Пусть немного смещаю curriculum vitae этого, безусловно, талантливого человека, но в том и дело, что вся его тогдашняя совковость, а ныне и вовсе безтормозной, отморозочный ультрапатриотизм - нет, не кожная болезнь, и тут нужен не дерматолог и даже не дерьмотолог, а онколог, если не поздно. Не наросты, а метастазы, которые болезнь пустила в самый главный орган: писательство. Конечно, не в одной этой совковости дело - у каждого писателя есть период цветения, пик его литературной жизни, сфокусированность и воплощенность самого в нем тайного и заветного. Так и у моего анонима - когда я раскрыл его книгу - назовем условно "Искаженный автопортрет", - только что не ахнул. Пусть даже это было второе издание "Серебряного века", где-то там в дали времени угадывался оригинал, но это было не эхо, а перекличка во времени. То была его вершина, начало 70-х, а дальше - борьба за существование, чтобы остаться на плаву, переводы, инсценировки, то да се - вегетативный период, растительная жизнь. Как большая птица: летит над болотом, а подняться не может, и крыльями - хлюп-хлюп.
То, что этот человек был - ну зачем я употребляю глагол в прошедшем времени, когда он, слава богу, жив? - талантлив - несомненно, а талант надо уважать. И то, что после взлета - спад и падение, так на то он и живой человек: сегодня молод, завтра стар, послезавтра мертв. Та же бессмертная Плисецкая, которой в девяносто уже было не станцевать умирающего, а токмо мертвого лебедя - еще до ее физической смерти! Где благодарность? - спрашиваю я сам себя. Какой у нее был танец - какая у него была проза! Или стихи? И на том спасибо. А не злее ли я к нему, чем он к нам, включая меня?
- Будто у него был выход! - возразят мне те, кто помнит или знает то переломное время, и кто узнáет моего анонима.
Да, выхода не было, но был выбор: искусство и жизнь. Ему казалось, что это безболезненно для литературы - его жизненные хлопоты, пройдошливость, притворство, ложь, предательство искажает вконец, но только человека. Это именно он зачитал нам американское письмо Лимонова о тоске по КГБ, по сравнению с которым американская госбезопасность еще хуже - на совести Лимонова, - но зачем было зачитывать это письмо нам? По собственной инициативе? Даже если по собственной, мы неловко молчали - нам было стыдно не за Лимонова, тем более мы не исключали, что фальшивка (оказалось - правда), а за чтеца. Но чтец-то полагал, что все это страсти по Литфонду, а в литературу он этой суете путь заказал - заодно и притоку свежего воздуха. Герметически закупоренная, задохнувшаяся, мертвая литература. Можно поменять местожительство, национальность, даже пол описываемого человека, пусть будет средний - хоть и пишу с натуры, но скорее некий типовой характер, чем литературный индивидуум. Хотя именно литературно этот человек узнаваем даже орально. Не переписывать же мне его!
Увы, это не как у мусульман или буддистов - снимаешь обувь перед тем, как войти храм. Как войти в литературу очищенным от жизненной скверны? Нет таких индульгенций. Есть, правда, иной способ - внести скверну за собой в литературу, но тут нужен гений, как Достоевский или Бодлер. Однажды этот человек заглянул ко мне в полном отчаянии: пошел выбивать телефон для новой квартиры, соответствующими бумагами запасся, но оплошал, что-то - не в них, а в нем - не сработало. Как он казнил себя - не за поражение, а за бездарность! А я пытался его успокоить: надо хоть иногда быть бездарным в советском нашем общежитии, чтобы не расстратить, сэкономить талант - ну да, тот, что от Бога.
Давно уже нет у него больше таких кромешных поражений в жизни. Увы - и таких взлетов в литературе.
Его (или ее) беда - именно беда, а не вина, - что он/она/оно начисто безрелигиозно. Как, впрочем, и все мы в Розовом гетто. А цепкость к жизни - от тысячелетнего еврейского страха, а страх - от психического слома: помимо общей всем нам советчины - его малая родина, откуда он всеми правдами и неправдами перебрался в столицу, а там свой политический климат, более черносотенный, чем по всей России в те глухие времена, плюс пара лет злейшей зависимости, когда этот божьей милостью талант присосался к бутылке/наркоте - одно из двух, читателю на выбор. А когда вылечился, то стал другим: лечение его и доломало до нынешнего состояния.
То есть тогдашнего.
И до теперешнего.
Как-то мы вот так этого человека обсуждали в одной квартире в Розовом гетто, и вдруг звонок в дверь - он собственной персоной. И пошел шпарить афоризмами и метафорами - такая у него была манера, от которой, говоря честно, я иногда уставал, ибо в разговоре он с их помощью самоутверждался, а не размышлял:
- Я больше не люблю недописанные вещи: гвозди надо вбивать по шляпку. Получил наконец сегодня ордер. Мне говорят, что я счастливчик. Счастливчик? Я - выносливый. Я научился ориентироваться в советских условиях - знаю, это не идет моему образу, но иначе мне хана.
Будто он подслушал наш о нем разговор!
- Как твоя книга?
- Вы будете угарать или ругаться? Две заботы: квартира и книга. Квартире нужен телефон - все было встарь, все повторится снова: теперь уж не оплошаю! Для сборника - сфотографироваться. А в телефоне - заметили? - щелкунчики завелись: все что-то щелкает, булькает, вдали какие-то голоса угадываешь, пленку перематывают, хоть бы обменялись опытом с ФБР и ЦРУ и закупили импортную аппаратуру, а то говорить невозможно - собственный голос резонирует: слышишь эхо самого себя, а не собеседника. Конечно, с самим собой тоже интересно, вот Марк Аврелий, к примеру - "Наедине с собой", но не до такой же степени, да и куда мне до Марика!
- У нас здесь есть спец из бывших диссидентов - проверяет телефоны и вывинчивает подслушку. Хочешь - устроим?
- Никогда! Тогда как раз они и заподозрят, что я говорю что-то крамольное.
У нас в Розовом гетто считают, что, если поутру раздается одинокий телефонный звонок, а других за ним не следует, значит, уже подключен.
- По пути сюда видел, как Пушку расширяют, - продолжает аноним, хотя что кодировать, и ежу понятно. - Целый квартал подчистую: чугунным шаром, в раскачку, как маятник - на халву полуразрушенных домов! А ночью чугунный этот перпетуум-мобиле - будто мутация Луны. Так рак долбит тело. Вот и не будет нашей аптеки напротив Пушкина, где из-под полы можно было получить вату, марлю, вазелин - тогдашний наш студенческий дефицит, а потом и фенолин, перветин, маскалин, морфин и прочие галлюциногены - это уже мне, когда я под мрачком на игле торчал. А шашлычная - сначала "Роза", а потом "Эльбрус"? Тараканы, говорят, по всей Москве разбежались, а стены не смогли: нечисть всегда бежит, а чистое рушится. - И без никакого перехода: - А вы знаете, кто мне в конце концов достал эмалированный чайничек? - И выстраивает цепочку, на одном конце которой его подружка, а на другом - лютый зоологический антисемит. - Бедный, казнит себя, рвет и мечет, простить себе не может, что жиду услужил. А я теперь пишу в музыку. Для театра. Там сейчас, правда, на месте таланта торичеллиева пустота и с каждым днем торичеллит все больше. Зато платят сносно.
Всему, что делал, включая откровенную халтуру, он придавал сакральное значение.
- Я легко впадаю в любой образ. Чем я хуже скушнера? Его скоро березофилы в разведку посылать будут - в стан евреев. "Мы тебе доверяем", - скажут, и он пойдет, а они пока что водку в глухом тылу глушить будут. Он думает, что его обойдут, когда всероссийский погром будет, а с него начнут, как с труса, потому что нас они пока боятся…
То есть либеральной еврейской спайки: русистам такая и не снилась. В том-то и дело: хороший еврей лучше хорошего русского, плохой еврей хуже плохого русского. Применительно к подлости: нам приходится больше стараться, чем русским, чтобы соответствовать всероссийским стандартам приспособленчества. Странная все-таки нация, думаю я, глядя со стороны, как будто сам не плоть от плоти. Если представитель титульного народа узнает, что некто Петров открыл новую планету, а Иванов порешил свою жену, русский не испытывает ни гордости за первого, ни стыда за второго. Они сами по себе, а он сам по себе, несовокупляющийся человек - привет Розанову. А евреи гордятся Эйнштейном, Фрейдом, Пастернаком с Мандельштамом и сгорают от стыда за какого-нибудь недостойного соплеменника.
Хотя, впрочем, это черта скорее диаспоры, чем этноса - ведь не только евреи так целокупно себя воспринимают, но и - их: даже, положим, если бы Бейлис был изувером-убийцей, а Дрейфус немецким шпионом, то при чем здесь остальные евреи? Опять же кровавый навет на евреев связан с целостным восприятием еврейства - и не только русскими. "О вкусах не спорят", - сказал Гейне, когда евреи в Дамаске были обвинены в вампиризме: будто пили кровь старого монаха. Аналогично в "Романе с кокаином": "Мы, евреи, не любим проливать человеческую кровь. Мы предпочитаем ее высасывать". Между прочим, ритуальное убийство дало толчки переносно-символическому обозначению евреев как кровососов. Не только в экономическом отношении, но и в культурном, духовном, мистическом.
А тишайший и справедливейший Алеша Карамазов на вопрос Лизы о совершаемых евреями ритуальных убийствах отвечает: "Не знаю". Это автор за него не знает, хотя прекрасно знает. Как и граф Лев Николаевич бросает бедняжку Анну Каренину под поезд, а не она сама с ее полнотелым жизнелюбием. Прав Светлов:
Я сам лучше брошусь под паровоз,
Чем брошу под поезд героя.
Увы, юмор - редкость, когда заходит речь о евреях, все равно - среди евреев или жидоморов: весь ушел в анекдоты. Зато там можно все: сколько евреев поместится в одной пепельнице?
Кстати, о Бейлисе. Не поразительно ли, что все дружно говорили о его невиновности и мученичестве, но как-то начисто забыли, что во всей этой гнусной истории главная жертва - мальчик Андрюша Ющинский, принявший мученическую смерть. Я понимаю, что сама по себе смерть Андрея Ющинского - в отличие от обвинения Менделю Бейлису - не повлекла за собой опальных обобщений относительно народа, к которому он принадлежал (поляк?), и все равно меня пугает замкнутость еврейского гуманизма в себе, к себе и на себя - ни толики сочувствия убиенному мальчику. Думаю, аэропортовская психология - прямая наследница этого еврейского самоограничения, все равно какой процент евреев в Розовом гетто. Однако это наследство - повторяю, не обязательно генетическое - надо помножить на совковость. Получим несколько иной результат, чем в других микрорайонах столицы.
Как прежде в Питере и теперь Нью-Йорке, в Москве я тоже общался в основном с евреями или с полукровками либо с породненными или просто с объевреившимися гоями. Случайность? Не думаю. Одному нашему общему приятелю, этнически русскому, мать говорила, что он даже несколько жидовизировался на лицо от такой тесноты общения в Розовом гетто. Я, наоборот, ни фамилией, ни лицом на еврея вроде не похож: не типичный. И вообще, со временем, особенно здесь в НЙ, густо населенном евреями всех мастей, стал относиться к еврейским делам спокойнее, хотя признаю, что еврейство выступает в истории и современности как единая этническая сила, в качестве развертывающейся и меняющейся во времени и пространстве идеи. В чем меня только здесь не обвиняли - само собой, в русофобии, но и в антисемитизме тоже - печатно! За то, что я где-то написал: доносы с советских пор ненавижу так, что даже на Эйхмана, наверное, не донес. Если Стивен Спилберг, еврей из евреев, не избегнул подобных обвинений - в связи с его "Мюнхеном", - то на что жаловаться мне? А одна прибывшая из Москвы тургеневская барышня - вполне собой, но впитавшая антисемитизм с молоком матери, - прочтя, что я антисемит, и не сразу распознав во мне жида, сказала, что мне воздастся на небесах, а здесь, на земле, предложила бы право первой ночи, но, к сожалению, оно досталось другому, о чем я потом жалел - мог бы воспользоваться правом тысячи первой ночи.
Нет, я не из породы self-hated Jews, но почему позволено говорить, к примеру, все что угодно о русских, а на евреях - табу? Status in statu? Или холокост выдал нам индульгенцию на будущее? Иван Менджерицкий сказал мне, что никогда не рассказывает еврейские анекдоты - ему, как русскому, не по чину, пусть сами евреи. Оставляю за собой право говорить всё, что думаю, и уж лучше сразу выскажу, чтобы не таить и не накапливать. В конце концов, имеет человек право на самокритику? Пусть это относится не лично к нему, а к его этносу, от которого не открещиваюсь.
Антисемитизм как аллергия титульной нации на инородцев - одно из проявлений ксенофобии. Когда появились люди кавказской национальности - я уже тогда жил в главном метрополисе мира Нью-Йорке, - русская ксенофобия тут же включила имперских субъектов в число своих объектов. А если бы бок о бок с русскими жили негры, не приведи господь?
Снова и снова вспоминаю Розанова - не того, который на смертном одре вынужденно простил евреев, а заодно и у них просил прощения, но Розанова - антисемита и черносотенца. Ведь как раз тогда юдофобство превратилось в антисемитизм - именно в России. Хотя немцы, кажется, опередили русских, и ославленный Энгельсом Дюринг на старости лет заявил о неспособности евреев к ассимиляции, а посему единственный ответ на еврейский вопрос - это истребление всей этой сомнительной человеческой породы.
Что ж, в первом он был прав.
Василий Васильевич не был столь решителен - он не прогнозировал будущее, а констатировал прошлое. Россия попала у него под странную дефиницию - как ряд пустот, в которые и забираются инородцы и даже иностранцы.
Я тоже так думал, живя в Розовом гетто: еврейский вопрос надо начинать с России и кончать Россией. В Америке я в этом убедился с первого взгляда: какая разница в еврейской судьбе, в еврейской функции в двух странах! А евреи - те же самые. Тем более те из них, кто недавно уехал из России. Цитирую Розанова - опять о России, а не о евреях: "Мертвая страна, мертвая страна, мертвая страна. Все недвижимо, и никакая мысль не прививается".
Это касаемо русской революции и ответственности за нее евреев. В Америке же они не совершают революций - ни февральских, ни октябрьских и никаких других!
Это верно, что они (мы), как клопы, повылезли из черты оседлости - самой России вряд ли сдвинуть с места махину революции. Как, впрочем, и одним евреям. Неуемная и неумолчная страсть к политике, к умствованию, к переустройству, к вождизму - вот причина еврейского грехопадения. Подчеркиваю: тогдашнего, потому что в мое время розовогеттцы держались (да и их держали) подальше от политики. Вот именно, от греха подальше.
Однако прежний грех - совместный: разве можно согрешить в одиночку? разве онанизм - это грех? Мог ли политический онанизм привести к революции? Другое дело, кто соблазнитель и совратитель, хотя представить евреев в качестве коллективного Дон Жуана довольно трудно. Тем более насильником или насильниками. Грешили вместе и всласть: евреи с Россией. Мой запоздалый ответ Солженицыну, хотя в начале 80-х мы с Клепиковой напечатали о его политических взглядах (не только касаемо евреев) полемическую статью "Prisoner of Chillon" в престижном интеллектуальном журнале "Dissent", который редактировал весьма достойный писатель и публицист Эрвинг Хау. Не уверен, что я бы (Лена - тем более) подписался под этой статьей позднее, когда с Солженицыным не спорил только ленивый. Тем более - возвращаясь к нашим баранам - что России понадобился другой любовник: Иосиф Джугашвили легко переиграл евреев в честном соперничестве, возвратив Россию к источным водам, к трясинному болотцу прежней традиции.
Евреям так и не удалось поднять Россию на дыбы революции, а точнее (прошу прощения), поставить ее раком - как и Петру. Неудача, фиско, провал.
Русская революция - результат мезальянса. Отсюда ее патология - внутреннее уродство и внешнее страхолюдство. В замысле-то брак был по расчету, но расчет, увы, одной стороны, хотя и не России из себя целку строить, но так или иначе - свадьба оказалась кровавой, а жених с невестой заколоты на брачном ложе.
Может, друг другом, а может, соперниками.
Для Розанова еврей - паук, а русские суть попавшие в его паутину мухи, и погром есть предсмертная конвульсия мухи, все остальное не более чем риторическая фигура еврейского красноречия. Пусть грех, соглашается Розанов, но как убийство при самозащите, которое - вопрос на засыпку: убийство или не убийство?
Пересказываю своими словами, дополняя и корректируя эти дореволюционные замечания весьма пристрастного наблюдателя.
Антисемитизм сталинских времен можно уподобить реакции фригидной бабы, которая винит во всем мужика, а похотливый мужик - бабу. Физиологическое несовпадение. Акт не состоялся, зачатие не произошло. Некрофильство. Труположество. Пусть преувеличиваю, но темпераменты разные. Отсюда несовпадение начала с концом, причины со следствием, замысла с его осуществлением. То есть недоосуществление. Выкидыш.
Русская привычка - искать козла отпущения: помещики, дворяне, капиталисты, кулаки, евреи, коммунисты, дерьмократы, люди кавказской национальности. Кто следующий?
А сами русские?
И еще: разве не восстановила Октябрьская революция те институты старой России - худшие из них, - которые были уничтожены Февральской, и не усилила многократно, собрав старые лучи новой лупой? По сокровенной сути большевики - не разрушители, а традиционалисты, консерваторы, реставраторы и охранители. Куда дальше, когда спустя пару месяцев после революции Ленин возвратил столицу из Петербурга в Москву, прервав европейский, петровский, пусть с зигзагами, путь развития и повернув русскую историю вспять, Сталин завершил этот правеж, отодвинув время еще на несколько столетий, крутанув колесо этой машины времени в татаро-монгольско-азиатскую неподвижность, сотрясаемую дьяволиадой массового террора.
А нынешний сдвиг постсоветской истории обратно в советскую и в досоветскую? Стрелка политического компаса движется по циферблату как полоумная и указует то в одном, то в противоположном направлении.
Куда ж нам плыть?..
Ходить бывает склизко
По камушкам иным,
Итак, о том, что близко
Мы лучше помолчим…
История или генетика? Что имел в виду Ключевский, когда говорил о злокачественном развитии русской истории? Почему Розанов выводил идею из секса: в сексе - сила. С одной стороны, фаллическая сила иудаизма, а евреи сексуально более активны по сравнению с титульными народами в любой стране диаспоры. С другой - разделенность христиан с полом. Вот почему евреи одолевают христиан: тут борьба в зерне, а не на поверхности - на такой глубине, что голова кружится.
А я - тогда, в Розовом гетто, - думал, что на поверхности: если не ставить евреям палки в колеса, поместить их в нормальные, недискриминационные и равноправные условия - как тогда они проявятся? Черчилль довольно удачно выразился, что англичане не антисемиты, потому что не считают себя хуже евреев.