Какое чудное время молодость!
С каким восторгом буду я вспоминать эти дни учения и искусства! Если бы я так жила круглый год, а то случайно выпадает такой день, неделя… Натуры, которым Бог дал так много, расходуются в безделии…
Я стараюсь успокоиться, думая, что эту зиму я наверно примусь за работу. При мысли о том, что мне 17 лет, я краснею до ушей; мне почти 17 лет, а что я сделала? Ничего… Это меня убивает.
Между знаменитостями я ищу таких, которые начали поздно, – для того, чтобы утешиться; да, но мужчина в 17 лет еще ничего, тогда как 17-летней женщине было бы 23, если бы она была мужчиной.
Жить в Париже… на севере, после этого чудного солнца, после этих чистых и мягких ночей! Чего можно желать, что можно любить после Италии!.. В Париже, как центре цивилизованного мира, интеллигенции, ума, мод, конечно, можно жить, и жить с удовольствием; туда даже следует поехать ради… многого, чтобы вернуться с большим удовольствием в страну Бога, в страну блаженных, в очаровательную, чудесную, божественную страну, дивную красоту и таинственную прелесть которой нельзя высказать никакими словами!
Приехав в Италию, вы смеетесь над ее домишками, над ее лаццарони, смеетесь даже остроумно и справедливо, но забудьте на минуту, что вы умный человек и что весело надо всем насмехаться, и вы, подобно мне, будете в восхищении, будете плакать и смеяться от восторга…
Я хотела сказать, что луна светит чарующим блеском и что в огромном Париже я буду лишена этой тишины, этой поэзии, этих божественных радостей, доставляемых природой и небом.
29 мая
Чем более я приближаюсь к старости моей молодости, тем более я ловлю себя на равнодушии. Меня волнует немногое, а прежде волновало все; перечитывая мое прошедшее, я придаю слишком большое значение мелочам, видя, как они меня волновали.
Доверчивость и впечатлительность, составляющие основу характера, были быстро утрачены.
Тем более жалею я об этой свежести чувства, что оно уже не вернется. Делаешься спокойнее, но зато и не так наслаждаешься. Разочарования не должны бы были так рано постигать меня. Если бы у меня не было разочарований, из меня вышло бы что-нибудь сверхъестественное, я это чувствую.
Только что проглотила книгу, которая внушила мне отвращение к любви. Прелестная принцесса, влюбленная в художника! Фи! Этим я не хочу сказать ничего оскорбительного художникам, напустив на себя глупость, но… по-моему, это не подходит. У меня всегда были аристократические взгляды, и я признаю породы людей, как и породы животных. Часто или, вернее, всегда род становился благородным вследствие нравственного и физического воспитания, результаты которого передавались от отца к сыну. К чему доискиваться причины?
30 мая
Я перелистывала время моих близких отношений с А. Право, удивительно, как я тогда рассуждала. Я изумлена и исполнена восхищения. Я позабыла все эти верные, правдивые рассуждения, я беспокоилась, чтобы не поверили в мою любовь (прошлую) к графу А. Слава Богу, этому нельзя поверить благодаря моему дорогому дневнику. Нет, право, я не думала, что высказала столько истин, и особенно не думала, что они приходили мне в голову. Прошел уже год, и я боялась, что написала глупости; нет, право, я довольна. Не понимаю только, как могла я вести себя так глупо и рассуждать так умно?
Должна повторить себе, что никакие советы не помешали бы мне сделать что бы то ни было и что мне нужна была опытность.
Мне неприятно, что я такая ученая, но это нужно, и, привыкнув к этому, я буду находить, что это весьма естественно, я снова возвышусь в той идеальной чистоте, которая всегда затаена где-то в глубине души, и тогда будет еще лучше; я буду более спокойна, более горда, более счастлива, потому что будут ценить это, хотя теперь меня это оскорбляет, словно дело идет о другой.
Ибо женщина, которая пишет, и женщина, которую я описываю, – две вещи разные. Что мне до ее страданий? Я записываю, анализирую, я изображаю ежедневную жизнь моей особы, но мне, мне самой все это весьма безразлично. Страдают, плачут, радуются моя гордость, мое самолюбие, мои интересы, моя кожа, мои глаза; но я при этом только наблюдаю, чтобы записать, рассказать и холодно обсудить все эти ужасные несчастья, как Гулливер смотрел на свих лилипутов.
Мне еще многое нужно сказать, чтобы объясниться, но довольно!
11 июня
Вчера вечером, пока играли в карты, я делала набросок при свете двух свечей, которые слишком мерцали от ветра, и сегодня утром я набросала на полотне наших игроков.
Мне страшно хочется написать четырех человек, сидящих вокруг стола, схватить положение рук и выражение лиц. До сих пор я рисовала только головы, большие и маленькие…
1 июля
Вследствие всех этих политических неурядиц и волнений сегодняшнего смотра ожидали с замиранием сердца. Надеялись на восторженную встречу маршала , что в армии произойдут манифестации. Все, однако, прошло спокойно, ничего не случилось. Раздалось только несколько жидких аплодисментов по адресу армии.
Опишем, впрочем, по порядку этот прелестный день. Прежде всего мне принесли платья, из которых ни одно не оказалось подходящим.
Это раздражает больше всего, за исключением, впрочем, дурного обеда.
В 9 часов мы уехали с госпожой и господином де М. По дороге я ежесекундно только и слышала что разного рода наставления и опасения. То они боялись, что мы опоздаем или что места будут плохие, то являлись у них различные опасения насчет нашего кучера, насчет погоды, насчет давки и т. д. Все это страшно сердило меня. Только французы умеют раздражать такими пустяками.
Наконец мы приехали. Места наши оказались до того малоаристократическими, и со всех сторон нас так сдавили, что я не стерпела и ушла оттуда.
Мы вышли на лужайку. Но много времени прошло прежде, чем нам удалось отыскать нашего лакея и карету.
Жену маршала Мак-Магона приветствовали, как королеву… Впрочем, нет, пред ней довольно торопливо снимали шляпы, а она кланялась направо и налево. Это не произвело на меня никакого впечатления, между тем как лица тех, что приветствовали принцессу Маргариту, австрийскую императрицу и нашу великую княгиню, показались мне исполненными почтительного восторга.
Однако порядочное животное этот господин де Ф. Меня так и подмывает написать ему:
"Милостивый Государь!
Кажется, гораздо легче было просто выразить свое сожаление, а не посылать билеты на такие места".
Впрочем, мы с ним увидимся завтра. Я предпочитаю лучше сказать ему, упомянув о смотре: "Я не была там. С моими билетами пришлось бы сидеть на стульях, поэтому я отдала их своей портнихе".
3 июля
Мы осматривали замок Ворта в Сюрене. Мне было страшно досадно, что о портном говорили, как о каком-нибудь короле. Но замок или, вернее, вилла действительно настоящее чудо.
Начиная с ложи привратника и кончая голубятней – там все прекрасно, на всем видна печать самых тщательных усилий и забот.
Здесь много павильонов, оранжерей, садов.
Кажется, ни одно жилище в мире не может сравниться с этим замком. Одних только наружных украшений столько и в таких разнообразных сочетаниях, что за ними исчезает самый дом, даже самые стены.
Это какое-то безумное изобилие деталей, старинного стиля и всякого рода редкостей. Строители умудрились рассыпать фарфор даже на превосходно устроенных среди зелени и цветов газонах. Сюда привнесено все, что только можно было привнести законченного, исключительного и красивого в вортовских корсажах и мантильях. Все, что можно было подобрать изысканного в мире красок, вышивок и кружев, чтобы создать шедевр туалета, – все в изобилии применено и здесь, но с удивительной тонкостью и вкусом.
Кажется положительно невозможным, чтобы человек в полном рассудке мог думать о сочетании этого миллиона безделушек. Каждая из них в отдельности представляет художественную вещицу или драгоценную игрушку.
Можно не приходить в восторг от этого удивительного жанра, но необходимо отдать ему справедливость: в своем роде это величественно. Видно, что человек любит все эти украшения, как артист. Тысячи мелочей говорят о возвышенном вкусе, даже о культе великих людей и великих дел.
Мало того. Во всем этом можно уловить даже некоторую претензию и на собственное величие. Это простительно и, собственно говоря, вполне естественно. Каждый велик в своем роде. Быть может, даже гораздо труднее возвыситься в таком искусстве, которое охотно считают ремеслом, чем в таком, которое само по себе высоко и серьезно. В этом, быть может, даже больше заслуги. Впрочем, если бы захотеть пойти дальше и серьезно разобрать, какое отношение имеют к самым важным интересам и событиям мира женские наряды, заполняющие полжизни женщины, то нашлось бы много удивительного и неожиданного. Но я не хочу заходить слишком далеко. К тому же такой анализ, если уж браться за него, должен сделать какой-нибудь признанный авторитет, иначе анализ встретит только насмешки.
Максимильен Люс. Утро, интерьер. 1890
Чертовские французы! Как только очутишься среди них, не можешь удержаться, чтобы не относиться с пренебрежением ко всякому благородству происхождения, ко всяким богатствам, состоянию и заслугам не французского происхождения. Кажется, вне этого горнила нет ничего живого, ничего мыслящего, ничего знаменитого! Кажется… да это так и есть в действительности, Париж – колокол, возвещающий миру обо всем, что оказалось достаточно сильным, чтобы привести его в движение…
4 июля
Как-то, болтая об А., об Л., о браке, я сказала, что выйду замуж только за человека, имеющего 500 000 франков дохода.
Рассказывают о несчастном браке маркиза Прео и предлагают мне выйти за него замуж: ему 65 лет, и он имеет по меньше мере 600 000 франков дохода.
Я ответила, что заранее согласна на это, что устрою ему отличный салон и буду умницей. И я это сделаю.
Нет, в самом деле это было бы по мне: древний аристократический род, великолепный замок, чудесный отель, конюшня, драгоценности…
Вот было бы отлично, если бы небо послало мне когда-нибудь подобную награду!
Этот уже не чета А.! Я отреклась бы тогда от всех этих банальных слов!..
5 июля
Доктор Фовель привел меня в восторг, сказав, что все идет как нельзя лучше. Он сказал мне еще многое относительно моего голоса, и его слова заставили меня воспрянуть духом.
7 июля
Обыкновенно мне нужна неделя, чтобы приготовить свои туалеты к отъезду. Теперь я занимаюсь этим уже с 16-го, и до сих пор у меня еще ничего нет. Ворт и Лаффьер задерживают все мои корсажи. Каждый раз их нужно переделывать, и каждый раз дело идет все хуже и хуже.
Я продолжаю размышлять о письме Фостера. Эти размышления внушили мне идеи и проекты, которыми я помаленьку займусь. Вы узнаете о них, как только они примут какую-нибудь определенную, реальную форму.
Я очень редко буду показываться в парижском обществе. Посмотрим, что даст эта зима.
Я отдыхаю душой, думая о своем искусстве, о своем последнем высшем убежище. Мне очень улыбается перспектива провести сезон в Лондоне в кругу Фостеров, друзей Аничковых по посольству, и леди Пэджет, старшей сестры Берты.
А потом… всегда это "потом"… потом путешествие в Испанию, в эту оригинальную, отрезанную от всего остального мира страну…
Кажется, я имею право сказать, что – впрочем, с очень недавнего времени – я сделалась более благоразумна, вижу вещи в более натуральном свете и пришла в себя от множества иллюзий и множества горестей. Истинная мудрость приобретается только собственным опытом.
9 июля
Мы были у гадалки, донны Стефаны. Она начала с того, что карты знают только прошедшее и только ближайшее будущее, которое непосредственно примыкает к настоящему моменту.
– У вас будет много, очень много неприятностей. Вы страдаете… В вашей душе хаос и смятение. Вас преследует мысль об одном молодом человеке; вы почти любите его. Он причинял вам много огорчений, причиняет их и теперь и будет еще причинять, но все же вы любите его. Он также любит вас, но его окружают дурные люди, которые дают ему дурные советы. Особенно много зла причинил вам один из этих людей – человек небольшого роста. Впрочем, теперь между ними холодные отношения… Все свое время этот молодой человек проводит с каким-то стариком. О! Вы артистка, вы пишете картины, вы музыкантша. У вас в руках невероятная ловкость. Вот как! У вас сильно играет воображение… Вы уже три раза воображали себе, будто любите (а может быть, вы будете любить три раза). Но, повторяю, ваше сердце не принимает в этом участия, вы переживаете это только головой. Вы одержите много побед и будете жить больше девяноста лет. У вас счастливая рука, вы созданы для счастья и восторжествуете над всем, но удовлетворение в любви вы найдете только после того, как удовлетворено будет ваше самолюбие.
Все это она говорила, разглядывая то руку, то карты. Все, что она мне сказала, верно… Все это общие места.
Не знаю почему, но я волновалась, слушая гадалку. Я волнуюсь еще и теперь, у своих поставщиков, которые меня изводят. Это предсказание все время сердило меня, и это ее решительное "нет" леденит кровь в моих жилах, как все, что кажется неизбежным.
В пятницу, 18 февраля 1876 года, я была на балу в Капитолии и беседовала с А. Он рассказывал мне об Л., которого я в то время не знала. В понедельник, 21 февраля, А. нанес мне визит. В пятницу, 10 марта 1877 года, я встретила А. в Неаполе. В понедельник, 12 февраля 1877 года, я дошла до Канчелло. В пятницу, 16 марта, я получила первое письмо. В пятницу, 6 апреля, я говорила с королем. В понедельник, 23 апреля, я получила последнюю записку от А. В пятницу, 15 июня, я узнала о его приезде в Ниццу и хотела переодеться, чтобы видеть его, не будучи им узнанной.
Я скучаю. По совету мамы я написала художнику Гордиджани.
Я не могу не думать о ком-либо. И хотя я отношусь безразлично к А., но пусть он займет тот уголок моих мыслей, который предназначен для этой стороны жизни…
Почему некоторые имена поражают нас? Слышишь какое-нибудь незнакомое имя. Оно странно звучит в твоих ушах. Потом часто вспоминаешь о нем без всякого повода, просто так.
На том балу в Капитолии А. ведь рассказывал мне о многих, называл мне всех мужчин, которые там были, а я почему-то обратила внимание только на Л.
Это имя всегда производило на меня сильное впечатление.
На том же балу А. прошел со мной мимо Л. и указал мне на него: вот Л., вы его знаете?
– Ваш Л. слишком некрасив для того, чтобы я его знала.
13 июля
Мы продолжаем осматривать отели. Между прочим мы посетили отель герцогини Риарио Сфорца, урожденной Беррие. Гербы ее предков, пап и кардиналов, ослепили меня, очаровали. Я отвлеклась от них только для того, чтобы заглянуть в ламартиновский "Жоселэн". Но когда я наткнулась на то место, где Жоселэн снова встречается с Лорансой, я не могла оторваться и прочла целых три страницы. При чтении этой сцены на меня нахлынула целая волна мыслей.
Я сама не знаю, о чем я думала! Только наверное не об А. Скорее всего я думала о Риме, о нашем мрачном балконе, о дожде, об Антонелли, который как-то раз вечером убежал с концерта, спасаясь от моих придирок. Впрочем, нет, и не об этом я думала, потому что я не любила бы, если бы была любима. Так о чем же я думала? Нет, г-н де Ламартин! Нехорошо сочинять такие книги, как "Жоселэн". От чтения этих чудесно описанных душевных страданий у некоторых честных людей глаза наполняются слезами, а сердца обливаются кровью, хотя самому г-ну Ламартину, быть может, все это и ничего не стоило…
Розали встретила сегодня вечером курьера прусского короля. Этот курьер часто приносил нам весточки и букеты от графа Денгофа. Розали говорила с ним о графе Денгофе и о г-не де Л. Об обоих шла молва, будто они умирают от любви ко мне, и прислуга спорила насчет того, у кого из них больше шансов.
15 июля
Вчера я начала рисовать. Моя мастерская готова.
Мы пошли на "Маделэн", чтобы видеть наших львиц-щеголих, но в этом отношении я была обманута. Я надела белое бумажное платье, стянутое в талии египетским поясом, белые кожаные ботинки, тонкую соломенную шляпу с белым креповым шарфом. В руках у меня был букет ландышей и большой белый, очень плоский зонтик. Проще и выдумать трудно.
А выставка! Но не будем преждевременно мучить себя.
Целый день я рассматривала чудеса античных высокохудожественных вышивок. Я видела платья – настоящие буколические или рыцарские поэмы! Я видела образцы роскоши и великолепия, каких и не подозревала. И это была роскошь настоящего beau monde’a, а не полусвета.
Да, все это прекрасно, но мне оно теперь ни к чему не послужит.
Как только нам понравится какой-нибудь наш поступок, мы тотчас же говорим: я буду это делать всегда!
Говорят: я буду всегда это любить, потому что надеюсь, что это всегда будет доставлять мне удовольствие. Но как только является что-нибудь другое, что кажется нам более желанным, – все прежнее исчезает; и желание, и обещания, и клятвы…
Я боюсь этих ужасных парадоксов. Но, быть может, это не парадоксы, а величие истины? Кто знает?
15 июля
Я скучаю до такой степени, что мне хочется умереть. Я скучаю так, что мне кажется, ничто в мире не может ни развлечь меня, ни заинтересовать. Я ничего не желаю, ничего мне не нужно! Впрочем, я хотела бы утратить чувство стыда при мысли о возможности полного уподобления животному. Хотелось бы ничего не делать, не думать, жить, как растение, без угрызений совести.
Чтение, рисование, музыка – тоска, тоска, тоска! Вне этих занятий и развлечений надо иметь что-нибудь живое, а я скучаю. Я скучаю не потому, что я взрослая девушка, которой пора замуж, – нет, вы оказали бы мне слишком много чести, думая так. Я скучаю, потому что жизнь моя сложилась не так, как следует, и потому, что я скучаю!
Париж убивает меня! Это сущий кафе-ресторан, хорошая гостиница, базар. Надо надеяться, что с наступлением зимы, оперы, гуляний я примирюсь с ним.
18 июля
Одно только слово "Италия" приводит меня в такой трепет, как никакое другое имя, ничье присутствие. О! Когда же я туда поеду!
Мне было бы досадно, если бы мои восклицания приняли за аффектацию.
Не знаю, почему мне кажется, что мне не верят, и тогда я уверяю, я клянусь, а это и неприятно, и глупо.