- Владимир, как же люди могут так жить?
Действительно - как? Ну что можно было ответить… Я отвечал, объяснял, пытался растолковать - не понимали.
Утром вылетали в Курган с Быковского аэродрома на небольшом тесном самолете. Погода была ясная, высота полета небольшая, и я видел в иллюминатор места, в которых прошло мое раннее детство: Горький, Волга, Казань, где я родился, потом - Кама, а вот на ее берегу и Чистополь, где я жил в эвакуации, во время войны, и окончил школу. Я смотрел, и вспоминал, и почти наверняка знал, что вижу все это в последний раз… Когда перелетели древние Уральские горы, я сказал своим спутникам:
- Теперь мы в Азии.
- Как ты это узнал?
- Как? - Я улыбнулся. - По запаху.
Все, смеясь, передавали друг другу эту шутку: "Мы летим над Азией, Владимир узнал ее по запаху…"
В Кургане была на удивление теплая и солнечная погода. Все поражались:
- Вот это интересно: прилетели в Сибирь, а тут так тепло.
Пока самолет выруливал по широкой бетонной взлетной полосе к новому невысокому зданию аэровокзала, я вспоминал, как 24 года назад, в 1965 году, прилетел сюда впервые. Тогда я тоже прилетел с энтузиазмом - обучаться методу. Тогда здесь все было по-другому - грунтовая полоса, деревенская избушка вместо аэровокзала. Илизаров встречал меня на маленьком старом "Москвиче". Мог ли я тогла предполагать, что через столько лет опять приеду сюда американским доктором, да еще и во главе группы других американцев!
У трапа самолета нас встречал улыбающийся Гавриил с небольшой свитой помощников. Спускаясь по трапу, я присматривался к нему. После лечения в Америке он выглядел явно поздоровевшим. Со звездой Героя и медалью Ленинской премии на пиджаке, он казался очень важным. Такая встреча была неожиданной для американцев.
- Это Илизаров?
- Ого, сам Илизаров приехал!
- Где Илизаров?
- Это он, я видел его по телевидению…
Пока мы с Ником представляли ему членов группы, многие тут же с ним фотографировались. На автобусе нас повезли в ресторан на ланч. Впереди ехала машина милиции, за ней на черной "Чайке" Илизаров со своими докторами - все выглядело очень официально.
Хотя в Кургане была довольно приличная гостиница, нас разместили не в ней, а в общежитии местного техникума. Очевидно, власти города и сам Илизаров считали, что нас лучше не смешивать с русскими гостями и местным населением.
У входа выстроилась группа женщин. Мне подсказали, и я объяснил: это комендант общежития, хозяйственные работники, поварихи, официантки, уборщицы - они будут нас кормить и ухаживать за нами. Демократичные американцы пожимали им руки, женщины смущенно улыбались, вытирали руки передником и протягивали ладошки "ковшиком". Двое молодых инженеров с "Ричардса" сразу уставились на двух хорошеньких официанток и пытались с ними заговорить по-английски, но ничего из этого флирта не вышло - те лишь смущенно хихикали.
Каждому из нас предоставили по небольшой чистой комнате на втором этаже, с узкой железной койкой, у каждого была темная душевая комнатка с туалетом, где стояли два оцинкованных ведра.
- Зачем нам ведра?
На мой вопрос хозяйка смущенно ответила:
- Горячей воды, извините, временно нет. Но вы можете каждое утро спускаться с одним ведром вниз на кухню - там вам будут давать кипяток. А другое ведро для смешивания с холодной водой. Вы уж извините.
- А когда пустят горячую воду?
Она выразительно развела руками.
Я разъяснил моим коллегам эту удивительную технологию утреннего купания.
После устройства нас повезли в илизаровский институт. Официально он назывался Курганский научно-исследовательский институт экспериментальной травматологии и ортопедии (КНИИТО). Это было настоящее чудо, поразившее и американцев, и меня: самый большой в мире ортопедический госпиталь, на восемьсот больных. Он стоял посреди просторного парка, огороженного красивой чугунной оградой. Там же были отдельный корпус для научных лабораторий, виварий для экспериментальных животных и небольшой завод для производства аппаратов Илизарова. Главный шестиэтажный корпус был звездчатой формы с пятью расходящимися крыльями. В нем просторный парадный вестибюль с фонтаном.
Грандиозность и красота института поразила всех:
- Владимир, это его собственный госпиталь?
- В России нет ничего собственного, все - государственное.
- В Сибири - и такой госпиталь! Поразительно!
Нас повели в амфитеатр большой аудитории. Я шел по этому дворцу, как зачарованный, и продолжал вспоминать тот свой первый приезд. Илизаров был тогда никому не известным провинциальным врачом и работал в старом двухэтажном госпитале инвалидов войны. Я был первым доктором из Москвы, кто приехал обучаться его методу. И, хотя я знал, что Илизаров сделал открытие, но я также знал, что в нашей стране дороги для личной инициативы очень и очень трудные. Как удалось Илизарову это чудо в небольшом провинциальном советском городе? Поистине, для этого нужно быть кудесником, правильно люди назвали его так еще задолго до постройки этого дворца.
А все дело было в том, что целеустремленностью и настойчивостью он сумел доказать тугодумным властям, что его метод лечения дает не только блестящие результаты, но и государственную экономию в лечении больных - он быстрее, проще, эффективнее и дешевле других. На доказательство этого у него ушло двадцать лет жестоких стычек с бюрократами. И только в 1980-е годы, получив признание, сумел он построить этот институт.
В аудитории происходило более подробное знакомство профессора с нами. Ник Зелинский рассказывал ему про каждого. Когда дошла очередь до меня, Ник сказал:
- Это доктор Голяховский из Нью-Йоркского госпиталя для заболеваний суставов.
Илизаров улыбнулся в усы:
- Ну, его-то я знаю…
В тот первый вечер наши хозяйки в общежитии устроили для нас пышный ужин. Столы в большой столовой были расставлены буквой П и накрыты больничными простынями. На них густо стояли бутылки водки, коньяка, шампанского и минеральной воды, в банки разложена черная и красная икра и обильные русские закуски. Две хорошенькие официантки, в мини-юбках с белыми фартуками целый вечер суетились и обносили нас горячими блюдами. Время от времени в дверях кухни появлялись фигуры поварих и кухарок, они украдкой посматривали на нас. Когда мы стали расходиться по комнатам, я предупредил всех:
- Ни за что не пейте водопроводную воду из-под крана и не чистите ею зубы. Берите минеральную воду со стола.
Вместе с бутылками "Нарзана" и "Боржоми" мы прихватили и недопитые вина: пригодится для камерных бесед.
Но не все поднялись наверх: на этот раз двум нашим молодым инженерам удалось каким-то образом объясниться с официантками, и после ужина эти ребята исчезли - вместе с ними.
Проснувшись рано, я взял ведро и пошел на кухню. Мне надо самому проверять: действительно ли там есть горячая вода? Поварихи и кухарки, крупные сибирячки, повязанные белыми платками, уже возились у громадной плиты, на которой стояли большие чаны с кипящей водой. Смущаясь иностранца и улыбаясь ему, они жестами указывали на чаны и пытались выхватить ведро: мы, мол, вам нальем, господин американец.
- С добрым утром, - сказал я. - Не беспокойтесь, я сам могу налить.
Как они удивились!
- Это как же?.. Извините, откуда вы русский-то знаете?
- Потому что я русский.
- Русский? А нам говорили, что все американцы.
- Верно, все. И я тоже американец. Но раньше я был советским и жил в Москве.
- А как же это вы в Америке-то оказались?
- Я эмигрировал туда в 1978 году.
- Эмигрировали?.. Как это?.. Разве можно было?
- Можно.
- А семья ваша в Москве осталась?
- Нет, мы все вместе выехали. Мы живем в Нью-Йорке.
Простым женщинам из глубокой провинции еще не приходилось видеть эмигранта из их страны, для них это было еще большее чудо, чем американцы. Похоже, они вообще мало знали об эмиграции: в провинции, особенно там, где было мало евреев, эмиграция пребывала в зачаточном состоянии.
Начались походы наших докторов вниз с пустыми ведрами и осторожные подъемы вверх с наполненными кипятком. Для американцев душ утром - как молитва: день американца начинается с душа. Они очень чувствительны к запаху пота. Но не все хотели идти за горячей водой и обливались холодной. Ночь была прохладная - и вода соответственно тоже. Поэтому из их комнат слышались громкие охи, ахи, рычания и повизгивания.
Единственной нашей женщине Лорейн, читательнице моей книги, я принес ведро с горячей водой. Она была профессор и замужем за профессором хирургии, жили они с двумя сыновьями в богатом доме, и вряд ли ей когда-нибудь приходилось таскать ведра. Я поставил ведро у ее двери и постучал:
- Лорейн, с добрым утром! Горячий душ приехал. Только осторожно с ведром.
Оттуда высунулась дамская ручка, махнула мне и ухватила ведерко, тоже за ручку.
Нам так и не включили горячую воду, и такое удовольствие мы имели каждое утро. А так как минеральной воды иногда было мало, а шампанское всегда оставалось, то некоторые наши доктора по утрам полоскали рот… шампанским.
Питались мы только у себя в столовой, три раза в день нас возили на автобусе из общежития в институт и обратно. Поварихи кормили нас очень вкусно и обильно, а официантки вежливо обносили и с каждым днем все ласковей переглядывались с молодыми инженерами. Один раз я спросил у них:
- Ребята, скажите откровенно - какая разница между американскими и русскими девчатами?
Не задумываясь, оба ответили:
- Русские реже принимают душ.
Очевидно, другой разницы не было. Но эта произвела впечатление. Неудивительно, конечно, что девушки мылись реже - горячей воды ведь никогда не было…
На второй вечер за мной заехал шофер Илизарова и повез к нему домой. Жил он в стандартном пятиэтажном доме без лифта, какие строили по всему Союзу с хрущевских времен. Их тогда так и прозвали - "хрущобы". Но и этого дома для сотрудников своего института Илизаров долго добивался от местных властей. Ему даже удалось уговорить строителей, чтобы потолки сделали немного выше стандарта в 2,5 метра.
В доме для него была специально сделана четырехкомнатная квартира на третьем этаже. Жил он с женой Валентиной, моложе его на пятнадцать лет. Она раньше работала врачом-рентгенологом вместе с ним, но заболела артритом, плохо ходила и теперь была на пенсии по инвалидности. Комнаты довольно маленькие, но по советским меркам и это было роскошью.
Я был не единственным гостем: шофер привез еще мэра итальянского города Руфино, что неподалеку от Флоренции, коммуниста Эмилио Ромбенчи с переводчицей. Мне объяснили, что Руфино - побратим Кургана, и мэр тут по делам. Дружба городов началась с того, что Илизаров вылечил девочку-инвалида из Руфино. Еще раньше он вылечил знаменитого итальянского путешественника и ученого Карло Маури, спас его ногу от ампутации. Тот посоветовал отвезти девочку в Курган. Потом Илизарова пригласили в Руфино и сделали почетным гражданином. Когда мэр приезжал в Курган, он всегда заезжал к своему другу Илизарову.
Эмилио боготворил Илизарова и, очевидно, считал, что вся медицина в Союзе стоит на таком же высоком уровне, как илизаровский метод лечения. Поэтому он очень удивился, узнав, что я - русский доктор, эмигрировал и работаю теперь в Америке.
- Зачем же вы уехали?
Вышла небольшая дискуссия: где медицина и жизнь лучше, в Союзе или в Америке. Я доказывал, что в Америке - лучше.
- Но ведь вы приехали сюда обратно, чтобы учиться у профессора, - говорил он.
- Потому что профессор создал то, чего не делали в Америке. Но это только он один.
- Значит, в Америке не умеют делать такие чудеса, как делает профессор?
- Не умеют. Мы приехали, чтобы научиться им у профессора и делать их в Америке.
Илизаров слушал, улыбаясь в усы, и не комментировал. Он, конечно, знал, где лучше, по своему собственному опыту. Но неудобно ему было спорить с иностранным коммунистом, потому что и сам он был членом партии. Убежденным коммунистом он никогда не был, но его насильно уговорили вступить в партию, когда встал вопрос, кому быть директором института. И, хотя он партию не любил, но уступил - во имя дела своей жизни.
Мы сидели в гостиной за низким кофейным столиком: почему-то в квартире не было столовой, хотя стояла дорогая импортная мебель. Жена Гавриила на кухне готовила нам кушанья, но в комнату не заходила. Дочь Светлана без конца вносила и уносила блюда, но с нами тоже не сидела ни минуты. Хозяин никак на это не реагировал, но мне казалось странным, что хозяйки нет с нами, и я пошел на кухню поздороваться с ней. К моему удивлению, она двигалась, с таким трудом передвигая ноги, что стало ясно: светское общение не для такого ее состояния.
- Валентина, покажите мне ваши рентгеновские снимки.
- Ой, да зачем же вам?.. Да вы не беспокойтесь…
Светлана принесла старые снимки, очень плохого качества, но и по ним видно было, что у нее тяжелейший артрит тазобедренных суставов. Поразительно: как это жена выдающегося хирурга не получала никакого лечения? В Союзе это лечить еще не умели, но в Европе и в Америке уже сотням тысяч больных делали операции замены больных суставов на искусственные. Я стал уговаривать ее приехать с мужем в Нью-Йорк для операций. Валентина смущенно улыбалась:
- Да спасибо… Ну, да, может быть, когда-нибудь… Да вы не беспокойтесь…
Через год я все-таки уговорил Гавриила, чтобы он привез жену в Нью-Йорк. Френкель поставил ей искусственные суставы на обеих ногах, и она снова стала ходить.
Для занятий в институте к нам прикрепили сотрудников отдела переводов: трех молодых женщин с одинаковым именем Ирина и Олега Горбачева, однофамильца президента. Когда Илизаров или его ассистенты читали нам лекции и проводили занятия, они переводили почти слово в слово. К тому же нам раздали английские инструкции к занятиям. Я ожидал, что американцы, избалованные высоким классом международных семинаров, станут критиковать русских преподавателей. Но занятия были с таким новым для них материалом, так детально продуманы и на высоком уровне, что все были довольны.
К тому же каждому из нас по нескольку раз дали ассистировать на операциях. А это самое интересное: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Илизаров и многие его сотрудники были виртуозы этого метода, они делали все операции только одним этим методом.
Меня и Лорейн пригласил ассистировать сам Гавриил. В первый раз я ассистировал ему двадцать четыре года назад. Подготовка рук к операции была старинная, как по всей России, и ничуть не изменилась с того времени. Лорейн, конечно, удивлялась. Во время самой операции Гавриил многое делал, как говорится, на глазок. И Лорейн опять удивлялась кажущейся неточности его движений. Но у него был в этом громадный опыт. В результате все получалось очень хорошо.
Я был счастлив: через столько лет перемен и испытаний в моей судьбе жизнь доставила мне опять высокое профессиональное удовольствие - делать илизаровскую операцию с самим Илизаровым (пройдет еще несколько лет, и мы сделаем с ним вместе его самую последнюю в жизни операцию…).
Нас удивляло, как долго держали больных в институте - по месяцам, пока совсем не поправятся.
- Владимир, почему пациенты так долго лежат в госпитале? Ведь это очень дорого, - спрашивали мои американские коллеги.
- Здесь это не так дорого.
- Почему?
- Все субсидируется государством, и труд персонала ценится очень дешево.
- Почему?
Этих "почему" было все больше. Я уставал отвечать на них.
Но самое поразительное для американцев было видеть больных, которые поступали в Курганский институт со всего Союза. Почти всем им раньше уже делали операции в других больницах, и они приезжали с плохими результатами и тяжелыми осложнениями. Таких осложнений давным-давно не было в Америке. Я тоже смотрел на это уже "американскими глазами". Для нас это была наглядная демонстрация низкого общего уровня лечения в Союзе.
Мои коллеги говорили:
- В Америке пациенты засудили бы докторов за такие результаты лечения. Владимир, почему в России пациенты не судят своих докторов?
- Здесь доктора не получают денег от пациентов.
- Почему?
- Потому что они получают государственную зарплату.
- Почему?
Опять и опять "почему"…
На фоне общего низкого уровня советской медицины институт Илизарова возвышался, как Эверест. В детском отделении лежали страдальцы с малых лет, с короткими и деформированными ногами и руками, было несколько юных карликов. Многие до операции не могли ходить. Теперь на ногах или руках у всех были аппараты Илизарова, и с ними они не только заново учились ходить, но даже… танцевать. Специально для нас был устроен показ балета "Лебединое озеро": дети в балетных костюмах, с аппаратами на ногах, танцевали под аккомпанемент балетмейстера-пианистки. Они так старались, и у них это получалось так грациозно, что нашему восхищению не было предела. Мы аплодировали им без конца, у многих на глаза набежали слезы умиления (и у меня тоже).
После представления Илизаров собрал нас в своем кабинете:
- Ну как - понравился наш балет?
- Поразительно! Но поразительнее всего - искусство докторов.
- Да, много труда, много труда. Я вам вот что хочу сказать. Мы лечим кости и суставы, а вместе с этим вылечиваем и души. Многие из этих детишек не имели надежды когда-либо стать здоровыми. А теперь они могут танцевать и прыгать наравне с другими детьми. Если присмотритесь, то обратите внимание: у маленьких карликов, которым мы удлиняем ноги и руки, изменяется даже лицевая мускулатура. У них поднимаются опущенные раньше углы рта. А почему? Потому что они все больше радуются жизни и чаще улыбаются.
В тот раз Илизаров преподал нам урок не только лечения, но и настоящей философии гуманизма медицины. И ему мы аплодировали за это даже больше, чем танцевавшим для нас детям.
Каждый день мы поражались блестящим результатам лечения, которых добивались врачи-илизаровцы. Среди них были настоящие виртуозы. Но горько было узнавать, что при таком уровне профессионального умения уровень их жизни очень низкий.
Уже через несколько дней они освоились со мной и стали доверительно жаловаться на низкую зарплату, на тяжелую жизнь, на трудности работы. В перерывах между занятиями я угощал их американскими сигаретами. Затянувшись ароматным дымком, они начинали откровенный разговор:
- Вот, извините, сколько получают доктора в Америке?
Мне было неловко называть им те высокие суммы, и я хитрил:
- Приблизительно по пять - семь тысяч долларов в месяц (это было втрое меньше настоящего).
- Пять-семь тысяч?! А я, если на доллары, так получаю всего сто пятьдесят. Прожить на такие деньги все трудней. В магазинах продуктов и товаров все меньше.
Вступал в разговор другой хирург:
- Хорошо еще, что наш директор договорился, чтобы на институт выделяли немного мяса из армейских фондов. Теперь каждому врачу дают в месяц по три киллограмма по государственной стоимости. Но этого мало, приходится докупать на рынке. А там цены втрое выше.
Подходил третий и продолжал: