В таком стиле разговор продолжался ещё час или полтора. То он переврёт моё отчество, то имя матери или сестры, то придумает мне какого-то несуществующего дядю или брата. Вроде бы человек неглупый, не пьяный, не выживший из ума старик, а постоянно несёт какую-то чушь. Когда же всё это кончится и чем кончится?
За всё это время то ведущий со мной разговор, то записывающий несколько раз выходили из комнаты, иногда на довольно продолжительное время. Дважды входили разные другие лица, которые эпизодически подключались к разговору, задавая уточняющие, детализирующие вопросы по разным обстоятельствам моей жизни. Выяснили, кто из руководства предприятия меня хорошо знает, как часто общаюсь с С. П. Королёвым и В. П. Мишиным, с кем из членов партии я хорошо знаком на приятельском уровне, спрашивали о моих сотрудниках и непосредственных руководителях, о наших взаимоотношениях. Мне приходилось быть достаточно осторожным, чтобы кому-либо не навредить, я был начеку, чтобы не раскрыть что-то из секретов, касающихся работы. Надо сказать, что ни одного вопроса по тематике, характеру работы, направлению исследований задано не было. После всего этого положили передо мной с десяток листов чистой бумаги и велели описать со всеми подробностями всю свою жизнь, написать все, что я знаю о своих родственниках, включая двоюродных братьев и сестер, братьев и сестер моих родителей. У меня уже голова кружилась от всего этого, и я попросил разрешения минут пятнадцать отдохнуть и пожевать принесенные с собой бутерброды, на что получил милостивое согласие. Мои записи затем тщательно прочитывались, кое-где дополнялись моей же рукой по их подсказке. Потом мне сказали: "Мы вас сейчас отпустим, дадим справку, которую вы предъявите на работе, чтобы вам не зачли прогул, а вы дадите нам расписку о неразглашении нашего разговора. И чтобы никому ни слова, вы меня хорошо поняли? Вы в ближайшее время никуда не собираетесь уезжать? Рекомендую не выезжать, мы еще с вами не всё закончили".
Вот так завершилась моя встреча с представителями органов, и я вышел из этого проклятого учреждения где-то часов в пять после полудня. Невозможно передать, что я почувствовал, оказавшись опять "на свободе", хотя она и была для всех нас относительной. Я смотрел на пыльную улицу, на людей, проходивших мимо, на щебечущих птичек такими глазами, будто впервые это вижу. Как хорошо, что опять небо и солнце над головой, что скоро опять увижу жену и дочку, что буду спать дома, завтра пойду на работу... Голова кружилась от воздуха, от ходьбы, от того, что вижу, слышу, от ощущения почвы под ногами. Когда я добрался до дома, дочка, как всегда, бросилась мне на шею, ничего не подозревая, а жена молча села на ступеньки крыльца и со слезами на глазах наблюдала за нами.
Проходили дни, недели, месяцы, а меня больше никто не тревожил. Напряжение ожидания постепенно начало спадать, и только временами я вздрагивал, вспоминая тот кошмарный день и боясь, как бы он не повторился. Мало-помалу мои трудности на службе с допусками к работам повышенной секретности стали разрешаться. Сначала получил официальный доступ к материалам с грифом "совершенно секретно", а года через полтора или два - "совершенно секретно, особой важности". Тему на этом можно было бы закрыть, если бы она не получила много лет спустя совершенно неожиданное продолжение, прояснившее некоторые недоумённые вопросы.
В начале восьмидесятых годов я случайно встретил на улице человека, который в пятидесятые годы был у нас начальником секретной части, так называемого первого отдела. Он еле передвигался, тяжело опираясь на палку, и вообще весь его вид говорил о том, что он сильно болен. Оба обрадовались встрече и после взаимных жалоб на здоровье начали вспоминать былые дни, людей, с которыми работали, отдельные моменты из жизни нашего КБ. Конечно, вспомнили и Сергея Павловича. Вдруг Иван Петрович мне говорит:
- А помнишь, как Сергей Павлович из-за тебя пострадал?
- Да бог с тобой, Иван Петрович, я его никогда и ни в чём не подводил.
- Ты-то не подводил, может быть, но он пострадал: он из-за тебя выговор схлопотал.
- Как же это могло случиться? - спросил я, не очень доверяя его словам.
- Теперь уже можно об этом говорить, тем более, что С. П. уже давно нет. А было вот что. Ты ведь тогда висел на волоске, и он по поводу тебя обратился с письмом прямо к Берии. Прошло какое-то время, и при очередной проверке секретного делопроизводства комиссия обнаружила это письмо. Ну, и получил он тогда выговор за это дело.
- Я об этом впервые слышу, Иван Петрович. И даже сейчас не понимаю, за что, собственно говоря, его могли наказать, даже если он к кому-то обратился?
- С такими вопросами даже главный конструктор не имел права обращаться непосредственно туда, - и он показал пальцем куда-то в небо, - это было не в его компетенции. Такие вопросы решались только через органы министерского уровня. Нам тоже тогда досталось. Было еще несколько человек, за которых хлопотал С. П., но я о них не хочу говорить.
Для меня всё это было полным откровением, и, не зная, как к его сообщению отнестись, отделался дежурным вопросом:
- Неужели это верно?
- Стану я тебе врать! Я думал, что ты обо всём знаешь.
- Откуда же я мог об этом знать?
- Ну, С. П., например, мог тебе сказать.
- Нет, Иван Петрович, он мне об этих делах никогда ничего не говорил.
Поговорив еще о чем-то, мы расстались, но, думая о тех тревожных для меня временах, я начал вспоминать всякие детали, на которые раньше не обращал должного внимания. Вдруг мне ясно вспомнился один короткий разговор с Сергеем Павловичем, буквально на ходу. Спросив, как обычно, чем сейчас занят, как идут дела, он совсем вроде бы не к месту сказал: "Ну, рад за тебя. Только меня не подведи, я за тебя поручился". Вот, собственно, и всё, что он сказал. Чего греха таить, он иногда любил поднимать значимость вопроса на несколько порядков по разным причинам. Вот и тогда я подумал, что это сказано ради пущей важности. "Конечно, - подумал я, - главный конструктор несёт ответственность за работу каждого из нас и хочет, чтобы и мы его не подводили". И вот теперь, соединяя давно сказанные слова с новой для меня информацией, я начал понимать истинный смысл брошенных на ходу тех нескольких слов: "...я за тебя поручился".
После разговора с Иваном Петровичем прошло еще несколько лет, и как-то на кафедре в Авиационном институте Василий Павлович Мишин, заведующий кафедрой, показывая мне свои записки из истории одного из неосуществлённых проектов, начатых ещё при жизни Королёва, стал вдруг говорить о некоторых более деликатных вопросах. Речь шла об обстоятельствах, при которых, проработав более семи лет в должности главного конструктора после смерти Королёва, он был снят с должности, и вместо него был назначен один из его главных недругов академик Валентин Петрович Глушко, крупный специалист по ракетным двигателям. История их взаимоотношений стоит отдельного большого рассказа, который, может быть, когда-нибудь напишут дотошные исследователи. Так вот, заметную роль в отставке Василия Павловича сыграли четыре его заместителя, написавшие коллективное письмо в Политбюро о неудовлетворительном руководстве нашим предприятием со стороны Мишина. Этих своих бывших заместителей он называл не иначе, как "писатели", вкладывая в это слово оттенок крайнего презрения. Оценивая их поведение как предательство, Мишин сказал, имея в виду Б. Е. Чертока:
- А ведь я подписывал письмо, чтобы его спасти, когда вас должны были убрать.
- Кого должны были убрать? - спросил я, не поняв сразу, о чём идёт речь.
- Тогда речь шла о четырёх сотрудниках: Черток, ты, Левантовский и... забыл его фамилию. Он работал начальником одной из проектных групп, затем, когда организовали КБ в Днепропетровске, он уехал туда, работал, кажется, начальником отдела. Ты должен его помнить.
- Кормилицын? - вспомнил я, порывшись в памяти.
- Да, да, четвертым был как раз он.
"При чём здесь Кормилицын, - подумал я про себя, - у него ведь с пятым пунктом всё в порядке. Значит, был какой-то другой грех: либо имел родственников за границей, либо кто-то из близких был репрессирован, либо ещё что-то". Пока я думал, он ещё кое-что вспомнил и продолжил:
- Тогда я подписал поручительство и за тебя.
- А разве не Сергей Павлович?
- Его бумагу вернули обратно, не приняли. Потребовали, чтобы вместе с ним подписался кто-то из руководителей - членов партии со стажем. Он ведь не был тогда членом партии, вот мы вдвоём и подписались.
- Спасибо, Василий Павлович, я об этом узнаю впервые.
- Ну, это дела давно прошедших лет. Ты хоть можешь поблагодарить за добро, а Черток за это мне свинью подложил. Вот так-то, Рефат Фазылович.
Затем мы перешли к обсуждению его статьи, которая, на мой взгляд, достаточно объективно отражала причины нашей неудачи по подготовке пилотируемых полётов к Луне. А сам я думал о том, что в снятии его с должности виноват был больше всего он сам, любимец и преемник Королёва. При Мишине атмосфера в КБ и вокруг КБ, особенно со стороны ближайших смежных организаций и их руководителей разительно изменилась не в нашу пользу. Этими словами я бы вовсе не хотел перечеркнуть многие положительные качества, за которые уважал и продолжаю уважать Василия Павловича. Он много сделал хорошего, в том числе как генератор ряда идей, реализованных в ракетной технике, как организатор кафедры и факультета, просто как человек. Однако, как говорится, богу - богово, а кесарю - кесарево.
Всё, говорят, познаётся в сравнении. И в таком сравнении, не углубляясь в причины неудач или успехов нашего КБ, прежде всего, хочется сказать, что ракетно-космической технике как новой отрасли человеческой деятельности очень повезло, что первые двадцать лет её становления и развития у руля оказался такой общепризнанный лидер, как Сергей Павлович Королёв с его гением, одержимостью, умом и, главное, мудростью.
Через несколько лет после только что рассказанного случая мне вдруг предложили поучаствовать в съёмках одного фильма, посвящённого жизни Королёва. По мысли создателей фильма, он не должен был отражать творческую деятельность Королёва, а целиком посвящён ряду жизненных обстоятельств, через которые ему пришлось пройти, включая тюрьмы, ссылку. Предполагалось также раскрыть черты его характера как человека через воспоминания знавших его людей, которые бы рассказали о своих встречах и впечатлениях. Меня попросили рассказать о том, какую роль сыграл в моей судьбе Сергей Павлович, когда надо мной нависла опасность. Я согласился.
В условленное время мы собрались в кабинете Б. Е. Чертока: режиссёр, оператор и "актёры". Нас, "актёров", оказалось трое: заместитель главного конструктора Борис Евсеевич Черток, я и Евгений Александрович Фролов, бывший ведущий конструктор по пилотируемым кораблям. Заранее распределили роли: кто о чём должен говорить. Никакой предварительной репетиции и дублей не было, снимали как экспромт, давая возможность импровизировать. Сначала Черток рассказал о роли Королёва и методах его руководства, привёл какие-то эпизоды, раскрывающие человеческие качества. Затем ведущий обратился ко мне: "Говорят, Рефат Фазылович, большое участие Сергей Павлович принял в вашей судьбе, расскажите, пожалуйста, об этом". Я как можно короче постарался рассказать то, о чём поведал несколькими страницами раньше. В это время в разговор вступил Фролов, что не было предусмотрено предварительным сценарием, и сказал, что он являлся свидетелем кое-чего. Он рассказал, как однажды, когда вечером они сидели с Королёвым над какими-то бумагами в маленьком рабочем кабинете, вдруг позвонили по "кремлёвке" (так называется засекреченная правительственная телефонная связь с очень ограниченным числом абонентов) и начался какой-то необычный разговор явно не по технике. В этом разговоре он услышал, как Королёв повторил четыре фамилии: Черток, Аппазов, Левантовский, Кормилицын. "Прислушиваясь к разговору, - говорил Фролов, - я не понимал, с кем и о чём говорит Сергей Павлович. Но когда он произнёс: "Вот что, Лаврентий Павлович...", я мигом всё понял и выскочил из кабинета, как пуля, поняв неуместность своего присутствия при этом "тонком" разговоре, - сказал Евгений Александрович, - так что я могу засвидетельствовать, что тогда точно обсуждался вопрос об Аппазове, но не только о нём".
Так я узнал ещё от одного человека о достоверности событий многолетней давности. Фильм, в который был включён описанный эпизод с нашим участием, назывался "Совершенно секретно", его несколько раз показывали по телевидению в дни, связанные с какими-либо памятными датами: 12 апреля - день космонавтики, когда Гагарин облетел Землю (1961 год), 4 октября - день запуска первого искусственного спутника Земли (1957 год), 30 декабря - день рождения Королёва (1906 год), 14 января - день смерти Королёва (1966 год).
Первая ракета с ядерным боевым зарядом
У многих из тех, кто работал в ракетно-космической отрасли, память хранит ряд событий, ставших своеобразными вехами, которыми обозначены крупные технические достижения. Без ложной скромности можно сказать, что их было достаточно много, и известны они не только специалистам, но и всем, кто мало-мальски интересуется происходящими в мире событиями. Видимо, люди ещё не были морально подготовлены к ним, и поэтому многие сообщения воспринимались как нечто граничащее с фантастикой. В августе 1957 года было объявлено об успешном пуске первой межконтинентальной баллистической ракеты, способной нести боевой заряд, 4 октября того же года сенсационно прозвучало сообщение о запуске первого искусственного спутника Земли, и все запомнили внешний облик этого восьмидесятикилограммового шарика с четырьмя длинными усами-антеннами и его сигналы "бип-бип-бип", передаваемые с орбиты. 12 апреля 1961 года - первый полет человека по маршруту Земля-Орбита-Земля. 18 марта 1965 года - выход человека в открытое космическое пространство. Запоминающимися вехами были, конечно, и фотографирование обратной стороны Луны (она всегда повернута к Земле одним и тем же своим боком), и доставка вымпела на Луну, и первая мягкая посадка на её поверхность, и полёты автоматических станций к Марсу, Венере. А от воспоминаний о полётах американских астронавтов к Луне, предпринятых в течение 1969-72 годов, даже сейчас дух захватывает. Перечисление это можно было бы продолжить. В каждое из этих событий вложена частичка души, сердца и таланта многих участников, известных и неизвестных, не говоря о бессонных ночах, бесконечных переживаниях в критических ситуациях, наконец, об огромном труде, вложенном в каждую новую разработку, в каждый пуск. Если хорошо порыться в памяти, можно вспомнить множество интереснейших подробностей - от анекдотических и курьёзных до драматических и даже трагических - постоянно сопровождавших нас в работе. Но всё не опишешь, даже если и вспомнишь.
Однако в своих воспоминаниях мимо одной работы, участником которой мне довелось быть, пройти не удастся, так как колоссальная ответственность, которая легла на мои плечи в сочетании с эмоциональным состоянием не позволяют потускнеть моим переживаниям, сколько бы лет не прошло с той поры. Хочу повести речь о малоизвестном событии, не только не удостоившемся широкого "победоносного" оповещения, а напротив, проведённом в своё время со всеми возможными мерами скрытности - о первом в мире натурном испытании баллистической ракеты средней дальности с боевым ядерным зарядом.
Идея объединения ядерного заряда с самым неуязвимым средством доставки - ракетой - была венцом сотрудничества И. В. Курчатова - руководителя создания атомной бомбы в СССР и С. П. Королёва. Начало этих работ относится к 1953 году, когда на базе только что отработанной и сданной на вооружение ракеты Р5, несущей боевую головную часть с обычным тротиловым зарядом на дальность до 1200 км, решено было создать ракету Р5-М, доставляющую на такую же дальность ядерный заряд. После довольно трудных работ с "атомщиками" по согласованию всех возможных проблем, возникающих на этом никем ещё не пройденном пути, была изготовлена серия ракет, оснащенных макетом атомного заряда с соответствующей автоматикой, и проведены так называемые лётно-конструкторские испытания (ЛКИ). Такие испытания понадобились не только из-за изменения характера и состава так называемой полезной нагрузки (боевой головной части), но и из-за изменений в системе управления ракеты: решено было создать ракету с полностью автономной системой управления в отличие от ракеты Р5, на которой использовалась комбинированная система управления, состоящая из сочетания автономной системы с радиотехнической, что делало её полёт в известной части зависящей от команд с земли.