Мы вдвоем ремонтировали мою студенческую берлогу. Я был в восторге от того, что у меня появился друг, который может закатать рукава клетчатой рубашки и соорудить стенку из книжных полок. Пока он работал с дрелью, его кудри подрагивали, в уголке рта торчала сигарета. Кофе и колбаски, как я считал, с точки зрения стилистики были самым подходящим перекусом для нас, двух ремонтных рабочих. Фолькер вытребовал для меня из фондов галереи стеклянный шкаф, к стеклам которого, имевшим острые края, мы прикасались не иначе, как надев перчатки. На самый верх прозрачной емкой конструкции я водрузил бюст Мольера, приобретенный за триста франков в парижской сувенирной лавке. Мольер, казалось, парил в пространстве комнаты. Несмотря на его красивое лицо и на волнистый парик, меня несколько огорчало, что этот комедиант короля-солнца снискал куда большую известность, нежели сочинители трагедий Корнель и Расин, всю жизнь служившие возвышенному и благородной печали. Но что поделаешь - сын обойщика Мольер одержал над ними победу. Благодаря своим легким, запоминающимся стихам и мещанину во дворянстве, мсье Журдену, который хотел бы одеваться с особым шиком, но носит костюм с тюльпанами, "пущенными головками вниз", потому что портной допустил ошибку:
- Так будут носить в следующем году, мсье!
- Что ж, тогда я перейму эту моду прямо сейчас".
В соседнем доме открылась первая в Германии книжная лавка для гомосексуалов, "Содом". Как ни странно, в ней выступали с чтениями - среди прочих - Луиза Ринзер и Бодо Кирххоф.
Только что покрашенные стены быстро подсыхали в весеннем воздухе. Фолькер прибивал к плинтусу радиопровод. Прежде многие гости по ночам спотыкались о кабель. Этот человек внес в мою жизнь порядок. Я старался, как мог, его отблагодарить: своим присутствием рядом, вопросами, ответами, убедительными аргументами в споре, всегдашней готовностью оказать поддержку - нашим с ним вместе-бытием.
- Не знаешь, где рулетка?
- В кармане твоих брюк.
У себя дома Фолькер жил в основном около пишущей машинки. Предпочитал носить джемперы ярких цветов. Не из-за моей ли страсти к писательству ожила и его писательская страсть? Работа с художниками и скульпторами его уже не удовлетворяла. Он завязал знакомства с кинорежиссерами. После завершения рабочего дня садился (с кучей исписанных каталожных карточек и коричневым чайником) к пишущей машинке. Когда прерывал работу, чтобы подумать, видел перед собой панораму города, купол Дворца юстиции.
Камелот, или На голубом глазу…
Набросок киносценария
Режиссер: Ф.К.
Продюсер: Томас Шамони
Копирайт: Новая немецкая киностудия фильма-сказки. …
Он печатал. Я, сидя на подоконнике, читал Пруста. Йенс же тем временем у себя в комнате изучал магические свойства розового кварца. Все сценарии Фолькера несут на себе совершенно особый отпечаток. Камелот и легендарный двор короля Артура оживают в них, но сложным образом преломленные.
Место действия: крошечный городок, две церквушки, Средняя Европа. Вокруг - плоская равнина, поля, плантации фруктовых деревьев. Ручей, лужи, пруды, леса. Вдающаяся в эту местность, странного вида отвесная скала, будто искусственно возведенная.
Город пребывает в упадке. Дома разваливаются, сгорают от пожаров; земля, фруктовые плантации, поля тоже периодически выгорают. Сверху кружат разведывательные самолеты. Допросы осуществляются под открытым небом, ибо неповрежденных общественных зданий не осталось.
Различные факторы, обусловливающие упадок города, действуют параллельно: последствия того, что здесь когда-то находилось хранилище ядовитых веществ; радиоактивное заражение, акции террористов, землетрясение; война между двумя богатыми семействами; санирование городской территории посредством нелегального сноса старых зданий и запланированного возведения новых.
Главный персонаж:
Камелот, восьмилетний сын когда-то богатых родителей (потом ему исполнится тринадцать). Камелот воспринимает события со своей точки зрения. Солдаты для него - средневековые воины. Камелот влюблен в служанку своих родителей. Он мнит себя собственником ее красоты. Ее подозревают в том, что она террористка. Когда девушку допрашивают, мальчик не слышит вопросов, а только ее ответы, которые он истолковывает как обращенное к нему тайное послание…
Море желтых цветов наплывает на лицо Камелота. Колосья колышутся у самой его груди. Движения его робки, он не отваживается ступить дальше ни на шаг; он пугается собственной тени, змеящейся перед ним, поднимает глаза и видит в белых облаках нечеловечески огромную фигуру служанки. Когда он хочет присмотреться к ней повнимательнее, она исчезает.
Он пытается удержать ее, но хватается за пустоту, теряет равновесие, падает, закрывает глаза… Над ним кружат самолеты.
Эти сценарии пугали меня. Я не мог понять, какие источники питают темную поэзию Фолькера. Как нечто само собой разумеющееся, возникают в фильме о Камелоте горящие женщины; угрожающие голоса, которые выходят из дерева; небо, похожее на пустой экран монитора. Вдали группа музыкантов играет монотонную мелодию в стиле New Wave и так же монотонно под нее танцует.
Действию в обычном понимании, победе сильнейшего Фолькер, что очевидно, значения не придавал. Да, но какую роль играли для него впечатления, связанные с войной, с изгнанием из парадиза его дюссельдорфского детства? Я замечал со страхом, как много места отводит он тому, что мне представляется сопряженным с бездной: Сталактитовая пещера. Туда приносят водителя потерпевшей аварию машины. Он сильно искалечен. Его пожилая жена похожа на карлицу. Она упорно держится за прежнюю жизнь, которую муж, калека без рук и ног, уже не сможет ей обеспечить. Она, заспиртовав его руки и ноги, хочет их ему показать. Он отказывается: они ведь больше ему не принадлежат. Лучше, мол, пусть она повесит качели и будет раскачиваться над ним - если, конечно, ей это в удовольствие. Однако жена настаивает на своем и вспоминает прошлое.
Не без тяжести на душе уговаривал я Фолькера продолжить эту работу. Чтобы получить обычную в таких случаях субсидию от Фонда поощрения кинематографии, он составил на шестнадцати страницах смету с учетом выплат актерам, бутафорам, кинооператорам:
Запрашиваемая ссуда: DM 185 000 (низкобюджетный фильм).
Стоимость производства: DM 742 769.
Начало съемочных работ планируется на июль 1982 года.
Сценарий представлен в 13 экземплярах.
В "Камелоте" ставка делалась на беспощадное проникновение в человеческую психику, на магические образы, на тишину - тогда как общей тенденцией кинематографии давно стало стремление к светлой тональности, к юмору, к быстрому развитию действия, к пониманию жизни как комедии, к провоцированию смеха.
Редко когда наши с Фолькером встречи обходились без показа друг другу новых рукописей. Три месяца, ночь за ночью, сидели мы над четырехсотстраничным романом "В Египпет", прежде чем я решился опубликовать эту свою первую книгу. Но вопрос о реально возможном (не форсированном) сроке публикации был для нас далеко не главным.
Погода ставит нам мат. Так звучала первая фраза (затакт ко всему произведению). Мы перепробовали пятнадцать ее вариантов. Поиск сопровождался смехом, протестами, бормотанием. В пепельнице скапливались окурки.
Фраза - в моем понимании - обобщала будто бы присущие немцам качества: глубину душевных переживаний, вечно затуманенный взгляд, суховатый поздний романтизм, склонность впадать в отчаянье (нередко, похоже, наигранное), когда поводов для отчаянья вообще нет. Мне часто мерещилась в этом мафиозная договоренность: изображать безутешность.
- Погода ставит нам шах или мат… Фолькер, ты думаешь, книга может так начинаться? С голословного утверждения? Я ведь даже не знаю, верно ли, что погода ставит нам шах либо мат.
- Если фраза не соответствует правде, ты должен ее подправить. Может быть, так: Погода чаще всего ставит нам шах или мат!
- Так не пойдет. Даже если сказать, что дождливая погода в Германии чаще всего лишает человека последних сил, это будет предположением и только. Многие люди чувствуют себя вполне нормально, когда небо затянуто серой пеленой дождя.
- Ну, тогда… - Он задумался. - Погода часто, но не всегда ставит нам шах или мат. Ты опишешь некий феномен, оставив вопрос о его сути открытым.
- Придумал! - вскричал я. - При наличии некоторых условий погода ставит нам шах или мат. Или нет: добавлю-ка я еще одно ограничение, чтобы каждый читатель понял: дождливый осенний вечер может настроить человека - но не всегда настраивает - на меланхоличный лад. Как правило - при наличии некоторых условий, - погода ставит нам шах или мат. Франк сидел наверху, в своей комнате, у окна…
Фолькер стер ластиком предыдущий, четырнадцатый вариант.
Мы, голодные, вдруг осознали, что уже половина третьего, и, добравшись до "Розовой гостиной", успели-таки уговорить хозяйку ресторана Софи поджарить для нас два охотничьих шницеля.
Так мы прорабатывали фразу за фразой, во многих книгах, на протяжении многих лет. В копировальных мастерских я вкладывал в аппарат страницы, Фолькер их вынимал. Потом мы просили переплести очередной экземпляр.
- Красный переплет? Агрессивный?
- Нет, синий. Благородный.
Вместе мы сочиняли письма издателям и редакторам. Фолькер организовал для меня выступление в берлинском кинотеатре.
- Мы пригласим Бото Штрауса, - предложил он, - и пошлем ему рукопись.
- Ты совсем спятил?
Штраус не смог приехать на вечер в кинотеатре "Арсенал", зато прислал письмо, которое долгое время было для меня, для нас с Фолькером ощутимой поддержкой.
Я впервые выступал публично, перед двадцатью слушателями, и от страха казалось, будто рот у меня набит пеплом: "Как правило - при наличии…" Фолькер в первом ряду ободряюще кивал, приставив мизинец к уголку рта. Я знал, что культура - не списки бестселлеров, а те силы, которые на первый план не выходят. Что мнимое богатство и разнообразие культурных феноменов заслоняет немногие подлинные достижения.
Но я едва ли понимал всю меру бескорыстия Фолькера.
Во многих смыслах жизнь его складывалась ужасно. Теперь он - старший из нас двоих - помимо всего прочего должен был бороться с соперниками, чтобы сохранить привязанность своего младшего друга. Поскольку раньше он и сам ввязывался во всевозможные любовные драмы, он хорошо представлял, какое будущее его ждет.
Дорогой Фолькер, - написал я ему на почтовой открытке, с дороги, когда сорвался в какую-то поездку с очередным эротическим партнером, - вспомнив о литературно-философской правдивости, важной для нас обоих, я нахожу уместным сказать, что способен быть верным тебе только "с одной стороны"…
Разразилась гроза. Возвращаясь в Мюнхен, я неожиданно увидел в Вюрцбурге, на перроне, Фолькера, который садился в мой поезд.
- Привет! Как ты? Что ты здесь делаешь?
- Люблю тебя.
- Ты что, вздумал меня преследовать?
- В любви иногда случаются вещи, похожие на преследование. Но на самом деле это другое. Я просто тебя люблю.
- Но, Фолькер, если человек любит кого-то, он должен оставить любимому хоть немного свободы. Я тебе пока ничего плохого не сделал.
Его слух для таких аргументов был закрыт.
- Я и рад бы предоставить тебе свободу, но не могу.
Поскольку я, как всякий человек, стараюсь избегать осложнений, мне было неприятно смотреть на Фолькера, явно страдающего в углу купе - только потому, что я дал ему понять: мое вожделение, в чисто физическом смысле, может распространяться и на других мужчин, не только на него.
Чем более окрыленным возвращался я к Фолькеру после посещения бани или рандеву в Английском саду, чем крепче его обнимал, тем печальнее становился он, и казалось, что он уже на пределе сил.
- Моя любовь к тебе не уменьшится от того, что я ненадолго влюбляюсь и в других.
- Я жду момента, когда ты пожалеешь, что ляпнул такое.
- Тебе, Фолькер, придется долго ждать, а когда дождешься, уже не порадуешься.
- Ты сейчас переживаешь пору цветения…
- А ты хотел бы видеть меня развалиной?
- Ты не присутствуешь здесь, не присутствуешь душой, - сказал он.
- Но я же здесь. Ты видишь. Дотронься.
- Ты меня не любишь.
- Не будем, Фолькер, говорить о любви. Это лишь сделает нас несчастными. Появятся абстрактные требования друг к другу…
- Абстрактные? Ведь речь идет о жизни…
- Да-да, конечно, но жить можно и без громких слов.
На самом деле мы редко спорили о любви, ревности, собственнических притязаниях, ибо инстинкт подсказывал: играя с такими понятиями, можно, даже не заметив того, открыть шлюзы, которые потом не закроешь. Все же иногда, вопреки всем разумным соображениям, ссоры случались.
- Ты как-то написал, что "с одной стороны" не способен быть верным. Я, возможно, - твоя "другая сторона".
- Но раньше ты тоже обманывал своих любовников.
- Да, а теперь я сам - обманутый, лишившийся былой силы, поставленный под вопрос.
- Я тебя под вопрос не ставлю.
- Ты меня ставишь под вопрос - как человека, - когда любишь других мужчин. Если ты нуждаешься в них, чего тогда стою я?
- Ты - Фолькер.
- Я теперь ничто, и сам в этом виноват: поскольку имел глупость полюбить тебя.
- В таких делах я тебе не советчик.
- Не советчик! Охотно верю. Ты предпочитаешь распутничать где-нибудь подальше от дома.
- Я всегда к тебе возвращаюсь.
- Почему?
- Ты хочешь услышать четкий ответ, но он тебе не понравится. Я почти все время с тобой, здесь, - и этого достаточно.
Как часто я доводил Фолькера до отчаянья? Принадлежащая ему галерея, бурное прошлое, прежние любовные романы, книжные сокровища - ничто не могло его защитить. Мы возвращали друг другу ключи от квартир - или швыряли их друг другу под ноги.
- Ты хочешь, чтобы я сделался домоседом? Тогда ты первый отвергнешь меня: я стану скучным и приставучим.
- Ты мое наказание! - Глаза его сверкнули. - За то, что раньше я слишком высокомерно обращался с людьми. Ни один не был для меня хорош. Зато теперь я нашел такого…
- Ясно. Давай разопьем бутылочку вина. В "Дубе". Там подают и баварские котлетки.
- Для тебя нет ничего святого? Ты еще пахнешь другим мужчиной.
- Он даже не знает, кто такой Вим Вендерс.
- Не хочу о нем слышать.
- Ну что ж…
Сам не понимаю, почему по прошествии первых двух, четырех, шести лет наш вибрирующий союз не распался. Может, только потому, что мы разговаривали. Никто из нас, даже в ссоре, не унижал другого (если не считать мимолетных срывов). Литература, театр, кино спешили нам на выручку, помогали преодолеть конфликт, внезапно подсовывая новую, более безопасную тему:
- Хоть ты, Фолькер, и ненавидишь меня, скажи: в каких фильмах Хичкока, кроме "Птиц", снималась Ким Новак?
- Ким Новак! В "Птицах" играет Типпи Хидрен! А Новак он выбрал для "Головокружения". Уж это тебе следовало бы знать.
На Хичкока, которым он восторгался, "поймать" Фолькера было проще всего.
Эти годы остались у меня в памяти трогательно-волнующими, с отдельными мрачными вкраплениями - мрачными главным образом для него. Наверное, ему было очень тяжело, когда он - внезапно побледнев, как я себе представляю - бросал в мой почтовый ящик письмо такого содержания:
У нас обоих много планов на будущее. Кажется, я, хоть и неотчетливо, думал об этом, когда так сильно тебя оскорбил. Сам я не чувствовал, что оскорбляю тебя: я лишь хотел, чтобы ты был внимательнее к моей жизни - не особенно счастливой, но которую все же можно считать счастливой, потому что она вошла в соприкосновение с твоей. Я знаю, что стал помехой твоему счастью. Ты для меня счастье, я же для тебя - нет, я только помогаю тебе; не часто образуется такая пара, как мы, и все же новые шансы появятся - по крайней мере, у тебя. Я не хочу стоять на твоем пути. В общем, скажи, как тебе будет лучше, и я действительно сделаю все, чего ты потребуешь, если наш разрыв неизбежен. Ничего хорошего в этом нет. Но подобные вещи в жизни случаются. Вчера я хотел только, чтобы ты понял, как сильно я страдаю из-за тебя и как, тем не менее, благодарен судьбе за то, что нам с тобой довелось узнать друг друга.
Твой рейнский (кровоточащий) Сердцелист
Больше всего мучил его в те годы соперник, с которым он никак не мог совладать. С Максимилианом я познакомился в Английском саду. Ему, как и мне, исполнилось двадцать, у него были слегка вьющиеся светлые волосы, самое гибкое тело, какое только можно вообразить, и огромные, красивые глаза.
Но не только поэтому дух-покровитель сада мгновенно меня околдовал: сыграло свою роль и то, что Максимилиан оказался глухонемым. Я заметил это не сразу, а лишь спустя какое-то время после нашего бессловесного знакомства.
Для каждого, кто живет в языке, работает с ним, Макс воплощал в себе Fascinosum. Это глухонемое чудо сразу пробуждало у других инстинктивное желание его защитить. А сам Макс всегда сиял, смеялся темным смехом, двигался проворно и ловко, как человек-газель. Для меня начался новый, волнующий жизненный период.
Когда я был вместе с Максимилианом, я никогда не знал, думает ли он посредством слов или посредством образов, то есть связывая между собой чистые впечатления.