Летом 1928 года в санаторий в Сухуми приехал отдыхать молодой, но уже лысеющий доктор из Казани Юлий Зак. Он только недавно окончил медицинский факультет и начинал карьеру хирурга в клинике знаменитого профессора Вишневского. Увидев, проходя по улице, в окне фотоателье портрет молодой красавицы, он решил ее разыскать. Другие отдыхающие подсказали ему:
- Эта девушка работает сестрой в нашем санатории.
Так познакомились мои родители. Он сразу влюбился до безумия, но ему оставалось пробыть там всего три недели. Вообще не очень решительный по характеру, тогда он решился и сделал ей предложение. Они договорились, что в феврале следующего года он вышлет ей деньги на железнодорожный билет до Москвы и там встретит ее, чтоб вместе ехать в Казань.
- Как я тебя узнаю зимой? - спросила она, потому что они видели друг друга только в летней одежде.
Любовь помогла, и 21 февраля 1929 года они вместе приехали в Казань. Это был день их свадьбы. Все ее приданое помещалось в одном маленьком чемодане. Ради такого случая она купила себе модные фетровые боты. Семья жила бедно и тесно, у молодых не было отдельной комнаты. Тем не менее ровно через девять месяцев, 24 декабря 1929 года, появился на свет я.
Трудно понять, как моя мама решилась на такую перемену в своей жизни. Истории их семей и уклад были абсолютно противоположными. Казаки Голяховские до революции были процветающим кланом, а Заки стояли в самом низу общественной лестницы. К тому же казаки (хотя и не сами Голяховские) устраивали погромы. Зато после революции они должны были скрывать свое происхождение, а мещане Заки смогли получить образование и стать советскими интеллигентами. Да и характерами папа с мамой тоже были абсолютно разные: он - трудяга и примерный семьянин, но человек, полностью поглощенный лишь одной медициной. Она - аристократическая натура с широкими интересами, особенно в области искусств. Дворянка-южанка попала в мещанскую еврейскую среду средней полосы России. Я уверен, что только благодаря своим исключительным человеческим качествам она смогла приспособиться к этой совершенно чуждой среде, и все же осталась самой собой. Мама была абсолютно лишена не только антисемитизма, но даже самой поверхностной настороженности против этой нации. И надо сказать, что еврейские родственники отца всегда любили эту русскую женщину чуть ли не больше, чем своих родных. Да и, по правде говоря, какие они были евреи? Хотя моя бабушка по отцу была дочерью раввина, жизнь в большом русском городе всех их ассимилировала. А революция всех уравняла. Так в моих родителях сошлись две противоположности, и они вместе прожили счастливые пятьдесят лет.
Мама рассказывала:
- Когда он сделал мне предложение, я не знала, что ответить. Но в Сухуми жили тогда другие казанцы, которые знали Заков. Они сказали мне: "Выходите за него, семья у них хорошая, они все люди хорошие". А мне так хотелось ребенка, что я согласилась.
Ей уже было двадцать семь лет и, насколько я могу себе представить, она совсем не была влюблена в того, за кого вышла замуж. Есть такое тонкое и мудрое наблюдение: из двух целующихся один целует, а другой только подставляет щеку или губы. Многих женщин, даже красивых, судьба обходит большой любовью. Маме нравилось, что ее муж - доктор, ученый человек. Все его знакомые тоже были доктора и профессора. И маме хотелось, чтоб и ее сын стал ученым. Свою нерастраченную любовь она перенесла на меня.
- Когда я в первый раз вынесла тебя из дома на снежный морозный воздух, тебе была всего неделя. Я несла тебя на руках - на санки или коляску у нас денег не было. Так я пришла с тобой прямо в Казанский университет. Там я откинула пеленку с твоего личика и сказала: "Смотри, Володенька, когда вырастешь, обязательно стань ученым".
Я этого, разумеется, не помнил, но наставление мамы выполнил.
Когда мне было пять лет, мы переехали в Москву. Я пошел в школу под отцовской фамилией. Случилось так, что в самый первый день учительница спросила:
- Дети, вы знаете, что такое национальность?
Все радостно закричали:
- Знаем!
- Сейчас я буду называть национальности, а вы поднимайте руки, если это ваша национальность.
Это выглядело, как игра, и мы так же весело согласились. Она сказала:
- Русские, - и поднялось большинство рук. Я тоже хотел поднять руку, помня, что моя мама русская. Но, пока я размышлял, она быстро перечисляла дальше:
- Украинцы, белорусы, грузины…
Каждый раз поднималось несколько рук. Наконец, она сказала:
- Евреи.
Тут я обрадовался, что тоже могу поднять руку. Но как только я это сделал, большинство детей повернулись в мою сторону и засмеялись, указывая на меня пальцами:
- Зак - еврей! Зак - еврей!
Я растерялся, а учительница строго сказала:
- Ребята, не надо смеяться над Заком. Евреи - такая же национальность, как и все другие.
Но я уже тогда понял, что, очевидно, эта национальность все-таки не совсем такая, как другие…
Я рассказал об этом происшествии дома, отец расстроился и взялся за голову. Но мама решительно перевела меня в другую школу, теперь уже под своей фамилией. Так я стал Голяховским.
Мои родители долго бедствовали, как большинство людей в те времена. Мы ютились в одной комнате в коммунальной квартире. Но потом карьера отца пошла в гору; он стал профессором хирургии и очень популярным доктором среди московских звезд искусства.
По образу и подобию отца я стал доктором и хирургом, а мама привила мне любовь к искусству, особенно к литературе, и больше всего - к Пушкину.
Я всегда обожал ее и уже в раннем возрасте дал этому моему чувству обоснование:
- Я тебя очень люблю. Знаешь, почему? Потому, что сколько мам есть на свете, а никто не хотел меня выродить, а ты взяла и меня выродила.
Детская логика. Но и теперь, на старости лет, я считаю, что мне повезло, оттого что меня ВЫРОДИЛА именно моя мама!..
Нет смысла лишний раз говорить, что люди, эмигрировавшие в Америку в преклонном возрасте, болезненно переносят столь резкие перемены и новое окружение. Сколько раз я слышал от старых иммигрантов:
- Господи, какую я глупость сделал, что приехал!
- Пешком бы, кажется, пошел обратно, если бы мог!
- А чего здесь хорошего? И люди другие, и все другое!
Это - как при пересадке деревьев: молодые побеги быстро и легко приживаются и начинают буйно расти, а старые деревья болеют, привыкая к новому грунту. Но моя мама и в этом была исключением. Ей все вокруг было интересно, она часто говорила:
- Я каждое утро благодарю Бога за то, что мы в Америке.
Конечно, она страдала после смерти отца, случившейся через год после нашего переезда. Конечно, она тяжело переживала мое неустройство в первые годы и ошибки своего внука. Но она никогда ни на что не жаловалась, никогда себя никому не навязывала. Зато как она гордилась моим продвижением в медицине, как радовалась моим книгам!
Она любила жизнь, умела ее наблюдать и получать от нее удовольствие. Вскоре после переезда она познакомилась с жившими рядом иммигрантами-евреями из разных городов Союза, и вокруг мамы сплотилась небольшая компания. Почти все вдовы, с очень разным культурным уровнем, они сошлись случайно, но потом были долгие годы крепко спаяны. Как между всеми стариками, случались между ними интриги и разногласия, но мама, всегда выступавшая арбитром, умела помирить спорщиков. Она говорила:
- Мы друг друга не выбирали - нас Бог свел.
На старости лет у большинства из них обнаружилась приверженность к иудейским ритуалам. И, хотя мама была единственная русская среди них, они всегда ее приглашали на свои праздники.
Все годы мама упорно учила английский, ходила на вечерние курсы и занималась сама дома, исписывая упражнениями толстые тетради. И она освоила язык настолько, чтобы объясниться в любой ситуации, но главное - понять, что ей говорят. Это был уникальный случай среди иммигрантов ее возраста. Впрочем, она во всем была уникальна.
С туристической группой мама ездила в Канаду, во Флориду, в Париж и Бельгию, даже летала в Израиль: ей хотелось посетить святые места. На старости она, как и ее новые друзья евреи, стала религиозной, хотя и не слишком. Неподалеку от ее дома была украинская церковь Святого Володимира. С русской церковью разницы там почти не было, и мама стала ходить туда, как в клуб. Но к своей вере она относилась с некоторым юмором, рассказывая:
- Вчера была в церкви и все клянчила и клянчила у Бога…
Как живут старые иммигранты из Союза, которые никогда в Америке не работали? Казалось бы, на что им рассчитывать? Но в американском обществе сильно развита забота о стариках, не исключая иммигрантов. Всем, кому больше 65 лет, назначается пособие SSI (Supplemental Security Income - дополнительное социальное обеспечение), около 550 долларов в месяц. И мама получала столько же, и ей хватало. Одно время она стала подрабатывать, ухаживая за больной старой иммигранткой. Только ее поездки за границу и в летний лагерь оплачивал я. Всем получающим SSI полагаются отдельные квартиры. Мама платила 150 долларов за квартиру в государственном доме для людей с низким доходом. Это не значит, что такие дома плохи, наоборот, они все вполне приличные. Социальные службы города предоставляют пожилым иммигрантам страховку "Медикейд", оплачивающую прием в поликлиниках, лекарства и транспорт в госпиталь и обратно, а после 65 лет еще и вторую страховку - "Медикер", дающую возможность наносить визиты частным докторам. Если по состоянию здоровья престарелые иммигранты нуждаются в помощи, им назначают приходящую домработницу на определенное число дней и часов в неделю, в зависимости от возраста и состояния. Их обязанности - покупать старикам продукты, готовить, убирать квартиры, гулять с ними. Совсем слабых и больных помещают в Дом престарелых, за который "Медикейд" платит полностью. Казалось бы, чего еще желать? И все-таки многие остаются недовольны: не такую им прислали домработницу, не в таком районе поселили, не такую дали квартиру…
Моей маме нравилось все - такой уж характер. Она украшала свою квартиру дешевыми приобретениями. Иногда кто-то выносил на улицу перед домом ненужную лампу или что-то из вполне приличной мебели. Если ей что-то нравилось, мама платила служащему, который убирался в ее доме, и тот приносил эту вещь к ней в квартиру. Потом я или кто-нибудь из ее знакомых чинил или обновлял приобретение. Мама с юмором говорила:
- Смотрите, что на помойке нашла. А ведь, правда, выглядит хорошо?
Два раза в неделю к ней приходила молодая черная работница. Мама была довольна своей помощницей, делала подарки ее детям.
Чтобы покончить с описанием забот Америки о стариках-иммигрантах, прибавлю, что органы социального обеспечения выделяют около двух тысяч долларов на похороны (в среднем они обходятся в пять-шесть тысяч).
Ну а пока что мы праздновали мамино девяностолетие. Конечно, она купила себе новое платье, сделала перманент и выглядела очень элегантно. И мамины друзья пришли принаряженные, хоть и доплелись с трудом. При виде широкого и богатого стола глаза у гостей разгорались. Как ни слабы и малоподвижны были ее приятели, покушать они любили (правда, потом принимали слабительное).
Застолье продолжалось полдня, без конца говорились тосты, мама на них остроумно отвечала, все смеялись - будто помолодели. А я, глядя на маму, радовался, что мы вместе уже более шестидесяти лет. И не думал о том, что когда-нибудь нам придется расстаться…
Ватерлоо Илизарова
В конце 1991 года бесславно рухнул Советский Союз. С исторической точки зрения это был закономерный конец государства, основанного на ложных началах несбыточного коммунизма. Но для живших там людей развал страны был катастрофой - разрушился устоявшийся уклад жизни, к которому они приспособились. А взамен ничего другого не было - образовывался вакуум, пустое пространство вместо экономики и хаос жизни. Только постоянная диктатура, державшая подданных в бедности и страхе, семьдесят лет удерживала страну от развала. Но с тех пор, как Горбачев "ослабил вожжи", она покатилась вниз, как в горном обвале. И чтобы совсем ее разрушить, Ельцин оборвал установившиеся экономические связи между республиками. Он сделал это одним махом, сплеча, как всегда все делалось "русским медведем". Как ни плохо жили там люди, но это повергло основную массу в полнейшую нищету. Такого не ожидал никто.
В конце рокового для СССР 1991 года Илизаров опять оказался в Нью-Йорке: привез жену Валентину на операцию протезирования тазобедренных суставов. Поселились они в квартире Светланы, которая твердо решила остаться жить в Америке и уже перевезла сюда своего семилетнего сына. Гавриил не только не возражал, но был рад ее решению. Он в те дни был в хорошем настроении: его выбрали в академию наук, Горбачев обещал построить ему институт в Москве и дал шикарную квартиру в легендарном Доме на набережной, напротив Кремля.
Незадолго до того вышла из печати его монография. Книгу издали в Германии на английском языке. Стоила она 450 долларов! Во всем этом заключался один из парадоксов нового времени: всю жизнь Илизаров работал в России, но эта книга была недоступна русским хирургам, никто не мог ее купить, да и прочесть мало кто мог. Илизарова это совсем не расстраивало. Мне такая реакция казалась проявлением старческого эгоизма. Тяжелый том в 800 страниц был, конечно, плодом сорокалетних трудов автора, но и заслугой американского энтузиаста его метода Стюарта Грина: его усилиями за пять лет монография была собрана, переведена и отредактирована из опубликованных статей и рукописей Илизарова. Гавриил получил за книгу солидные деньги, чем был, похоже, доволен в первую очередь.
Виктор Френкель с резидентом Джеффри Спиваком сделали успешную операцию его жене (сам я стоял в операционной "в запасе"). В последующие дни я приводил Гавриила навещать Валентину - сам он плохо ориентировался в наших коридорах. И цветы для жены тоже покупал ему я и отдавал их Илизарову перед самой палатой. Ему уже было 73 года, он заметно сдавал, хотя сам ни за что бы в этом не признался. Всю жизнь он привык много и тяжело работать, и теперь ему было скучно без дела.
Каждый день он с нетерпением ждал меня, чтобы я рассказывал ему о свежих новостях из Союза:
- Ну, ну, что там делается?
Новости были невеселые. В правительстве и парламенте царил такой хаос, что Гавриил, остававшийся народным депутатом, ничего понять не мог. Он вновь и вновь повторял:
- Да, вовремя ты уехал…
Очевидно, в ту пору он и сам подумывал о переезде в Америку. По скрытности характера он этого не говорил, но, когда мы шли по улице и он видел, что на доме висело объявление о продаже, всегда спрашивал:
- Сколько стоит?
Стоимость на таких объявлениях никогда не указывается, и я называл приблизительную.
- Так, так… А дешевле отдадут?
- Об этом надо говорить с хозяином.
Если дом был большой, он интересовался стоимостью квартиры.
- Это зависит от того, сколько в ней спален.
- Почему спален?
- В Америке квартиры считают по спальням: одна, две или три спальни. При этом, конечно, в каждой квартире есть и гостиная, и столовая, и кухня, и одна или две ванных комнаты.
- Чудно как-то это у вас.
Незадолго перед новым, 1992 годом, по телевидению объявили, что в новогоднюю ночь Горбачев уйдет в отставку и Советский Союз перестанет существовать, распавшись на отдельные государства.
Услышав от меня эту новость, он посмотрел на меня, как на ненормального:
- То есть как это - не будет Советского Союза? Куда же он денется?
- Официально объявлено, что в Союз распускается на отдельные независимые государства, Ельцин останется президентом России. Красный флаг над Кремлем будет заменен российским трехцветным, а гербом страны станет старый русский двуглавый орел.
- Во дают!.. - только и мог сказать он. - Какое же они имели право сделать это без созыва парламента? Почему меня не информировали?
- Будто ты не знаешь, что все диктаторы делают то, что захотят. Руководители республик собрались во главе с Ельциным и приняли такое решение.
- По пьянке решили, - прокомментировал он. - Я Ельцина знал, когда он был секретарем Свердловского обкома партии, мы с ним вместе водку пили. Точно, по пьянке решили!
- Тебе лучше знать, если ты с ним водку пил.
- Вот я и говорю: без народа, без депутатов, без ума и рассудка решили. А что коммунистическая партия решила, не передавали?
- Партию тоже распускают.
- Распускают? Так, так… Слушай, а если ее распускают, то, может, все членские взносы нам вернут?
- Об этом я не слышал.
Он еще больше расстроился:
- Как же так - платили-платили, а теперь вдруг не отдадут…
Денег ему было жалко больше, чем всего остального.
В те дни я старался отвлечь его: водил в рестораны, приглашал консультировать больных. Френкель платил ему за консультации двести долларов в неделю. Гавриил требовал от меня, чтобы чеки ему давали сразу после консультаций. В бухгалтерии удивлялись: к чему такая спешка? Пока ему выписывали чек, он сидел у меня в кабинете:
- Ну, что они там тянут? Скоро уже? Пойди, поторопи их.
Я показывал Гавриилу рисунки для будущей книги. Теперь, когда его собственная книга была роскошно издана, и за нее автор получил крупный гонорар, он совсем не ревновал и охотно давал мне советы. А потом опять:
- Ну что, деньги выписали?..
Как раз в те недели ко мне привели пациента Филла Кэлли, двадцати двух лет. У него два года назад был сложный перелом ноги. Его лечили в других госпиталях, делали несколько операций, но перелом не срастался. Последнюю операцию делали по методу Илизарова. Неопытный хирург неправильно наложил аппарат, и перелом опять не сросся. Я показал юношу Илизарову. Он страшно расстроился:
- Видишь, что получается, если неправильно делают. Теперь станут говорить: "осложнение илизаровского метода". На самом деле все сделано не по-моему. Я всегда говорю: делайте все правильно и не будет никаких осложнений. Придется переделывать.
Это был редкий случай попросить Гавриила сделать с нами операцию. Но в Америке никто не имеет права даже тронуть пальцем пациента, если нет лицензии. Я спросил Френкеля: