– Ты кто вообще по жизни? – поинтересовался Сидр.
– Арестант я по жизни.
– Конкретней, тут все арестанты…
– Парень я.
– Это какой парень? Парни БАМ строили, на вышках тоже парни стоят… – впрягся Немец.
– Вот видишь, ты даже в себе не разобрался, дороги не выбрал, а крылья распускаешь, – добавил Сидр.
– Дорогу я себе давно выбрал, – упорствовал паренек, – всегда с бродягами.
Пожалуй, за полтора месяца совместного пути я впервые увидел Сидора раздраженным.
– И сколько ты интересуешься движением? – жестко спросил он.
– С 82 года.
– Если столько лет живешь этой жизнью, должен знать, что на сходке было говорено: за Белый Лебедь ничего не рассказывать, а ты тут распрягаешься!
(Так вот из-за чего произошел конфликт! Опять этот страшный, неведомый Белый Лебедь!) Подключился Хохол, дело подошло к прямым оскорблениям, паренек совсем потерялся. Но тут подоспел чифир и Сидр великодушно пригласил азера в круг: "Только будь поскромнее на будущее…"
Устроились на ночь. В хате жуткая сырость, со стен течет. Но я был доволен, что доехали. Улучив момент, обратился к Сидору: "Почему нельзя про Лебедь рассказывать?"
"Потому что мы не знаем, как с этим бороться. И не должна молодежь знать, что они к воровскому стремятся, стремятся, а кончится дело этим проклятым, гиблым местом, где настанет конец всем стремлениям, и тебя сломают, покалечат или убьют, – печально ответил Сидр. – Когда туда этап прибывает, выходит хозяин – генерал Снесарев (Слюсарев) и говорит так: "Зеки, вы можете глотать супинаторы, резать вены, вспарывать животы, разбивать головы о стены. Все это я уже видел, и вы меня ничем не удивите. Вот если за яйца себя к потолку прибьете, тогда я, пожалуй, удивлюсь".
Утром Сидр снова подошел ко мне, отвел в сторонку. Он уже знал, что медицинская комиссия, увидев в деле пометку Челябинского дурдома, отправила меня в местную больничку на обследование. Сидр тихо заговорил: "Дам тебе две серьезные малявы. На больнице в туберкулезном отделении Витя Черный. Вор. Смоги найти. Отдай лично в руки. Главное, чтобы он знал, что ты приехал, а как словиться – он сам устроит".
Увидев две увесистые, запакованные в целлофан ксивы, я был несколько обескуражен, но делать нечего, запихнул их в стопроцентовку. Поручение преисполнило меня значимостью. Я же не один шел на больницу, но именно мне доверили воровские малявы. Днем меня перевели в лазарет и я никогда в жизни больше не видел ни Немца, ни Хохла, ни Гвоздева, ни грузин Леву с Мерабом, ни Сидора Мордовского.
На кресту
Днем перевели на больницу. Один из наших пошел в туберкулезное отделение с наказом дать знать Вору, что у меня для него малявы. Через день под окнами нарисовался хозбандит: "Мишу Москвича позовите… У тебя малява от Сидора, давай". Но мне было сказано передать Черному лично в руки, и я уперся. Еще через пару дней у врачей словился с Вором и отдал малявы. Витя Черный оказался щеголеватый, я бы даже сказал – по-тюремному элегантный молодой брюнет лет тридцати с небольшим. Это первый Вор, которого мне довелось увидеть воочию. Пообщаться, правда, с ним не довелось. Скоро в нашу камеру-палату зашел на мое имя небольшой грев от Вора. Не скрою, было очень лестно.
Потянулись больничные дни. Кормили прекрасно. Контингент, к сожалению, в основном синюги. Но литературы хватало, поэтому много читал. Приехал с местной зоны одессит, привез подшивку журнала "Нева" с неплохими романами.
Появилось еще одно развлечение. В палате лежал здоровенный, как сарай с пристройкой, хохол Стас. Шпалы стокилограммовые один таскал на лесоповале. Затосковав по воле, решился на побег и протаранил на грузовике зоновские ворота. Далеко уйти ему не удалось. Подстрелили. В больнице залечивал пулевое ранение. Вместо зарядки он частенько выворачивал руки-ноги Киргизу, одесситу и другим больным. Киргиз злился и кричал: "Бык тоже здоровый, а его в консервную банку загоняют. С Мишей лучше борись." Словом, в лице этого побегушника я встретил достойного противника. По утрам мы, кряхтя, ломали друг друга. Точнее, он меня ломал, а я напрягал все силы, что бы устоять.
Движения никакого не было. Заходил смотрящий. Рассмешил. По виду – явно недавний синяк. Но, обличенный доверием блаткомитета, важничал: "Ну что, мужики, как тут у вас? Все в порядке?"
Вообще наша тюрьма творит со вчерашними алкоголиками удивительные метаморфозы. Если алкаш стал козлом, то обязательно натыкает в нагрудный карман скрепок и штуки три авторучки. Ходит с папкой, как в песне: "В руках он держит разные бумаги, а на груди ударника значок". Требует выполнения плана и следит, чтобы зеки не курили в неположенных местах. И не вспоминает, что пару лет назад валялся в канаве возле какого-нибудь сельпо. Другое дело с блатными. Парняга просыхает от водки и выясняется, что у него есть и душок, и порядочность, и мозги. Однажды мой приятель новотроицкий крадун Федула сказал мне: "Знаешь, где за забором можно встретить всю нашу "первую пятерку""?
"Где?" – я затаил дыхание, ожидая услышать название таинственного кабака, где собирается элита преступного мира Южного Урала.
"У ближайшего пивного ларька."
Я аж в осадок выпал. Таким тюрьма даже на пользу.
Киргиз сколотил киевлянскую группировку из хохлов и до хрипоты орет со мной о футболе. Спорить с ним невозможно.
– Миша, да вашего Дасаева спецом хвалят в иностранной прессе, чтобы мы его в ворота ставили и нам легче забить было… То, что его признали лучшим вратарем, это стопроцентная прокладка…
В свою очередь лагерные болельщики "Спартака" были свято убеждены, что Олег Блохин педераст.
Босяцкие темы нет-нет да обсуждались. Я давно заметил, и Киргиз это подтвердил, что его не интересует, за что человек сидит. Я же придаю статье, делюге весомое значение. Преступник и арестант два разных понятия. Можно быть дерзким, умным преступником и никудышным арестантом. И наоборот, нередко двести шестые, синюжные рожи на зоне блатнее Яшки Косого. Это несоответствие раздражает. У Киргиза свой взгляд на ситуацию: "Мы для мусоров преступники. Друг для друга мы арестанты. Какая мне разница, за что человек сидит. Мне важно, чтобы он был человек, чтобы в зоне жил правильно".
Логика в его рассуждениях есть. Но!!! Что мне, допустим, может жевать человек, сидящий за лохматый сейф? Или такой пример. Стучал на восьмерке молоточком безобидный дедок, ящики колотил. Поинтересовался – охранник моста какого-то стратегического, пацана застрелил. Что же мне – его человеком считать? К тому же равным себе? А, помню, в 1984 году случай был в Лямбурге на централе. Заплывает пассажир в хату, говорит за хулиганку. И сидит себе на общих основаниях. Приходит ему через месяц обвинительное заключение. Карманник Витя Суббота оторвал у него кусок на дальняк, прочитал случайно – видит – что-то стремное! Глянули целиком. Оказывается, этот чертополох выставил елду на молодую мамашу с ребенком и начал дрочить. Она бежать, он за ней. А по статье – хулиганство. Изнасилования ведь не было. Ну, дали ему по седлу, как следует. Не помню уже, под нары загнали или нет.
Если брать наиболее известных преступников, то не думаю, что у них все ровно было бы в местах лишения свободы. Если подходить строго, то Мишка Япончик классический "пехотинец", "автоматная рожа", собрал целый полк одесских грабителей против белых. И был убит на захудалой станции безвестным комиссаром. По некоторым источникам, Ленька Пантелеев вообще был уволен из ЧК. Самый правильный, насколько я понимаю, был Яшка Кошелек. Потомственный уркаган. Ленина ограбил. Неоднократно бежал из-под стражи. Убил кучу мусоров. Переживал за общее – Ленина хотел обменять на товарищей в тюрьме.
Но это – для особо въедливых. А в памяти людской все они остались именно как знаменитые преступники. Не думаю, что кого-то интересует, кем они были по жизни… Короче, спорный вопрос. В идеале сочетание достойного преступления и правильного образа жизни.
Так и просидели с 17 марта по 4 апреля. Я злился, что уже два месяца не получаю свои газеты и журналы. Ведь подписка оформлена на оренбургскую зону. Ну, и книги – это не пресса. Новостей из романов и повестей не узнаешь. Поэтому я упорно добивался газет от всех входящих в камеру. Мусорам на проверке: "Гражданин начальник, дайте газету!" Выводят на уколы или за таблетками, я бегу к медсестрам: "Тетьки, дайте газету!". На собеседовании у врача: "Вы интеллигентный человек, я сам сын врача… дайте мне газету. Нет? А не могли бы вы принести из дома и вызвать меня завтра?" Написал заявление на имя начальника тюрьмы с той же просьбой. До кучи включил требование поставить телевизор, радио, выдать шахматы и открыть камеры. Однако народ в отделении оказался жидковатый, многие лежали со своими конкретными целями и нуждались в лечении. Для кипиша настроя не было и мой бунтарский почин не поддержали.
Местные зоны меня не приняли. Вскоре сняли с диеты. Перестали давать масло и компот. Киргиз ржал: "Тебя дураком из-за твоих газет признали. Все люди как люди, чаю и колес требуют, а ты газет!!! Ну ясно, что дурак". Я даже немного огорчился. Хотелось посмотреть новых людей, новую зону… Увидеть тайгу. Мне казалось, что можно будет грибы собирать, ягоды какие-нибудь… Специально я не косил, решил – будет, как будет. Судьбе было угодно, что бы я вернулся в Лямбург.
Прибежал каптерщик, принес за джинсы банку сгущенки, банку консервов и десяток пряников. Сказал, что в ближайшее время этапов не будет. Всю больничку нахлобучило: "Вот она – реформа! Этапов не будет, чтобы те, кого сразу нагонят, не оказались в дороге". Пару дней сидели под колпаком, потом пришел этап и выяснилось, что никакой реформы не будет, а пересылка не работает из-за выборов. Зеки вообще постоянно пребывают в ожидании амнистии. В том числе связывают с этим долгожданным, но, увы, редким актом советского правосудия крупные международные встречи. Допустим, во время саммита Горбачева и Рейгана лагерные "пикейные жилеты" с умными рожами обсуждали, что Рейган поставил главным условием Горбачеву проведение амнистии. Или вдруг в 1988 году пропал чай. Тут же пошел слух, что на развалины Спитака привезли зеков. Зеки потребовали чаю, и чай со всего Союза повезли в Армению. Бред! Но ведь верят!
Четвертого апреля битком набитый воронок доставил меня и Киргиза на пересылку в Решоты. Там нас уже ждали Иконник и Цыган. Вердикт администрации красноярских лагерей – эти люди работать не будут.
Через три дня двинули на Красноярск. Неделя в этом остроге запомнилась лирической перепиской с двумя молодыми сибирячками. Прогулочный женский дворик находился прямо под нами. Девки томились под следствием, легко шли на контакт, но в письмах все было достаточно целомудренно. Время скрасил, поддержали друг друга. Душевно.
С Красноярска прямым "Столыпиным" на Лямбург. Спустя три месяца я вновь прибыл в ИТУ № 8 строго режима.
Глава 4
Бойцы блаткомитета
Но я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!".
Сергей Калугин
Отрицаловка
Спустя три месяца я вернулся отбывать оставшиеся два года с месяцами в ИТУ № 8 строгого режима города Оренбурга. Для меня все изменилось. Слова Сидора Мордовского стучали в мое сердце. На этапе я убедился, что не боги горшки обжигают, что даже предвзятое отношение к москвичам ломается поступками. Ну, а шпана, вернувшаяся со мной в лагерь, поведала остальной бродяжне, как я проявил себя в бою с поселенцами. Блаткомитет поставил меня смотреть за московскими этапами. Положение обязывало жестко противостоять активу.
Администрация колонии, посмотрев, что я не принят красноярскими зонами по медицинским показателям, определила меня в седьмой полуинвалидный отряд. Там существовала пониженная норма выработки, сколачивать можно было всего несколько ящиков в день, чтобы не было "отказа от работы".
Естественно, такое сладкое место облюбовали блатные. Таковых в отряде было трое. Витя Кот Бузулуцкий, Витя Поп с районного центра Адамовка и Саша Плюс Оренбургский. С Плюсом и Котом у меня сложились близкие отношения.
Много позже на свободе я часто задавал себе вопрос, кто из лагерной шпаны смог бы адаптироваться к новым временам и "сделать карьеру" в организованной преступности? Думаю, что Витя Кот Бузулуцкий однозначно. Молодой, крепкий приземистый паренек. Совершенный трудоголик. Он просто покоя не знал, целыми днями шныряя по зоне, причем не для себя, а для общего. В десять утра Кот встречает машину с кирпичом, что-то там заказано – должны привезти. В одиннадцать он уже бежит в другой отряд, кто-то из бродяг выходит из карцера – нужно встретить. К часу Кот пробирается в столовую, проконтролировать, как будет отправлено питание в БУР. И так каждый день. Отдыхал Витярик только в изоляторе. На протяжении двух лет парняга на моих глазах (у нас были соседние проходы) буквально не знал ни сна, ни отдыха. Помимо потрясающей энергии и работоспособности, Кот обладал таким редким среди нашего брата качеством, как совершенное бескорыстие. Для себя ему ничего не было нужно. Такой общественник от отрицаловки. Бывало, набегавшись за день по лагерю, Витярик заваливался в мой проход: "Мишань, есть пожрать чего?" Ну, у нас-то с пищеблоком всегда было ровно… То матушка посылкой порадуют, то в пинг-понг кого-нибудь на денюжку обыграю, то ставки на футбол удачно выстрелят. Словом, голодом не маялся… И Коту я никогда не отказывал, потому что уважал за преданность общему делу… Мне кажется, что на свободе такой человек пригодился бы в любом коллективе… Правда, была у него геморройная привычка. Засыпал Витярик только под включенный магнитофон, который где-то выкружил. А поскольку спал он через занавеску, мне тоже приходилось слушать на ночь одну единственную кассету писклявой певицы Марины Журавлевой. Из серии: "Облаками белыми, белыми / Пусть плывет любовь наша первая…" И я ее буквально возненавидел!!! Но странное дело – человеческое сознание. По освобождении, услышав случайно знакомый писклявый голосок, я испытал такую нежность, такую ностальгию, что даже нашел в ее напевах некую приятность.
Оренбург. ИТУ № 8. 1989 год. Автор в центре. Справа Соус.
Однажды Кот цинканул мне, что этапом пришел вроде бы неплохой москвич: "Я ему передал, чтобы к тебе заглянул на огонек, как представится оказия". Вскоре передо мной предстал молодой парень, белобрысый, с простодушной улыбкой. По лагерным меркам довольно здоровый, 185 см ростом и под 90 килограмм весом. По виду – редкостный простофиль. Ему было всего восемнадцать лет, самый молодой в лагере строгого режима на тот момент. "Олег", – деланным баском представился мой земляк. За вызывающую упитанность и неизменную улыбку Олег получил погоняло Бубль.
Наше общение быстро перешло в дружбу, и я решил перетянуть его в свой полуинвалидный отряд. Как это сделать? Олег буквально источал здоровье, об его лоб поросят можно было глушить. На наше счастье начальник санчасти капитан медицинской службы Виктор Павлович симпатизировал блатным. И хотя мы не были знакомы (я вообще в санчасть не ходил), я записался на прием и сказал как есть: "Палыч, пришел мальчишка путевый, нашенский. Переведи его ко мне, а то пропадет без присмотра, затаскают по изоляторам…". Палыч пошел навстречу. Сложнее было с болезнями. Лоснящаяся и румяная до поры, до времени физиономия молодого блатаря априори не подразумевала наличия каких-либо хворей. Но не бывает худа без добра. Олег вспомнил, что ему на свободе в драке перерезали сухожилие кисти правой руки. И вскоре в составе седьмого отряда позади шести-семи десятков инвалидов и штригилей браво вышагивали два весьма крепких и довольных собой арестанта. Так в ИТУ № 8 сложился убойный тандем истребителей положительно настроенных осужденных. Но об этом чуть позже…
По сути своей Бубль оказался классическим московским хулиганом, переполненным скрытыми и явными пороками. По зоне он рассекал в белом свитере под бушлатом, в расклешенных морских брюках и в спартаковском шарфе. Естественно, при любом кипише мусора ловили его первым. Я же тщетно пытался подсадить его на литературу и, чуть успешнее, на спорт. Гораздо больше энтузиазма Бубль проявлял к браге и картам. Однажды в изоляторе Олег обыграл знаменитого шпилевого Свата. У этого Свата были какие-то косяки по малолетке, но он настолько ловко жонглировал картьями и при этом уделял внимание общему, что кто-то из Воров разрешил ему сидеть в блатных хатах. Бубль очень гордился этой победой. Тем более, что она была чуть ли не единственной. "Кто хочет сладко пить и есть, прошу напротив в угол сесть…" – с видом заядлого рамсиста приговаривал мой семейник-простофиля. Но, как правило, "попадал" сам, и нам вместе приходилось расплачиваться. Я отчитывал Олежку как школьника, но он садился играть либо в изоляторе, либо ночью, когда я засыпал.
Как любой недоросль, Бубль страсть как любил поиграться с ножичками. Один раз настолько достал меня своими фехтовальными па, что я его скрутил, а нож отобрал и сломал. Нам стало нечем резать продукты. Бубля я выгнал из прохода и велел без нового ножа не возвращаться. Он вернулся с сажаловым сантиметров двадцать. Натуральный свинокол. Как назло вскоре в гости к нам на "купца" заглянул Валера Цыган. Мы гостеприимно накрыли "полянку", порезали сала и… Мне пришлось выслушать от Цыгана целую нотацию: "Что за сабля такая? Нельзя хранить такой нож, если ты за собой ничего не чувствуешь. Люди просто подумают, что вы собираетесь кого-то завалить и возникнет напряжение…". Сало при этом благополучно доел. Я саблю сломал, опять послал Бубля за новым ножом. Оказалось, вовремя.