Если начать рассуждать об универсальности ненасилия, потребуется написать несколько томов. Нельсон Мандела видел в ней необходимость, способ противостоять гораздо более могущественному государству, то есть стратегию, а не моральный принцип: "Я считаю ненасилие гандиевского образца не ненарушимым принципом, а тактикой, которую надлежит использовать, когда того требуют обстоятельства". Однако в основе различных антирасистских протестных движений, что в США с Мартином Лютером Кингом и движением за гражданские права, что в Южной Африке с Африканским национальным конгрессом (АНК) и Нельсоном Манделой, лежало совершенно гандиевское рассуждение, хотя жестокие репрессии и вынудили АНК пройти через период "вооруженной борьбы". "Психологически ненасилие имело огромное значение для чернокожих, - писал Мартин Лютер Кинг. - Ибо борясь за то, чтобы отвоевать и утвердить свое достоинство, они заслуживали и приобретали уважение к самим себе". Аун Сан Су Чжи, "Ганди из Бирмы", как ее называли, пламенная буддистка, тоже отталкивается от гандиевского ненасилия, но, несмотря на сочувствие всего мира ее позиции (она получила в 1991 году Нобелевскую премию мира), она не помогла разжать тиски яростной диктатуры, не имеющей ничего общего с либеральной Англией, с которой сражался Ганди, к тому же поддерживаемой и вооружаемой Китаем. Следует ли из этого заключить, как Мандела, что "пассивное ненасильственное сопротивление эффективно лишь в том случае, если ваши противники следуют тем же правилам, что и вы"? Эффективно, но при условии, что мир менее безразличен или менее раболепен, менее порабощен главенствующими экономическими интересами.
ВОЙНА
3 сентября 1939 года индийская пресса опубликовала заявление: "Я, Виктор Александр Джон, маркиз Линлитгоу, генерал-губернатор Индии… сообщаю, что между его величеством и Германией объявлена война". Вот так вице-король объявил о вступлении Индии в войну.
"Один-единственный человек, к тому же иностранец, представитель ненавистной системы, вверг 400 миллионов человеческих существ в войну, даже не спросив". Один-единственный человек решал судьбу миллионов людей; ни одному представителю народа не было дано возможности высказать свое мнение.
А с чего бы Индии вступать в войну? Конечно, конгресс, внешняя политика которого определялась Неру, безоговорочно высказался против тоталитарных режимов, приняв сторону жертв агрессии; конечно, он симпатизировал демократии и свободе. Эти два слова часто упоминались. В какой мере они соответствовали истинным целям войны? Да, о какой демократии, о какой свободе шла речь? О тех, которые защищали ради собственной выгоды, в своей собственной стране, отказывая в них другим - жителям колоний? "Индия не может примкнуть к войне, которая якобы отстаивает демократическую свободу, тогда как ей самой отказано в этой свободе, и она лишена даже той ограниченной свободы, какой обладала". В этом заключалась суть заявления, распространенного постоянной комиссией конгресса 14 сентября 1939 года. "Великобритания и Франция заявили, что сражаются во имя демократии и свободы, чтобы положить конец агрессии. Но в новейшей истории есть множество примеров постоянного противоречия между тем, что говорится (провозглашаемыми идеалами), и настоящими побуждениями и целями".
Если в самом деле сражаются за демократию и за мировой порядок, основанный на демократии, тогда Англии следует положить конец империализму в ее собственных владениях. Если же она, наоборот, сохранит свое иго, несмотря на все просьбы и ожидания Индии, "если когти империализма по-прежнему вонзены в живую плоть" народа, не значит ли это, что для нее война - средство "отстоять статус-кво, империалистические владения, колонии, обеспеченные интересы и несправедливость"? В этой части света события воспринимали иначе.
"Во время войны, - писал Неру, - стало ясно, что западные демократии сражались не за изменение, а за сохранение прежнего порядка". В таком случае индийцы имели все причины отказаться сражаться за идеал, ложность которого обличало их собственное положение покоренной страны, не так ли?
И все же Великобритания, во имя этого мнимого идеала (ложность которого угнетенные ощущали всем телом), намеревалась насильно вовлечь их в войну, на которой они могли отдать свою жизнь, но как рабы, получающие приказы, даже не имея гордости заявить о своем самопожертвовании.
Да с какой стати индийцам вступать в войну на стороне страны, которая, заявляя, будто отстаивает идеал "всемирной свободы", сама отбирает у своих колоний эту пресловутую свободу до последней крошки? Более того, не колеблясь, прибегает к методам фашизма против эксплуатируемых народов, когда в другом месте сражается с ним ради себя самой?
"Под маской некоторых из этих демократий процветали империи, где не существовало никакой демократии, а царил авторитаризм того же толка, что и фашизм".
Индия симпатизировала тем, кто сопротивлялся нацистской агрессии, предлагала свое содействие в войне с этим режимом, но это должно было быть сотрудничество равных во имя действительно достойной цели. И комиссия призывала британское правительство четко определить цели этой войны. "Демократия" и "империализм" - две вещи несовместные. "Было бы бесконечно трагично, если бы эта ужасная война велась в империалистическом духе, с целью сохранить эту структуру, которая сама по себе является причиной войн и вырождения человечества".
Ответом Англии стал полный отказ. Индию отбросили к ее положению рабыни. "Бесконтрольная автократия" XIX века снова лютовала. Британская Индия никуда не делась.
Летом 1940 года лавинообразное развитие событий - вторжение в Данию и Норвегию с последующим падением Франции - произвело сильное воздействие на умы. Перед лицом неумолимой опасности конгресс отказался использовать положение в своих целях; он предложил безраздельное участие в войне, однако при том условии, что независимость Индии, принятая уже сейчас, будет утверждена после войны.
Ганди, верный принципу, которому была подчинена вся его жизнь и который должен был ярче всего проявиться именно в такие минуты, высказался решительно против такого решения. Оно казалось ему предательством полувековых усилий и веры, а также надежды всего мира в тот час, когда "от Индии ждут чего-то нового и небывалого". Кстати, он написал евреям и чехословакам, что твердо применяемое ненасилие совладает с Гитлером. Гитлер не знает жалости? Ганди не мог поверить в абсолютное зло, в невозможность преображения; чудовищность не входила в его концепцию человека. "Самая суровая жилка растает в огне любви". 24 декабря 1941 года он напишет Гитлеру (а потом и японцам): хоть вы и не чудовище, каким вас выставляют, нет никаких сомнений в том, что "многие из ваших поступков чудовищны и посягают на человеческое достоинство… Наша позиция едина. Мы сопротивляемся и британскому империализму, и нацизму. Если и существует различие, так только в степени. Пятая часть человечества повержена под британский сапог способами, не выдерживающими критики…".
Индия пытается сбросить с себя это иго ненасилием. "При ненасильственной борьбе поражения не существует. Это значит действовать или умереть, не убивая и не раня. Ее можно использовать практически без денег и, разумеется, без помощи разрушительной науки, которую вы довели до такого совершенства". Последнее утверждение должно было доказать превосходство сатьяграхи над "наукой разрушения", которая однажды непременно потерпит поражение на собственном поле. "Вы не оставите вашему народу наследства, которым он смог бы гордиться. Он не сможет испытывать гордости от рассказов о жестоких деяниях… Я прошу вас прекратить войну во имя человечности…" Ганди серьезно боролся с гитлеризмом, который, в его представлении, был сродни империализму, отличаясь от него лишь степенью - "использование голой силы, сведенное к точной науке и используемое с научной точностью".
Гораздо лучше, чем в 1920 или 1930 году, он видел теперь ловушки ненасилия. "В потайном уголке моего сердца… - писал он, - я веду постоянный спор с Богом, который допускает подобные вещи; мое ненасилие кажется почти бессильным".
Конгресс отмежевался от своего лидера. "Это было глубоким горем для всех, кто был заодно с ним, ибо конгресс в том виде, каким он стал, был его детищем. Но организация не могла согласиться с применением его принципа ненасилия к войне".
Сведя свои требования к минимуму и согласившись на жертвы, организация ожидала ответного жеста со стороны британского правительства - усилия, проявления отваги, "положительного психологического шока", который наполнил бы страну воодушевлением.
Ответ, полученный в августе 1940 года, лишь усилил и без того большое чувство разочарования. Англия не собиралась передавать руководство Индией правительству, не пользующемуся авторитетом у большой и влиятельной части населения. Не хотела она и применять силу. Такое заявление неизбежно усугубило бы непримиримость Мусульманской лиги и осложнило бы заключение возможного договора между ней и конгрессом, а такой договор был предварительным условием для передачи суверенитета Великобританией. Раз даже в столь важный момент англичане ограничились кое-какими уступками и, не отвечая на предложение о сотрудничестве, прибегли к испытанной тактике - разделяй и властвуй (именно так было истолковано заявление), - никакой надежды нет: "Они предпочитали гражданскую войну и погибель Индии утрате своего империалистического контроля".
Да, гражданская война: Джинна и его лига воспользовались акцентом, которые британские власти сделали на правах меньшинств (кстати, уже в сентябре Джинна уверял, что поддержит правительство в войне при условии, что все проекты конституционной реформы будут представлять ему на утверждение). Он еще раньше ясно заявил (в марте 1940 года в Лахоре), что его цель - добиться отдельного государства для мусульман. В октябре 1940 года, когда члены конгресса, в знак протеста против ответа Великобритании, ушли со всех постов в местных органах власти, Джинна призвал мусульман отпраздновать День освобождения. Позже заключение в тюрьму Ганди и руководителей конгресса в 1942 году позволит ему еще больше упрочить свои позиции в глазах общественности.
Выступления было не избежать. Естественно, конгресс снова обратился к Ганди. Уже в октябре 1940 года началась кампания "индивидуального гражданского неповиновения". На самом деле это было мощное движение нравственного протеста, чисто гандиевский метод борьбы, объединявший моральные принципы и революционную политику, отказываясь ставить противника в тяжелое положение, то есть подрывать военную оборону массовыми акциями. В его инструкциях сатьяграхам, о которых, как обычно, он поставил в известность вице-короля, уточнялось, что нельзя досаждать властям.
В середине ноября перешли ко второму этапу. Несколько тщательно отобранных людей, ученики и представители общественности, прошедшие испытание и получившие разрешение принести себя в жертву, нарушили какое-либо официальное предписание. Они были арестованы и брошены в тюрьму, 400 членов конгресса оказались за решеткой: Неру, приговоренный к четырем годам, Пател, Раджагопалачари, Азад (председатель конгресса)… В мае 1941-го движение постепенно расширилось, уже 25–30 тысяч мужчин и женщин гнили в тюрьме из-за гражданского неповиновения. Однако, повинуясь Ганди, Индия сохраняла спокойствие. На самом деле эффект от движения был небольшой, по словам госсекретаря Эймери, оно было "вялотекущим и безынтересным".
В декабре 1941 года случился Перл-Харбор, началась война в Тихом океане. За несколько дней до этого власти выпустили на свободу множество узников - неадекватный, недостаточный жест доброй воли.
Война приближалась к Индии. Теперь она затрагивала ее напрямую. 15 февраля 1942 года пал Сингапур. Малайзия, Бирма… Японцы напрямую угрожали востоку и западу страны. Опасность происходила не столько от союза индийских националистов с японцами (который был заключен, когда Субхас Чандра Бозе, националист-диссидент, набрал Индийскую национальную армию из индийских солдат, захваченных в плен в Малайзии, чтобы сражаться на стороне Японии), сколько от апатии, уныния индийского народа, его неспособности сопротивляться, если враг ступит на его землю, - в те дни такая опасность казалась реальной. Зимой 1941/42 года положение союзников стало таким же критическим, как в 1940-м, во время поражения Франции. Часть конгресса снова захотела объединить силы с британцами. И снова встретила принципиальный отпор. Ганди во второй раз "оказался неспособен отказаться от своей аксиомы ненасилия, - пишет Неру. - Близость войны была для него вызовом, испытанием его убеждений". Моральная поддержка - да, но деятельная помощь в насильственном конфликте - нет, он этого не может. (Однако в месяцы перед августом 1942 года Ганди, "измучившись умственно и духовно", все же дал согласие на участие конгресса в войне.)
Тем временем ход войны заставлял английское правительство пересмотреть свои позиции. В марте 1942 года Черчилль под напором Рузвельта, но главное, молниеносного продвижения японских войск отправил в Индию сэра Стаффорда Криппса - лейбориста, спикера палаты общин, - чтобы предложить индийцам после войны статус доминиона вместе с другими посулами и обещаниями, например, возможности для любой индийской провинции, не принимающей новую конституцию, сохранить нынешние условия (это положение истолковали как поощрение к созданию Пакистана).
Ганди вызвали телеграммой. Он прочел ее и посоветовал Криппсу улететь обратно первым же самолетом. Неру же почувствовал себя "глубоко подавленным". Утверждая принцип самоопределения, предложения Лондона "побуждали все феодальные реакционные и социально отсталые группы требовать отделения". Значит, реорганизация пройдет на фоне сепаратизма и все насущные проблемы - экономические и политические - будут задвинуты на задний план. Этим документом прикрывалась "стойкая вековая политика британского правительства: вызвать раскол в Индии и поощрять все факторы, противящиеся национальному росту и свободе".
В августе 1940 года предложения Линлитгоу побудили Джинну упорствовать в своей политике сепаратизма, и предложения 1942-го действовали в том же духе: Пакистан, призрачный проект, становился политически осуществимым.
Переговоры между Стаффордом Криппсом, вице-королем и индийскими лидерами об обороне Индии окончились провалом. В последнем письме председателя конгресса значилось: "Мы убеждены, что, если бы британское правительство не проводило политику, поощряющую беспорядки, мы были бы способны… объединиться". А в завершение письма говорилось, что это правительство "больше заботится о том, чтобы продлить как можно дольше свое господство в Индии и с этой целью разжигать разногласия в стране, чем о действительной обороне Индии от грозящего ей нападения и вторжения".
По возвращении в Англию сэр Стаффорд Криппс уверял, что в провале переговоров повинен Ганди из-за его непримиримости. Ложное обвинение: Ганди с самого начала высказал свое мнение, но ему пришлось уехать из Дели, так что он не участвовал в переговорах.