- Владимир, зачем нам об этом думать? У нас есть контракт с юридической фирмой, которая защищает интересы докторов нашего госпиталя. Пусть наши юристы и думают - мы им за это платим.
- А может суд присяжных присудить им десять миллионов?
- Ты шутишь?! Какие там десять миллионов! Мы что - убили его? Это обычный трюк стороны обвинения, так они стараются запугать обвиняемую сторону. Если их адвокат выигрывает процесс, он получает третью часть. Но эти ничего не получат.
- А что ты думаешь насчет обвинения Мадонны?
- Что я думаю? Если бы мы знали раньше, что она сексуально не удовлетворена, мы с тобой могли бы ей помочь, - вот что я думаю.
- Хорошая идея, Виктор.
- Не просто хорошая идея, а еще одна хорошая идея!
Доводы Виктора меня немного успокоили.
Шли месяцы, и я перестал даже думать о суде. Чуть ли не через год адвокат из нашей фирмы, Теодор Розенцвейг, позвонил мне и пригласил к себе в контору на первое собеседование, перед тем, как меня вызовет к себе адвокат обвинения. Гражданские дела в судах Америки зачастую тянутся годами, потому что суды чересчур загружены делами. Слишком много людей в Америке судят других слишком многих по слишком многим поводам. Недаром американское общество само себя называет обществом сутяжников.
Юридическая фирма, обслуживающая наш госпиталь, занимала сорок второй этаж небоскреба в деловом районе. Я поразился многочисленности штата фирмы: сотни делопроизводителей, секретарей и помощников адвокатов сидели перед компьютерами или сновали с бумагами по коридорам. А ведь это была одна из многих тысяч таких фирм. Сколько же людей работают на сутяжников в Америке!
Кабинет Розенцвейга был гораздо просторнее моего, мебель тоже намного лучше - все говорило о преуспеянии. Мы с Тедом были немного знакомы, настроен ко мне он был дружественно. На его столе лежал мой учебник по илизаровским операциям.
- Владимир, я прочитал твою книгу, и хотя, конечно, мне не все там ясно, но я понял, что вы с Виктором - самые большие авторитеты по илизаровским операциям в Америке. Это поможет мне защищать вас.
- Когда я писал этот учебник, то, по правде говоря, никак не думал, что он может защищать в суде!
Тед рассмеялся:
- Защищать вас буду я, но книга даст мне материал для доказательств. Ты отметь мне страницы, которые больше всего подходят к случаю лечения вашего обвинителя, я сделаю с них копии и, если будет надо, продемонстрирую их в суде.
- Хорошо, я отмечу. Но я забыл написать главу о занятиях сексом с аппаратом Илизарова. Придется мне сделать еще парочку рисунков - специально для присяжных.
- О, это было бы впечатляюще! Но обвинение Мадонны уже снято.
- Что, выяснилось, что она не настолько сексуальна?
- Нет, выяснилось, что их брак оформлен после того, как аппарат с его ноги был уже снят. А что и как они делали до того, как она опять стала его законной женой, это в суде разбираться не может.
- О'кей, значит, на один миллион меньше?
- Какие там миллионы?! Их адвокат уже говорит о сумме в восемьсот тысяч.
- Ага, еще легче!
- Слушай, я хорошо знаю этого адвоката, по-моему, он не очень умный.
- Умный, наверное, не взялся бы за такое дело.
- Да, это верно. Но, хоть он и не очень умен, он сделает все возможное, чтобы ты сам оговорил себя и Френкеля. Многое на суде зависит от эмоций присяжных, имеющих стойкое предубеждение против врачей. Чтобы произвести на них впечатление, этому адвокату уже на предварительном собеседовании нужно добиться от тебя признания, что в ходе лечения что-то было сделано не так, как следовало. Поэтому, спрашивая тебя о лечении, он станет снова и снова варьировать вопросы к тебе, пока ты не ошибешься в ответе. Но я буду сидеть с тобой рядом, и, если его вопросы будут поставлены неверно, попрошу снять или уточнить их. Запомни: ты отвечаешь только за то, что сам делал, а не за Френкеля. Тебе нужно давать лишь краткие ответы. Ничего ему не разъясняй - в твою задачу не входит его образовывать. Не торопись отвечать, сначала продумай ответ. Если ты уже ответил на подобный вопрос, скажи, что уже дал ответ. В конце собеседования, уже складывая бумаги, он обязательно, как бы ненароком, спросит: были ли в процессе лечения отклонения от принятых установок? Твой ответ краткий: нет. И сразу же вставай из-за стола. Больше ничего.
В общем, Тед дал мне полезный инструктаж относительно тонкостей юридического крючкотворства. Из всего этого получалось, что имеет значение не фактическая сторона дела - как мы лечили Джона, на сколько сантиметров удлинили ему ногу, как он перестал хромать. Все это оставалось в стороне. Странно и обидно для хирурга признать, что его труд может оцениваться некомпетентными людьми не по объективным результатам, а по эмоциональному воздействию адвоката.
Через пару месяцев я сидел в другой юридической фирме перед адвокатом обвинителей и под присягой давал показания. Их с поразительной скоростью записывала секретарь на специальной стенографической машинке. Адвокат был неожиданно для меня мягок, улыбчив и дружелюбен:
- Рад с вами познакомиться, садитесь, пожалуйста, чувствуйте себя абсолютно свободно.
Он буквально купал меня в сладкой патоке любезности. Я подумал: неужели этот человек собирается обвинять меня в преступной халатности? И ведь вот какая разница в профессиональном поведении: хирург со своим пациентом должен быть деловым и откровенным, а адвокат с клиентом - притворным.
Два часа он все с той же сладкой улыбкой пытался вытянуть из меня какой-нибудь рискованный ответ:
- Скажите, если бы знать, что Джон станет вас судить, сделал бы доктор Френкель, с вашей помощью, конечно, что-нибудь по-другому?
- Это вопрос к доктору Френкелю.
- Да, да, его мы тоже спросим. Но что вы об этом думаете?
- Думаю, доктор Френкель сделал бы абсолютно то же самое.
- Но, может быть, какую-то часть операции следовало сделать по другому?
Тут в нашу беседу вмешался Тед:
- Возражение: доктор Голяховский ответил на вопрос.
Адвокат:
- Хорошо, я иначе сформулирую вопрос: если бы Джона лечил другой доктор, сделал бы он что-нибудь по-другому?
Тед:
- Возражение: этот вопрос не относится к действиям доктора Голяховского.
Уже вставая из-за стола и складывая свои бумаги, адвокат, как и предупреждал меня Тед, еще раз улыбнулся и спросил:
- Доктор Голяховский, а все-таки были ли в процессе лечения отклонения от принятых установок?
- Нет, не было.
Тед потом сказал, что я держался молодцом.
Каждый раз для очередного собеседования мне приходилось отменять запланированные операции и приемы больных. Изабелла переносила их на другие дни (что было не просто), мы обзванивали пациентов, долго извинялись, оговаривали новую дату - вот куда уходило ценное время доктора и его офиса!
И опять прошли месяцы, прежде чем мне прислали строгую повестку: "Мы приказываем Вам явиться на суд". Как назло, по времени это совпало с нашим с Ириной отпуском. Нам обоим был необходим отдых, мы давно собирались на пару недель уехать и запланировали полет в Канадские Скалистые горы. Там, в районе города Джаспер, изумительно красивые горы и озера. Отдых на природе! Мы были полны предвкушений. Уже куплены билеты и забронированы места в отелях. И вот - на тебе…
Я кинулся звонить Розенцвейгу:
- Тед, нельзя ли перенести время суда?
- Понимаешь, это Федеральный суд, в нем все строже, чем в суде штата, - надо, чтобы ты присутствовал.
- Но как раз в день суда у меня будет середина отпуска. Что, если я не приеду?
- Я знаю судью, он очень строгий и, если ты не явишься, может решить, что наша сторона проиграла процесс.
- Тед, но ведь все это дело того не стоит, чтобы терять отпуск. Нельзя ли принять какое-нибудь компромиссное решение? Ну, договорись о какой-то компенсации…
- Доктор Френкель тоже говорил мне о компенсации, но я не согласен: мы дело выиграем. Однако ты оставь мне все телефоны и факсы - где ты будешь. Если суд перенесут, я тебе позвоню. А если нет - придется приехать.
Вот уж не повезло!.. Тянули-тянули с этим судом почти два года, а тут вдруг "нельзя перенести". Мы с Ириной ломали головы: отменить поездку или все-таки рискнуть полететь? А, может, что-то случится, что отложит этот чертов суд? Тогда мы только зря пробудем в Нью-Йорке. Решили все-таки лететь. Полноценного отдыха не было - все время напряженно ждали: позвонит Тед или не позвонит? Через несколько дней пришел факс: "Владимир, приезжай, суд перенести не удалось". Чертыхаясь, мы поменяли билеты, заплатив за них и за отмену аренды комнат в отеле кучу денег (я поклялся себе, что потребую от юридической фирмы обвинителей компенсации - и потом ее получил).
И вот надо ж было случиться еще одному несчастью: накануне отлета тяжело заболела Ирина - мы катались на водном велосипеде по озеру, и она вдруг потеряла сознание. Причина - высокогорье, жаркое солнце, острое обезвоживание организма. Я не сразу смог понять, что случилось, я даже подумал, что теряю ее. Неужели?! Я склонился над любимым лицом, впивался в него глазами, как, наверное, Христос не впивался взором в оживляемого им Лазаря, я хотел оживить Ирину этим взглядом, звал, гладил, слегка хлопал по щекам. И все время держал руку на пульсе. Ее сердце билось слабо, но все-таки билось. Ирина не отвечала, у нее был плавающий взгляд, какой бывает в состоянии тяжелого мозгового нарушения. На машине "скорой помощи" ее отвезли в местный госпиталь и сразу стали внутривенно вводить лекарства. Через полчаса она открыла глаза - к ней вернулось пока еще помутненное сознание. И одновременно с этими переживаниями я продолжал думать о том, что нам завтра надо лететь в Нью-Йорк. Если она быстро не поправится, я от нее не уеду ни за что. Черт с ним, с их судом, - Ирина мне дороже всего на свете!..
Но совершилось чудо: к концу дня ее выписали, баланс жидкости в организме пришел в норму, Ирина окрепла, и весь следующий день мы провели в двух перелетах.
Измученный столь сильными переживаниями, злой из-за прерванного отпуска и усталый после целого дня в полетах, я явился в здание Федерального суда в Нижнем Манхэттене. В громадном вестибюле между мраморными колоннами колыхалась толпа: кто судит, кто защищается, кто обвиняет, кто пришел быть присяжным, а кто просто здесь работает. Я встал в очередь к лифту, настроение было паршивое. Мне бы надо собраться с мыслями, успокоиться и сконцентрироваться. Но, когда я вошел в зал, чинная и холодная обстановка огромного помещения добавила горечи к моему настроению. Вслед за мной пришел Виктор.
- А-а, ты здесь… Они все-таки заставили тебя прилететь? Зря! Не надо было их слушать. Я сам могу ответить на все вопросы.
В этот момент появились Джон с Мадонной. Они проходили мимо нас, и я всматривался: он шел без палочки, не хромал, имел вид вполне здорового человека, совсем не похожего на страдальца… Встретясь со мной глазами, они не поздоровались. Тед шепнул нам с Виктором:
- Я узнал, что он не только не потерял работу, но получил повышение: он уже не техник, а начальник мастерской. Я готовлю ему сюрприз: в нужный момент спрошу его об этом во время суда.
Мне вспомнилась карикатура, которую я как-то видел в одном из журналов. На суде адвокат обвинителя говорит присяжным: "Возможно, мой клиент удовлетворен результатом операции, но представьте себе, насколько он будет счастливее, если впридачу получит миллион долларов!" Как будто нарочно про Джона.
Секретарь суда приказал всем встать: на свои места на возвышении входили присяжные. Я знал, что они ничего не понимают в медицине, тем более в сложных вопросах хирургии. Что у них будет на уме, когда станут выносить решение?..
Тед опять тихо прокомментировал:
- Вчера я их всех опрашивал, по процедуре отбора для суда, - не было ли у них самих или у их родственников и друзей каких-либо случаев недовольства докторами? Если могла быть хоть какая-то предвзятость, я не допустил бы их к участию в суде.
Да, может, личных обид у присяжных и не было, но какие у них взгляды на хирургию вообще? К сожалению, очень много американцев подозревают, что основная мотивировка хирургов в их работе - алчность, если даже они работают высокопрофессионально. Поэтому многих обвиняют в "ненужных" операциях. Что они могут знать о сложности удлинения кости? Может, они подумают, что в случае Джона операция тоже была не нужна? Год назад проходил другой суд над Виктором, и он его проиграл. Истцом был тот пациент-учитель, которому в начале моей работы в госпитале Виктор делал очень сложную илизаровскую операцию. Учитель обвинял его в ошибках и добавлял, что хирург был одержим одной только жадностью. Ему после той операции сделали ампутацию ноги. И он выиграл у Виктора 800 тысяч долларов. Но какая ошибка была в нашем теперешнем случае?..
Вошел одетый в черную мантию судья, опять все встали. Мне подумалось, что мы, врачи, носим белые халаты - и это прекрасно, а судьи носят черные - и это ужасно… Первое слово дали адвокату обвинения. Сказав несколько вступительных фраз, он сразу вызвал Виктора как первого свидетеля. Виктор отвечал на вопросы скороговоркой и как бы скептически. Он считал этот случай не стоящим внимания суда и показывал это всем своим видом. Адвокат делал упор на то, что к Джону был применен новый и малоизвестный в Америке метод Илизарова:
- Доктор Френкель, как, по вашему мнению, можно было в этом случае сделать операцию по другому методу?
- Я считаю метод Илизарова единственно верным и эффективным для удлинения костей.
Адвокат многозначительно помолчал и улыбнулся:
- Вы так считаете? - Это был прием, рассчитанный на присяжных.
Потом настала очередь Теда задавать вопросы Виктору. Как в шахматной партии, он сделал "контрход":
- Доктор Френкель, какими другими способами пользуются в Америке для удлинения костей?
- До внедрения в нашем госпитале метода Илизарова никаких других способов удлинения кости в Америке не было.
Присяжные удивленно подняли брови.
Следующим свидетелем вызвали меня. Как полагается по процедуре, с поднятой правой рукой, я дал клятву говорить "правду, одну правду и ничего, кроме правды". Адвокат обвинения спросил:
- Доктор Голяховский, вы оперировали Джона вместе с доктором Френкелем?
- Я был ассистентом на той операции.
- Но все-таки вы оперировали Джона?
- Я ассистировал доктору Френкелю.
- Допустим. А вам самому когда-нибудь приходилось раньше делать такие операции?
- Да, я оперировал сам тоже.
- Сколько вы сами сделали таких операций?
- Я не помню точно.
- Но все-таки - две, три, пять?
Он явно хотел умалить перед присяжными наш с Виктором опыт. Краем глаза я видел, что их слегка оживил мой непривычный для их слуха твердый русский акцент.
- Я сделал более двухсот таких операций, - сказал я.
Присяжные уставились на меня более внимательно. Адвокат быстро и недовольно бросил на меня взгляд - его маневр не удался.
- Вы сказали - более двухсот? - Он опять саркастически улыбнулся в сторону присяжных. - Но, если у вас такой большой опыт, как же вы допустили ошибку на этой операции?
Я не успел ответить, как Тед вскочил и обратился к судье:
- Ваша честь, возражение! Формулировка "ошибка" недопустима, это никем не доказано.
Судья разрешил снять вопрос. Адвокат продолжал:
- Хорошо, я сформулирую свой вопрос иначе: доктор, при вашем опыте, если бы вы оперировали сами, сделали бы вы в той операции что-нибудь по-другому?
Тед опять вскочил:
- Ваша честь, возражение! Мы не обсуждаем гипотетические случаи.
На это раз судья сказал:
- Возражение отклоняется. Свидетель, вы можете отвечать.
- Если бы я оперировал сам, я сделал бы то же самое.
Адвокат еще о чем-то спрашивал, а я украдкой поглядывал на присяжных. Интересно было видеть отражение полного недоумения в их глазах. Настала очередь Теда задавать вопросы.
- Доктор Голяховский, вы учились методу профессора Илизарова у самого автора? Где и когда это было?
- В Советском Союзе, в сибирском городе Кургане, в 1965 году.
- Метод Илизарова - русский метод? - Да.
- А в других странах его применяют?
- Метод Илизарова применяют в Италии, Испании, Португалии, Англии, Франции, Дании, Германии, Польше, Китае, Индии, Японии, Австралии, Новой Зеландии, Чили, Бразилии…
Я хотел продолжать, но Тед меня остановил:
- Спасибо, у меня больше нет вопросов.
На этом закончился первый день судебных слушаний. На следующий день я направлялся в суд в более боевом настроении. Я взял с собой несколько своих рисунков - пусть наш Тед покажет их присяжным. Мне их даже жалко было: как можно судить о чем-либо, не понимая смысла хотя бы в общих чертах? Я предвкушал, как Тед разобьет доводы обвинения и склонит присяжных на нашу сторону.
Сначала вызывали других свидетелей и экспертов. Сторона обвинения вызвала самого Джона. Он шел к стулу свидетеля хромая, хотя вчера никакой хромоты не было. Последовал вопрос его адвоката:
- Говорили вам перед операцией о возможных осложнениях?
- Никто мне ничего не говорил, никто со мной вообще не разговаривал.
Как же он подло врал! Сколько раз я сам с ним беседовал, и мы даже болтали по-приятельски. Но перед судом обычно адвокат учит своего клиента, что ему отвечать. Так, наверное, было и теперь.
- Если бы вам опять нужно удлинять ногу, согласились бы вы на этот метод?
- Ни в коем случае! Я бы вообще не согласился на операцию!
Присяжные смотрели на него с симпатией. Тед спросил:
- Это ваша подпись под согласием на операцию?
- Да, моя.
- Можете вы прочесть нам, что там написано.
В тексте было указано, что пациент предупрежден о возможности инфекции, о случаях несращения кости и о возможных ограничениях функций ноги.
- Как же вы подписали это?
- В том состоянии я подписал не читая.
- Вы обвиняете докторов, что из-за операции потеряли работу. А мы выяснили, что вас повысили, сделав начальником мастерской. На работе вы тоже не читаете, что подписываете?
Джон смутился, присяжные удивленно заерзали.
- Когда я обратился в суд, я еще не был начальником. А на работе я читаю, что подписываю.
- Значит, прооперированная нога не мешает вам работать?..