* * *
Перед каждым очередным спектаклем "о прошлом" Грановский считал эту тему исчерпанной, но угроза, нависшая едва ли ни с первых дней существования театра, - отсутствие репертуара - превращалась уже в реальность…
Алексей Михайлович по-прежнему обещал ставить мировую классику (в частности, было объявлено о готовящихся спектаклях Шекспира, Мольера). И все же что-то сдерживало Грановского. Что? Ведь еще десять лет тому назад он ставил Шекспира с такими выдающимися актерами, как Юрьев, Андреева - не испугался! Почему же не решался сейчас? Не готовы актеры? Может быть, язык идиш неприемлем для мировой классики? (Михоэлс вскоре напрочь опровергнет эту гипотезу, сыграв Лира на идиш.) А если не мировую классику, то почему бы не взять современные пьесы русских драматургов Вс. Иванова, Тренева, Третьякова и др.
Может быть, перед предстоящей поездкой театра в Европу Грановский не захотел "перегружать" себя трудной работой?
"В ознаменование октябрьского юбилея Государственный еврейский театр выбрал явно неудачную пьесу Резника "Восстание". Никакого восстания зрителю не показано. Показана в плохих трафаретах заговорщическая деятельность каких-то революционеров, направленная против английского командования в колониях. Заканчивается эта "деятельность" (и пьеса - в последней редакции спектакля) террористическим актом - убийством генерала-резидента.
Изобретательный и яркий в своих прежних постановках ("Труадек", "Путешествие Вениамина Третьего") театр на этот раз не сумел ничем расцветить скудный материал пьесы. На сцене назойливо сменяются военные, надоедает щелканье каблуков и звяканье шпор. В особенности слабо обрисованы повстанцы. Самый решающий момент "Восстания" показан в устрашающем шествии уличного сброда, стреляющего в упор в смущенную публику, наполняющую зрительный зал. Революционеры также неубедительны; непонятным остается, чем они связаны с восставшими (так, вероятно, представляют себе обыватели где-нибудь за границей "агентов Коминтерна"). Встречи они устраивают в глухом притоне, среди пьяных матросов и проституток. Генералы, в свою очередь, пьют шампанское и беспечно танцуют под уличные выстрелы фокстрот. Вот и все дешевые эффекты спектакля.
Ни вкуса, ни темперамента, свойственных актерскому составу этого театра, в спектакле не проявлено" (Правда. 1928. 14 декабря).
"Впервые противоречия между Грановским и Михоэлсом выплеснулись на поверхность, - рассказывала мне Э. И. Карчмер. - Алексей Михайлович буквально на повышенных тонах разговаривал с Михоэлсом, когда Соломон Михайлович с несвойственной ему твердостью отказался от участия в этом спектакле.
- Роль вожака воровской ватаги тебя устроила (имеется в виду спектакль "Карнавал еврейских масок". - М. Г.), а роль руководителя восстания туземцев на Яве против английских колонизаторов не по тебе? Впервые мы получили настоящий драматический материал, а ты хочешь лишить театр такой возможности.
Соломон Михайлович нервно курил, смотрел на Грановского пронизывающим взглядом ("Вы это серьезно, Алексей Михайлович?!" - говорил его взгляд), молчал, но когда Грановский сказал:
- Это политический вопрос, Михоэлс! Критики уже задушили нас за карнавалы и местечковые шуточки!
Михоэлс ответил:
- Я на поводу у Крути и Литовского не пойду. Слишком трудно далась нашему театру любовь настоящего зрителя, потерять ее можно за один вечер!"
Грановский не послушал Михоэлса. "Восстание" было поставлено.
"Грановский - руководитель ГОСЕТа - мастер первоклассной величины, художник, отличающийся исключительно тонким вкусом и тактом. Как же эти свойства могли ему настолько изменить, чтобы привести к постановке такой, с позволения сказать, пьесы, как "Восстание" Резника? Да ведь это безвкуснейшая стряпня, какую только можно вообразить себе! Положив в основу пьесы, очевидно, недавние события на о. Ява - восстание туземного населения против английских империалистов, - автор ничего не сумел надумать, кроме унылой агитки, лишенной всяких признаков революционного подъема, построенной на примитивнейших положениях, начиненной ходульными призывами и фразами!
Ничего не скажешь и об актерском исполнении. Такового, в сущности, не было, да быть не могло: из ничего ничто и рождается. Были кой-какие возможности в этом смысле лишь у Гольдблата (резидент Хор), но актер не сумел их использовать" (Ян Рощин. Комсомольская правда. 1927. 18 ноября).
Через несколько дней после премьеры "Восстания" в пустом зрительном зале театра сидели актеры - участники спектакля.
"Знаете, кого мне жаль больше всех, Алексей Михайлович? - сказал Михоэлс. - Пульвера! Сочинить такую хорошую музыку к такому плохому спектаклю мог только он! Но она ведь умрет вместе со спектаклем, и огромный вдохновенный труд Пульвера пропадет!
- Что будем делать? - спросил Грановский.
- Искать счастье, как это делал всю жизнь Менахем-Мендель! - ответил Михоэлс".
И театр вернулся к Шолом-Алейхему. 20 февраля 1928 года, незадолго до гастрольной поездки в Европу, зрители увидели спектакль "Человек воздуха".
"Разве это не знаменательно: на одиннадцатом году революции у Мейерхольда - Грибоедов, а у нас - у ГОСЕТа - Шолом-Алейхем… Грановскому, строящему еврейский театр, не заказаны никакие пути, лежащие вне Шолом-Алейхема…
Кто бросил эту мысль, что будто еврейскому театру не надо и нельзя работать над мировой драматургией? Кто и что заставляет театр обескрыливать себя, топтаться на одном месте?" (И. Крути).
Третий раз за одиннадцать лет Менахем-Мендель на сцене одного театра. Не много ли? "Что делать? Нечего ставить, нечего играть", - жаловался Грановский на собрании общества друзей ГОСЕТа (Современный театр. 1927. № 15).
"Если "Труадек" - вылазка ГОСЕТа "в Европу", то "Человек воздуха" возвращает театр к традиционной местечковой тематике. Собственно, ГОСЕТ и не выходил из черты оседлости лирико-юмористического быта еврейского городка. И если он чем-нибудь отличается от старого жаргонного театра, то, главным образом, высоким формальным мастерством и редким прорывом в современность" (О. Литовский).
ТРИУМФ В ЕВРОПЕ, ЗА НИМ - "СУД ИДЕТ"
В 1927 году на празднование 10-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции приехали многие зарубежные гости. Им, естественно, среди достижений советского искусства, демонстрировали возникшие в советское время новые национальные театры. ГОСЕТ был не только новым - он явил собой первый в многовековой истории государственный еврейский театр и, естественно, не был обойден вниманием зарубежных гостей. До этого театр знали за рубежом только по отзывам прессы, но увиденное превзошло все ожидания.
"Московский ГОСЕТ уже в 1921 году во время моего пребывания в Москве произвел на меня неизгладимое впечатление. Теперь мне удалось увидеть "Путешествие Вениамина Третьего". Мне кажется, что ансамбль этого театра - лучший из когда-либо виденных мною.
Режиссура этого театра достигает потрясающих результатов, работая совершенно своеобразными методами" (проф. Гольдшмидт, Берлин).
"Ансамбль и режиссура этого театра были для меня потрясающей неожиданностью. Я отдаленно не мог себе представить, что еврейский театр достиг такой небывалой высоты" (проф. Пражского университета Тьеппе).
"Мое глубокое убеждение, что постановки ГОСЕТа - самое интересное из того, что мне удалось видеть на подмостках советских театров во время празднования десятилетия Октября…
Если бы это был не еврейский театр - его бы послали по всему миру и имя его печаталось бы огромными буквами", - писал голландский журналист Нико Рост.
Не удивительно, а скорее - естественно, что ГОСЕТ получил приглашение на гастроли из многих столиц Европы. 5 июля 1927 года "Вечерняя Москва" сообщала своим читателям: "Директор М.Г.Е.Т. А.М.Грановский поехал за границу.
А. М. Грановский посетит Берлин, Прагу, Франкфурт, Вену и другие города.
Поездка эта связана с предстоящими весной будущего года гастролями театра в Германии, Чехословакии и Австрии.
Грановский посетит Магдебургскую выставку, куда посланы экспонаты Московского Государственного Еврейского театра…"
Решение о поездке театра в страны Европы Наркомпрос принял в январе 1928 года. Сохранился документ:
Удостоверение дано сие Наркомпросом РСФСР артисту Московского Государственного Еврейского театра тов. С. М. Вовси - Михоэлсу в том, что в соответствии с постановлением Междуведомственной комиссии при СНК СССР от 28.01.28 г. М 804/4–494 он командируется на заграничные гастроли в Западную Европу сроком с 25 марта по 1 октября 1928 года.
Заместитель Наркомпроса (Яковлева)
Секретарь (Егорова)
Удостоверение от 21.02.1928 г. № 112.
Гастроли начались с Берлина; Рейнхардт и Брехт, Фейхтвангер и Томас Манн посещали все спектакли ГОСЕТа. О театре много писали:
"Все, что я видел в театрах Европы, несоизмеримо с высоким искусством этого театра".
"Чрезвычайно выдающийся актер Михоэлс".
"Тоска - преувеличена, грусть - фанатична".
"Старые мелодии поют на новые слова, впрочем, не всегда новые слова были лучше старых".
"Напряженность с первого до последнего момента".
"Новый еврейский театр как будто смеется над старым".
""Ночь на старом рынке" - изображение эпохи в период ее упадка" - это цитаты из рецензий зарубежной печати во время гастролей.
Тогда же Альфонс Гольдсмит писал о ГОСЕТе: "Настоящий театр исходит из зрителей, от контакта с ними. Это игровое выражение жизни на сцене.
Публике важен ансамбль, а не звезды, что очень соответствует ГОСЕТу. Контактность с публикой целого ансамбля - это явление крайне редкое.
ГОСЕТ - это самый поучающий театр, который я когда-либо видел.
Во мне происходит какое-то очищение под влиянием его спектаклей…
Театр приехал в Германию, ему следовало бы побывать во всем мире, это не еврейский театр, а настоящий мировой театр…"
"Приехал сюда еврейский драматический театр. Успех - оглушительный. Создание этого предприятия дело еще наше, в Петрограде…". В этом же письме М. Ф. Андреева пишет о том, что "подкупает страстная любовь к своему делу всей труппы и один очень талантливый актер - Михоэлс" (из письма М. Ф. Андреевой к А. М. Горькому. Берлин, апрель 1928 г.).
Итак, ГОСЕТ "завоевывает" Европу.
В Париже его спектаклями восторгаются Ж.-Р. Блок и А. Моруа.
"Имя Михоэлса известно не только в нашей стране, - вспоминает В. Зускин. - В Париже мы гуляли с Михоэлсом, мы поехали в кинотеатр смотреть картину с Чаплиным. Наняли такси. Приезжаем. Михоэлс хочет платить. Шофер отказывается.
- От Вас денег не возьму. Вы своей замечательной игрой доставили мне такую громадную радость, что я хочу хоть в какой-нибудь степени отблагодарить Вас. Для меня большая честь везти знаменитого советского актера…
Глубокое и национальное по форме и языку искусство Михоэлса истинно интернационально…"
Советская пресса, похоже, по поводу гастролей ГОСЕТа за рубежом заняла позицию выжидательную. Кроме информационной заметки в июньской "Правде" (1928. 26 июня) о предстоящем отъезде ГОСЕТа на гастроли в Европу подробных сообщений не было.
Статья Луначарского "Факты и перспективы" (Вечерняя Москва. 1928. 6 октября) явилась первой в советской печати оценкой зарубежных гастролей театра. Статья эта очень важна для правильного понимания дальнейшей судьбы ГОСЕТа (быть может, это было начало конца?). "Государственный еврейский театр под управлением Грановского совершает в настоящее время заграничное турне. Успех его можно назвать смешанным. С одной стороны, нет никакого сомнения, что и пресса, и очень значительная часть публики всюду, где появляется этот театр, приветствует его тонкое и острое искусство, с другой стороны, некоторые газеты - часть буржуазной и даже эмигрантской печати - всячески стараются ослабить политическое значение этого успеха, заявляя, что в театре нет и следа какой-либо советской идеологии, что это театр чужеродный у нас и непоказательный для подлинного лица нашего театра.
К сожалению, руководители Еврейского театра, по-видимому, не сделали всего, что предписывал им прямой советский долг для того, чтобы резко опровергнуть такого рода ложные суждения и подчеркнуть свою коренную принадлежность именно к советскому театру, о чем мы так часто слышали от них здесь, в Москве. Материальный успех театра тоже не выяснен. Почти одновременно руководители театра докладывают о том, что поездка безубыточна и поэтому может быть продолжена, и о том, что она привела к значительной задолженности, для покрытия которой должно быть продолжено турне по Америке. Все это вместе и наличие ряда других фактов не дает возможности Наркомпросу с совершенной уверенностью сказать, каков будет дальнейший путь театра: будет ли он вызван немедленно в Москву или ему будет дано разрешение продолжить поездку.
Для выяснения всех этих обстоятельств Наркомпрос посылает за границу доверенное лицо, которому поручает с совершенной точностью выяснить как политико-идеологическую, так и финансовую сторону нынешнего состояния Еврейского театра".
Процитирую письмо М. Литвакова и С. Палатника, написанное по поручению ЦБ Евсекции и Наркомпроса в местком ГОСЕТа в ответ на заявку А. Грановского, поддержанную коллективом театра, о продлении гастролей по Европе и о поездке из Берлина в США без заезда в Москву. Вот ответ на предложение А. М. Грановского: "Сообщаю Вам текст телеграммы начальника Главискусства тов. Свидерского: "Поездка в Америку не разрешается. Срок пребывания театра остается разрешенный. Предлагаю немедленно выехать в Москву по урегулированию денежных и других вопросов. Свидерский".
Мы уверены, что коллектив вернется к сроку в Москву. Тех артистов, которые не вернутся вместе с коллективом, предпочитая оставаться за границей, мы будем считать выбывшими из ГОСЕТа, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Вместе с тем просим сообщить обо всех затруднениях, которые могут возникнуть, для Вашего своевременного возвращения, дабы мы могли принять меры к их устранению"
Актеры ГОСЕТа не понимали, что происходит. Профсоюзные активисты И. Шидло, И. Рогалер, С. Зильберблат отправили письмо на имя С. А. Палатника и М. И. Литвакова: "Содержание телеграммы тов. Свидерского нам было своевременно сообщено т. Грановским до получения Вашего письма, но для нас в настоящее время совершенно непонятны взаимоотношения между правлением театра в Москве и директором его т. А. М. Грановским. Ваше обращение непосредственно к нам и к коллективу наводит на целый ряд предположений, в то время когда по такому важному и основному для нас вопросу мы должны были бы быть информированы совершенно ясно и определенно.
Дальше Ваше письмо касается вопроса о возвращении театра в Москву. И здесь для нас много неясного. Сроки поездки, как известно, устанавливали не мы, а правление и дирекция. Ваше письмо, по-видимому, имеет в виду техническое прекращение поездки до установленного ранее срока. Но такой вопрос, связанный с целым рядом организационных и материальных вопросов и договорных взаимоотношений, может быть разрешен не нами, а лишь официальным лицом, действующим по определенным полномочиям, ибо требует безошибочного разрешения во избежание последствий как для театра, так и в политическом отношении.
Поэтому мы считаем необходимым приезд сюда лица с соответствующими полномочиями и авторитетом (желательно было бы тов. Литвакова) или, в случае, если это невозможно, тогда, быть может, имеет смысл привлечь к разрешению этого вопроса полпредство…
Письмо Ваше мы пока воздержимся довести до трудового коллектива, т. к. ждем инструкций Союза и Вашего ответа на данное письмо. Не имея ясных и точных директив, мы его опубликованием внесли бы, несомненно, лишь элемент паники и дезорганизации" (4 сентября 1928 года).
Вениамин Львович Зускин не мог остаться в стороне - он отправил личное, весьма подробное письмо Литвакову и Палатнику, где решительно опроверг слухи, дошедшие до руководства Евсекции. Рассказал о приеме в Мангейме, устроенном раввинами этого города: "Вся официальная часть этого вечера состояла из пародий, включая и специально для этого вечера сделанные туманные картины, изображающие триумфальное шествие ГОСЕТа по Европе. За весь вечер не было ни единого выпада против советской власти. Наоборот… Михоэлс от имени всего коллектива… говорил, что ГОСЕТ - дитя Октября, что только в Советской России мог родиться наш театр…"
В этом же письме Зускин рассказывает и о приеме у Шолома Аша, горячо принявшего спектакль "Путешествие Вениамина III": "У себя на вилле под Парижем он устроил чай в честь "дорогих московских гостей"… Поверьте мне, Моисей Ильич (имеется в виду Литваков. - М. Г.), что Алексей Михайлович (Грановский. - М.Г.) не произносил никаких антисоветских, антиевсековских речей. Вас ложно информировали!"
И еще несколько цитат из письма В. А. Зускина: "А теперь, Моисей Ильич, о "наших за границей". Клянусь честью, что все мы идеально ведем себя. Живем мы здесь так же, как в СССР. Работаем много, неимоверно тяжело…
Обидно, до боли обидно, Моисей Ильич, когда после такой напряженной работы, после такого большого успеха работники ГОСЕТа вместо привета и пожеланий им успеха, Вы через Ром (актриса ГОСЕТа. - М. Г.) предъявляете необоснованные обвинения" (10 сентября 1928 года).
Грановский, разумеется, знал о содержании писем Литвакова и Палатника, но за занятостью, а возможно, по другим причинам отнесся к ним недостаточно серьезно. Зускин по простоте душевной всего лишь призывал начальство не верить стукачам. И лишь Михоэлс - Соломон Мудрый - учуял надвигающуюся на ГОСЕТ катастрофу. Он не мог не реагировать на происходящее. Вот цитаты из его послания Литвакову и Палатнику: "Письмо Ваше к Алексею Михайловичу - его убило. Так неожиданно после триумфа, после победы советского театра прозвучали… Ваши обвинения в антисоветских выступлениях и пр… И все это на основании… писем Вассермана или Малаги… (ни в одном из списков работников ГОСЕТа - с 1920 по 1949 год фамилии такие не значились. - М. Г.) Вы как-то выразились, правда давно, что все мы (актеры) суть навоз для удобрения той нивы, которую засевает Алексей Михайлович. И если многие из нас выросли, то, конечно, не настолько, чтобы работать и строить без него. Вопрос о нем - сейчас центральный. Ему надо бы помочь…
Я считаю сейчас роковым то, что Вы заговорили об Алексее Михайловиче тоном борьбы и запугали его…"
Ни письма руководителям месткома ГОСЕТа, ни письмо Зускина, ни даже безапелляционное письмо Михоэлса, увы, воздействия не возымели. В том же, что они дошли до адресатов и лично до главы Наркомпроса А. В. Луначарского, нет никаких сомнений. Воспроизведенное выше его письмо от 6 октября 1928 года тому свидетельство. И хотя в нем нет даже упоминаний о письмах Зускина, Михоэлса, его публикация - сейчас бы это называлось "открытое письмо" - ответ всем вышеперечисленным адресатам. К тому же "для выяснения обстоятельств" действительно был послан человек - им оказался Шмуэль Палатник (тот самый, о бездарном вкусе которого писал в 1927 году Михоэлсу театровед Юзовский), беспартийный большевик, один из авторов еврейской хрестоматии "Классовая борьба". В 1928 году он был одним из руководителей Евсекции. Поставленную задачу Шмуэль Палатник выполнил - театр вернулся в Москву, но без Грановского и его жены.