаются.
- А не знаете, что здесь было до войны? - спросил я.
- Как же не знать, здесь была татарская школа, в войну она не работала, а потом татар выслали и школу закрыли.
Я поблагодарил её, обошёл школу и соседнюю постройку, которая служила общежитием для учеников, живущих в близлежащих деревнях, и стал спускаться по очень неровным скользким каменным ступенькам, отполированным до блеска. Через полчаса я был уже на автобусной станции.
Когда возвратился в санаторий, никаких признаков того, чтобы за мной приходили или искали меня, не обнаружил. С одной стороны, это было хорошо, но с другой - это означало, что ещё какое-то время надо жить в неизвестности и в ожидании неприятностей.
Последние дни в "Золотом пляже"
Между тем и срок путёвки стремительно подходил к концу. Выяснилось, что первой уезжает Валя, ей осталось всего четыре дня, ещё через два дня уедет Яков Семёнович со своим другом, и ещё через два дня настанет моя очередь. Но насладиться ласковыми объятиями бархатного сезона удалось всего два дня. Задул резкий, холодный ветер, поверхность воды покрылась мелкими "барашками", а цвет моря приобрёл холодный ультрамариновый оттенок. Пляжи опустели, отдыхающие прижались к своим палатам, вместо вечерних прогулок мы выбирали места поуютнее в вестибюлях то одного, то другого корпуса санатория. Постепенно мысли переключились к дому, к работе, к привычным заботам и ожидающим нас будничным делам. Ко дню отъезда Вали стало совсем холодно. Когда собрались её провожать, мы, трое мужчин, не сговариваясь, надели на себя самые тёплые вещи, которые оказались в нашем южном гардеробе, и спустились в вестибюль. Через некоторое время показалась и она с небольшим чемоданом и сумочкой в руках. Одета она была в лёгкое шёлковое платье с открытой шеей, и поверх платья на ней был очень лёгкий короткий шерстяной жакетик, тоже открытый у шеи. Мне, как самому молодому среди провожающих, достался чемодан, а Яков Семёнович взял Валю под руку, и вся компания двинулась к автобусу. Не успели мы пройти и полсотни шагов, как Яков Семёнович с укоризной покачал головой и остановился:
- Валя, ведь у вас зуб на зуб не попадает, вы дрожите как осиновый лист! Почему вы оделись так легко? - и, обратившись ко мне, скомандовал, - ну-ка откройте её чемодан, мы сейчас достанем что-нибудь потеплее.
Валя очень смутилась и дрожащим голоском, будто в чём-то сильно провинилась, произнесла:
- Яков Семёнович, это наверное, от волнения, - и, чуть запнувшись, добавила, - кроме того, я ничего тёплого с собой не взяла, там у меня ничего тёплого нет.
Ничего не говоря, Яков Семёнович оставил нас и бегом кинулся к корпусу. Через короткое время он вернулся, неся в руках один из своих очень тёплых свитеров. Несмотря на пронизывающий ветер, Валя ни за что не хотела брать этот свитер. Яков Семёнович со словами:
- Нет, матушка, мы не можем допустить, чтобы вы отсюда уехали больной, - и при нашей дружной рукотворной помощи надел-таки на неё свитер, сломив её не очень отчаянное сопротивление.
Большой любительнице покрутиться перед зеркалом, Вале пришлось на сей раз ограничиться нашими похвальными отзывами о её внешности в этом наряде.
- Как же вы могли уехать, не взяв с собой ничего тёплого? - допрашивал её Яков Семёнович.
- Никто же не думал, что в это время на юге может быть так холодно, - оправдывалась Валя.
- Но вы же едете в Москву, а там в конце августа - начале сентября бывает всякое, - не отставал Яков Семёнович.
- Меня же в Москве встречают родители. Вот они удивятся, увидев меня в таком виде! - отвечала уже повеселевшая девушка, но тут же озабоченным голосом добавила, - а как же я вам верну ваш свитер, Яков Семёнович!
- Я буду очень рад, если вы оставите его себе, на память обо мне. Но если захотите непременно вернуть, - мой адрес и телефон у вас есть, милости прошу к себе в гости, можете отправить и бандеролькой по почте. Пусть всё это вас не беспокоит, Валя, - заключил Яков Семёнович, - лишь бы вы не простудились в пути.
Действительно, вчера вечером мы все обменялись своими телефонами и адресами, как это часто водится при подобных знакомствах, хорошо понимая, что по приезде домой чаще всего эта информация остаётся неиспользованной.
У автобуса, отвозившего целую группу отдыхающих прямо до Симферопольского железнодорожного вокзала, уже толпился народ. Вид у Вали, несмотря на то, что она уже согрелась, был очень грустный, и мы старались её развеселить. Пока ожидали водителя, вдруг Якову Семёновичу пришла в голову ещё одна идея, и он, посоветовавшись со своим другом, объявил:
- Мы тут решили, что Рефат Фазылович должен проводить Валю до Ялты. Прошу Вас, уважаемый Рефат Фазылович, исполнить нашу последнюю волю.
- Я согласна, - довольно бодрым голоском без промедления ответила Валя.
Я мысленно поругал себя за то, что сам не смог додуматься до такой простой вещи, и в несколько театральной манере произнёс:
- Разрешите вас поблагодарить за столь высокую честь, оказанную мне. Ваша последняя воля непременно будет исполнена самым достойным образом! - И жестоко ошибся, как показали события ближайших нескольких минут.