Вкупе с харизмой, его оригинальный подход к этике, применяемый и к политическим вопросам, затрагивал широкие круги общества. Набор нравственных понятий, охотно используемых политиками и в наши дни, простые формулировки, которые вызывают смех, поскольку каждый знает, что они прикрывают собой ложь, если только эти самые лидеры или вожди, к какому бы лагерю они ни принадлежали, не произносят всуе имя Бога или поднимают на щит идею о добре, чтобы оправдать невозможное. Оскорбление истины вошло в привычку, так что даже сама идея истины как будто принадлежит к области недостижимого.
Но в том, что касается Ганди, сама его жизнь подтверждала истинность его слов: за каждое из них он отвечал жизнью. "Его слова и его поступки образуют единое целое. Что бы ни случилось, он никогда не утратит своей цельности, и его жизнь и деятельность всегда находятся в ладу друг с другом". Значит, ему верили. И поступали соответственно, так что даже окружающая обстановка изменилась: его нравственные рассуждения "возымели определенное действие на деятельность и поведение: политика перестала быть искусством изворачиваться и ловчить, как везде, а в умах постоянная нравственная борьба предшествовала рассуждению и действию". И даже если не все его теории прониклись силой истины, общая истина задавала направление, и он сам двигался в сторону добра: "Сутью его учения были смелость и истина, сопряженные с действием и постоянно нацеленные на благосостояние масс".
Все прочее - мелкие разногласия - становилось вторичным.
Самопреображение
"Служение есть религия". Даже в тот период, когда еще шел его мучительный внутренний поиск, Ганди жил не только ради себя и своей семьи (в отличие от Толстого, экзистенциальная философия которого до обращения в "новую веру" состояла в том, чтобы желать самого лучшего для самого себя и круга самых близких).
Он признается, что уехал в Южную Африку, спасаясь от мелких интриг и чтобы заработать на жизнь. Но это не затмило главной цели: "Я предавался поискам Бога и стремился исполнить свое предназначение". Но достичь Бога было возможно, лишь начав служить людям. В главе автобиографии под названием "Желание служить" он пишет: "Я стремился к гуманитарной миссии постоянного характера". Общественной работы было мало, он поступил в небольшую больницу и заботился о законтрактованных рабочих, то есть о самых бедных индийцах. Работал каждое утро по два часа, и этот труд приносил ему "немного покоя".
Лечить - вот что было важно. Еще два его сына родились в Южной Африке, в 1897 и 1900 годах (важная дата, поскольку именно в этот момент Ганди стал подумывать об обете целомудрия). В первые годы он сам ухаживал за ними. Почерпнув из небольшой брошюрки сведения о том, как принимать роды, младшего сына он принял сам, поскольку нанятая акушерка опоздала.
Было важно и отказываться от всего, стремясь к. минимуму. Он заметил, что не прикипел душой к своему новому жилищу - хорошенькому, тщательно обставленному домику в Дурбане. На самом деле ему нужно гораздо меньше. Ему не по себе среди достатка, соответствующего его профессиональному рангу. Он снова начинает экономить, экспериментировать, как в Лондоне. Эти опыты забавляют его самого и веселят его друзей: он решил стирать сам, и во время судебного заседания с воротника его рубашки отваливался крахмал. Когда надменный английский парикмахер отказался его стричь, Ганди сам начал орудовать машинкой, и теперь его волосы лежали странными ступеньками: "Мои друзья-адвокаты смеялись до колик". Но это была не эксцентричность или прихоть, порой смущавшая его друзей, а глубокая потребность в самодостаточности и простоте, которая, как признает он сам, в конце концов дошла до крайности. Он был цирюльником, прачкой, санитаром, аптекарем, воспитателем, учителем. Несмотря на возражения жены, он отказал своим детям в том, что было под запретом для других, то есть в поступлении в школу для белых, и учил их сам, по дороге в свою контору в Йоханнесбурге, пока малыши семенили за ним, - 16 километров туда и обратно. Волей-неволей его семья принимала участие в его опытах и применяла извлекаемые им выводы (за что его сурово упрекали некоторые критики).
Когда он в 1901 году второй раз уезжал из Наталя, его осыпали выражениями любви и дорогими подарками. Среди них было золотое ожерелье для его жены за 50 гиней. Все эти презенты, даже тот, что не был предназначен ему самому, он заслужил благодаря общественной деятельности. В ту ночь он не сомкнул глаз. Золотые перстни с бриллиантами, золотые цепи, золотые часы, россыпь драгоценностей - в противоположность Али-Бабе в пещере сорока разбойников, Ганди был удручен этим зрелищем. И решил, следуя принципу, который он распространит и на другие сферы, что эти блага ему не принадлежат, что он отдаст их на сохранение общине. Что же касается его жены и детей, он учил их ставить свою жизнь на службу другим, проникнуться мыслью, что награда заключена именно в этом служении - разве они не последуют его примеру? Однако он предчувствовал, что Кастурбай рассудит иначе. Дети согласились с радостью, как он и ожидал. Но Кастурбай яро воспротивилась, обрушив на мужа потоки упреков и слез: "Твое служение в равной степени и мое. Я работаю на тебя день и ночь.
Разве это не служение? Ты взвалил на меня всё, ты заставил меня плакать горькими слезами, превратил в рабыню!" Упреки были справедливы, Ганди чувствовал это сам. В Дурбане он держал открытый стол, конторские служащие - христиане, индусы и прочие - часто жили у него как родные, не считая гостей, индийцев и европейцев, которые сменяли друг друга. Такая жизнь часто была в тягость Кастурбай. Серьезный конфликт произошел в тот день, когда Ганди, пригласив к себе христианина, сына родителей-неприкасаемых, собирался убрать у него в комнате и опорожнить ночной горшок - они с Кастурбай всегда делали это для своих гостей. "Она не хотела допустить, чтобы этот горшок выносил я, но и сама не желала это делать". Кастурбай плакала и ругалась, а ее супруг хотел, чтобы она "с радостью" выполнила эту работу. Разгорелась ссора, и Ганди, ослепленный гневом, вытащил "бедную беззащитную женщину" к воротам, словно собираясь вышвырнуть ее на улицу. Ганди сильно упрекали за этот жестокий поступок, хотя он корил себя первый. Этот случай произошел в 1899 году, уточняет Ганди в автобиографии, то есть до того, как он принес обет целомудрия; тогда он считал, что "жена - лишь объект похоти мужа, что она предназначена исполнять его повеления, а не быть его помощником, товарищем и делить с ним радости и горести". Но сегодня, добавляет он, "я больше не слепец, не влюбленный до безумия муж и уже не наставник своей жены. Кастурбай могла бы при желании быть со мной теперь столь же нелюбезной, каким я прежде бывал с нею. Мы - испытанные друзья, и ни один из нас не рассматривает другого как объект похоти". Дальше он превозносит благодетельность целомудрия. Благодаря ему семейная жизнь сделалась "мирной, приятной и счастливой".
Читая эти строки (в них трудно не поверить), понимаешь, почему Кастурбай совершенно не возражала, когда Ганди в 1906 году попросил ее согласия на то, чтобы вести целомудренную жизнь.
Итак, Ганди в очередной раз показал себя неумолимым: драгоценности не были приняты. В конечном счете ему каким-то образом удалось вырвать согласие на это у Кастурбай. Все подарки положили в банк, чтобы использовать к пользе общины. И Ганди нисколько не пожалел о таком решении. С годами и жена признала, что он поступил мудро, добавляет он.
Колония в Фениксе
В тот день, когда Ганди, благодаря своему новому знакомцу из европейцев, Генри Полаку, открыл для себя "Последнему, что и первому" Джона Рёскина - вопль против несправедливости и бесчеловечности индустриализации, его жизнь снова изменилась. "Я не мог от нее оторваться. Она буквально захватила меня", - пишет он в главе автобиографии "Магические чары одной книги". Он читал в поезде, по пути из Йоханнесбурга в Дурбан. К вечеру он принял решение и был готов претворить его в действие. Он собирался подчинить свою жизнь идеям, содержащимся в этой книге.
Рёскин считал, что области экономики и морали разделить нельзя, что индустриализация свела людей к уровню машин и что деньги, все больше денег, накапливающиеся в руках немногих, не компенсируют утраты человеческого достоинства. "Происходит разделение не труда, а людей, - читал Ганди, - разделение на простейшие органы, разбитые на кусочки, на крошки жизни". Любовь к труду подменена любовью к наживе, которая превратилась в единственную цель существования (Ганди вспомнит эти слова, когда будет писать ""Хинд сварадж", или Индийское самоуправление", яростно клеймя современную цивилизацию). "Постоянным результатом нашей современной погони за богатством становится ежегодная гибель от наших рук определенного числа людей". Тысячи людей каждый день отправляют в могилу ради пущего процветания экономики и тех, кто ею управляет. В этих пророческих фразах Ганди увидел, "как в зеркале, некоторые из своих глубоких убеждений". И заодно открыл для себя величие физического труда ("труд законника не стоит ни больше, ни меньше, чем труд цирюльника") - непривычная мысль для индийца, но он поверил в нее, и его экономические теории (в том числе настойчивый совет вернуться к прялке) станут тому доказательством.
Вдохновленный Рёскином, Ганди основал в 1904 году первую из своих колоний, которые позже станут называть индийским словом "ашрам" (хотя оно обозначает нечто другое). Она стала его местом работы. В 1903 году он учредил в Дурбане газету "Индиан опинион" ("Indian Opinion") и каждую неделю изливал в ней свою душу, что на самом деле было "упражнением в самообладании". В газете он излагал теорию и практику сатьяграхи: "Без "Индиан опинион" сатьяграхи, вероятно, вообще бы не было" - и отвечал на потоки "дружеских, острых или горьких" писем. Вместе с другом Альбертом Уэстом, который руководил типографией, он перенес газету в свой ашрам - подсобное хозяйство, жители которого добывали свой хлеб в буквальном смысле в поте лица своего. Типографских рабочих удалось уговорить за два дня. Еще неделя, даже меньше, - и они с Уэстом оказались владельцами десяти гектаров земли, а вскоре и больше, с живописным источником и фруктовыми деревьями, плюс несколько гнезд ядовитых змей, и всё это за тысячу фунтов. Ближайшая железнодорожная станция, Феникс, находилась в четырех километрах. Он хотел воплотить на практике свои идеи о простой жизни с помощью своей новой семьи: молодых людей, покинувших ради него Индию, и новых близких друзей, по большей части европейцев, сочувствовавших его идеям.
Полак был в восторге, какой эффект произвела на Ганди книга Рёскина, предложил осуществить этот опыт вместе с ним и, вовсе не тяготясь жизнью в Фениксе, окунулся в нее, как "утка в воду". Он последовал за ним и в Йоханнесбург, куда Ганди, заваленному работой, пришлось вернуться. Оба жили как "кровные братья", и когда Полак женился, его жена-англичанка тоже стала членом обширной "семьи" из "людей всякого рода и всякого темперамента", поскольку, как говорил Ганди, мы все - одна семья.
Он побуждал своих индийских друзей выписывать с родины родителей. Таким образом, в Фениксе поселилось еще с полдюжины семей, чтобы плодиться и размножаться. Колония стала первой из лабораторий, в которых Ганди формировал своих учеников, приучая их к жизни, созданной из борьбы, и практике сатьяграхи.
Открытие сатьяграхи
Тем временем произошли два события, подтолкнувшие его к принятию радикальных мер, чтобы окончательно порвать со своим "я" британского хорошо воспитанного, хорошо одетого, укоренившегося в светском обществе и его обычаях гражданина. Он собирался распутать последние узы, которые его стесняли, и еще глубже окунуться в поиски истины через действие. Раздарить всё свое имущество, всё, что ему удалось скопить до сих пор.
Эти события заставили его занять позицию, которая станет для него средством борьбы и смыслом жизни. Речь о восстании зулусов и новом дискриминационном законе против индийцев - законе о регистрации азиатов, или "черном законе".
Конечно, у Ганди не было никаких причин злиться на зулусов, кроме того, у него были сомнения по поводу этого "восстания". Но он все еще верил, что "Британская империя существует для блага всего мира". И считал себя лояльным гражданином Наталя. Его участие свелось к образованию небольшого отряда индийских санитаров.
И тогда он обнаружил, что ничего - абсолютно ничего из того, что он увидел, - не соответствовало слову "мятеж". Зулусы не были ни организованы, ни непокорны, они просто отказывались платить чересчур высокий налог. Когда Ганди со своими помощниками занялся ранеными зулусами, которых белые лечить отказывались, оказалось, что их раны оставались необработанными несколько дней и источали ужасное зловоние (об этом Ганди расскажет в "Сатьяграхе в Южной Африке"). Несчастные зулусы даже не могли говорить, они были так счастливы, что кто-то о них позаботился, что как будто верили: сам Бог прислал им на помощь Ганди и его помощников. Однако эти раны были нанесены бичом. "Верные" зулусы, которых не сумели отличить от остальных, тоже пострадали. И Ганди пришел к выводу: "Это, собственно, была не война, а охота за людьми".
Тогда-то он и утвердился в мысли о том, чтобы посвятить себя душой и телом служению другим людям. После стольких увиденных ужасов мысль о служении, которая теплилась в нем всегда, обрела новую силу: уже не могло быть и речи о том, чтобы предаваться радостям семейной жизни, воспитания или рождения детей.
На самом деле, обет целомудрия Ганди принес после рождения своего четвертого сына: он открыто говорит, что больше не хочет детей. И жена с ним согласилась. Но тогда, как и впоследствии, он убедился, что целомудрие - трудное завоевание, нужно сладить не только с телом, но и с желанием, с мыслью. "Всякая чувственность уходит корнями в дух". Значит, дух должен поддержать воздержание тела. "Воздержание в физическом плане не поможет, если не сопровождается настоящей отстраненностью духа". Усмирить дух и плоть: по сути, укрощение сексуальности было высшей и самой сложной стадией отстраненности - защиты тела, духа и души, - которая, согласно "Бхагавадгите", ведет к истине, то есть к Богу.
Ганди признается, что до сих пор еще не мог вполне измерить глубинное значение брахмачарьи как необходимого этапа в поиске Бога и не сознавал необходимости этого обета для человека, "стремящегося всей душой служить человечеству" (или продвигаться к Богу). Что такое брахмачарья? Это жизненное правило, ведущее нас к Брахме - к Богу.
Оно предполагает полный контроль над сексуальностью: в мыслях, на словах и на деле. Не совладаешь с мыслью - всё пойдет прахом. Но если управлять своей мыслью, всё становится легко и просто.
Оставалось разработать правила этого "простого" дела: подчинить себе свое тело - еще куда ни шло, свой дух - это уже совсем другое дело, и все же одно не получится без другого. Во время вегетарианских трапез в Лондоне контроль над вкусом обучил Ганди способам, которые могли бы помочь ему в его поиске; новые эксперименты над едой обогатили его познания: пища брахмачарьи должна была быть "скудной, простой, не пряной и по возможности сырой", состоящей из свежих фруктов и орехов. Зато молоко (которое, решительно, доставило ему массу проблем) оказывало на него противоположное - стимулирующее действие (всю жизнь он пытался найти ему замену). Пост, подбор продуктов, режим питания - всё это способы, помогающие духу в трудной борьбе за самообладание, апогеем которой становился обет брахмачарьи. Продвижение к внутренней силе, необходимой для служения человечеству и, как он, вероятно, предчувствовал, для применения сатьяграхи.
"События в Йоханнесбурге приняли такой оборот, что из предпринятого мною самоочищения они превратились в прелюдию к сатьяграхе".