Скорее всего Хрущев опасался занимать столь ответственный пост на Украине, прекрасно понимая особенности тогдашней политической ситуации. В бурные месяцы 1937-1938 годов можно было легко занять престижный пост руководителя области или республики, и не только легко потерять его, но и расстаться с жизнью. Для того, чтобы уцелеть в водовороте интриг, надо было завоевать доверие людей, с которыми предстояло Хрущеву работать. А Хрущев не мог быстро обрести на Украине надежных друзей, особенно во времена, отмеченные тотальным недоверием.
Поэтому Хрущев решил взять на Украину тех, кого рекомендовали ему лица, отвечавшие за проведение "большой чистки" партии. Хрущев решил посоветоваться с Г.М.Маленковым. Роль этого партийного руководителя в течение 1937 года заметно выросла. В январе 1938 года на Пленуме ЦК Маленков по результатам своих инспекционных поездок выступил с докладом "Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии и формально-бюрократическом отношении к аппеляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков". Следствием доклада Маленкова явилось постановление пленума ЦК, в котором приводились критические высказывание Сталина на февральско-мартовском пленуме 1937 года по поводу "бездушного отношения к людям" в ходе огульных исключений из партии. В постановлении осуждались "отдельные карьеристы-коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии". Некоторые примеры такого рода были взяты из практики КП(б) Украины.
Хотя пленум не остановил массовые репрессии, доклад Маленкова и принятая по нему резолюция явились прелюдией к завершению "ежовщины". Хрущев еще не осознал всех последствий пленума, но уже понял возросшую роль Маленкова. Хрущев вспоминал: "Я попросил Маленкова подобрать мне нескольких украинцев из Московской партийной организации (там их было много) или из аппарата Центрального комитета партии. Это было необходимо, потому что мне сказали, что на Украине из-за арестов сейчас нет ни одного председателя облисполкома и даже председателя Совнаркома (есть его первый заместитель), нет заведующих отделами обкомов и горкомов партии, а в ЦК КП(б)У – ни одного заведующего отделом. Стали подбирать второго секретаря. Вторым секретарем Маленков назвал товарища Бурмистенко. Бурмистенко являлся заместителем Маленкова, который руководил тогда кадрами ЦК ВКП(б). Бурмистенко я знал мало. Познакомился. Он произвел на меня очень хорошее впечатление, мы сошлись характерами. Я дал Бурмистенко поручение подобрать людей, которых можно было бы взять с собой, человек 15 – 20". Таким образом, Хрущев в подборе своей "команды" всецело полагался на "восходившую звезду" – Маленкова, и уже не прибегал к помощи своего былого покровителя – Кагановича.
Прибыв в Киев, Хрущев посетил тогдашнего первого секретаря ЦК КП(б)У С.Косиора, который, по словам Хрущева, "проинформировал нас о сложившейся обстановке и познакомил с кадрами, которые сохранились". Вскоре состоялся пленум ЦК, на котором Хрущева и Бурмистенко кооптировали в состав ЦК КП(б)У, избрали в состав украинского Политбюро и секретарями ЦК. Косиора освободили от обязанностей первого секретаря в связи с назначением в Москву. Правда, С.Косиор недолго занимал пост заместителя председателя Совнаркома СССР, так как в апреле 1938 года он был арестован.
Хотя впоследствии Хрущев постарался создать впечатление, что с его приходом к власти репрессии прекратились, на самом деле они развернулись с новой силой. Еще до ареста Косиора Хрущев активно начал преследовать тех, кого считали "людьми Косиора". Арестованных обвиняли в шпионаже в пользу Германии и Польши. Позже Хрущев писал: "В каждом человеке польской национальности усматривали агента Пилсудского или провокатора". Впрочем, подозрения могли вызвать и люди, не являвшиеся поляками. Ежов, например, заподозрил, что руководитель Днепропетровской области Задионченко, "украинизировавший" свою фамилию Зайончик, был на самом деле поляком. Хрущеву пришлось доказывать, что Задионченко не поляк, а еврей, и даже утверждал, что "мы знаем синагогу, где совершался еврейский обряд при рождении мальчика".
Однако из многочисленных рассказов Хрущева о надуманных обвинениях тех лет нельзя ничего узнать о его немалом вкладе в осуществлении репрессий 1938 года на Украине. В справке комиссии Политбюро 1988 года говорилось: "Лично Хрущевым было санкционированы репрессии в отношении нескольких сот человек… Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания и длительным срокам заключения".
Таубмэн констатирует, что при Хрущеве были арестованы все члены украинского политбюро, оргбюро и секретариата ЦК компартии. Все украинское правительство было смещено, все партийные руководители областей и их заместители были смещены, сняты все руководители военных округов РККА. Из 86 членов ЦК избранных в июне 1938 года, только трое уцелело через год. В 1938 году, то есть в первый год пребывания Хрущева на первом посту на Украине, в республике по политическим мотивам было 106 119 человек было арестовано. Всего с 1938 по 1940 год там было арестовано 165 565 человек. Однако далеко не все аресты, которые требовал Хрущев, были санкционированы в Москве. В 1938 году Хрущев послал жалобу Сталину: "Украина ежемесячно посылает 17-18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2-3 тысяч. Прошу принять срочные меры".
Главным помощником Хрущева в осуществлении репрессий стал новый нарком внутренних дел УССР Успенский. П.Судоплатов подчеркивал, что Хрущев "взял с собой на Украину" Успенского "в качестве главы НКВД. В Москве он возглавлял управление НКВД по городу и области и работал непосредственно под началом Хрущева… Успенский несет ответственность за массовые пытки и репрессии, а что касается Хрущева, то он был одним из немногих членов Политбюро, кто лично участвовал вместе с Успенским в допросах арестованных".
Поэтому бегство Успенского, который почувствовал, что его могут арестовать за осуществление незаконных репрессий, серьезно ударило и по Хрущеву. После того, как Успенский был обнаружен и арестован, он, по свидетельству Судоплатова, "во время допроса показал, что они с Хрущевым были близки, дружили домами". Поэтому, когда приговоренная к смертной казни за пособничество мужу в побеге супруга Успенского написала прошение о помиловании, Хрущев, как писал Судоплатов, "рекомендовал Президиуму Верховного Совета отклонить ее просьбу". Как отмечал Судоплатов, такое "вмешательство" было "способом избавления от нежелательных свидетелей".
На место репрессированных спешно выдвигались новые кадры. Вспоминая свою поездку в Запорожье и Днепродзержинск, Хрущев замечал: "В Днепродзержинске познакомился с группой партийных работников и инженеров, в том числе с Брежневым. Мы стали выдвигать последних на партийную работу, формировать партруководство… Помимо Брежнева из Днепродзержинска выдвинули еще одного человека, секретаря партии по пропаганде". Своих выдвиженцев Хрущева ставил на многочисленные вакантные места в руководстве областей, республиканских наркоматов, крупных предприятий. Он рассчитывал на их лояльное отношение к нему.
Хотя большую часть 1938 года Хрущев провел на Украине, его положение кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б) требовало от него частых поездок в Москву. Помимо официальных заседаний Хрущев участвовал и в неформальных встречах ведущих руководителей страны. Он вспоминал, как во время одного из своих визитов "как-то в воскресенье Ежов пригласил меня и Маленкова на дачу, там были и Берия. Это случалось не раз". Хрущев познакомился с Л.П.Берией еще в начале 30-х годов. Он вспоминал: "Когда я работал в Москве, то у меня сложились с Берией хорошие, дружеские отношения. Это был умный человек, очень сообразительный. Он быстро на все реагировал и этим мне нравился. На пленумах ЦК мы сидели всегда рядом и перекидывались репликами по ходу обсуждения вопросов либо о тех или других ораторов, как это всегда бывает между близкими товарищами". Еще в 1934 году Хрущев был гостем Берии во время своего пребывания в Грузии.
Еще раньше Хрущев сблизился с Ежовым. По его словам, Хрущев познакомился с Ежовым "в 1929 году, во время обучения в Промышленной академии, и часто встречался с ним по делам академии. Она находилась в ведении ЦК партии, а в ЦК кадрами занимался как раз Ежов… Он был простой человек, питерский рабочий, а тогда это имело большое значение, – рабочий, да еще питерский". Хотя с Маленковым Хрущев познакомился позже, знакомство с ним позволяло Хрущеву решать многие острые кадровые вопросы. Приводя различные примеры такого рода, Хрущев вспоминал: "Тогда это была большая поддержка со стороны ЦК в лице Маленкова: он "сидел на кадрах". Связи с Ежовым, Берией и Маленковым Хрущев старался использовать для укрепления своего положения.
По словам Хрущева, "Берия и Ежов находились в дружеских отношениях". Считалось, что такие же отношения соединяли Ежова и Маленкова, который долгое время работали вместе. Теплые отношения установились между Маленковым и Берией. У всех этих людей было немало общего, объяснявшего их выдвижение на первые посты в советском государстве. Каждый из них отличался исключительной работоспособностью. Будучи дисциплинированными и исполнительными работниками, все они не раз проявляли способности к самостоятельной инициативе. Каждый из них обладал любознательностью, тягой к знаниям. При этом Маленков, Берия и Хрущев отличались повышенным интересом к техническим знаниям. После завершения обучения в МВТУ Маленкова рекомендовали для завершения аспирантуры. Берия обращался с заявлением в партийные органы, чтобы ему разрешили продолжить учебу в техническом вузе, но ему было в этом отказано. Живой интерес к новой технике был характерен и для Хрущева. Их склонность поощрять развитие современной техники отвечало задачам модернизации советского общества.
В то же время они никогда не были профессиональными хозяйственниками. Ежов, Маленков, Берия и Хрущев отличались от молодых послереволюционных советских руководителей, которые после окончания рабфаков и вузов пошли работать на строительство или производство. Как и Хрущев, Ежов и Маленков стали профессиональными партработниками, а Берия долго работал в органах ВЧК, а затем ОГПУ. Ежов не имел высшего образования, а Берия закончил лишь два курса Бакинского технического института. Хотя образование Маленкова, полученное им в МВТУ, было более основательным, чем у Хрущева, он, как и Хрущев, во время своей учебы был занят главным образом руководством партийной организацией МВТУ. На этом посту Маленков, как и Хрущев, зарекомендовал себя как активный организатор борьбы с оппозицией Сталину. Подобно Хрущеву, Маленков по окончании МВТУ сразу ушел на партийную работу.
Не имели они и подпольного стажа партийной работы, Хотя Ежов был моложе Хрущева, он вступил раньше Хрущева в партию – в марте 1917 года, когда партия стала легальной. Маленков стал членом партии в 1920 году. Берия стал членом партии в 1919 году. (Правда, он вступил в партию в Азербайджане, где она в то время была запрещена). Следует учесть, что руководители партии с дореволюционным партстажем долгое время сдерживали продвижение вверх тех, кто вступил в партию, когда она стала легальной, а затем – правящей. Поэтому те, кто обладал дореволюционным партстажем нередко опережали в продвижении по служебной лестнице более молодых, но не имевших такого стажа. Хотя Хрущев был на год старше таких руководителей, как Микоян, Андреев и Каганович, но они вступили в партию соответственно за 2 года, 3 года и 5 лет до революции и они раньше Хрущева стали членами Политбюро. Жданов был на два года моложе Хрущева, но к 1917 году имел двухлетний стаж подпольной работы в партии и это способствовало тому, что уже в 1934 году он стал секретарем ЦК ВКП(б).
Для сомнений партийных руководителей к тем, кто вступил в партию в 1917-1920 годах, были известные основания. В отличие от подпольщиков, люди, вступавшие в партию, когда она стала легальной, а затем и правящей, не только не рисковали стать жертвами преследований, но получали известные привилегии. Кроме того, в смутное время революционного 1917 года и Гражданской войны, когда в ряде областей власть неоднократно менялась, люди нередко столь же быстро меняли свои политические убеждения и не один раз. Как и в отношении Хрущева, вступлению Берии и Маленкова в партию предшествовал период, когда они не сразу сделали свой политический выбор. Видимо, это послужило основанием обвинять Маленкова в том, что тот служил в колчаковской армии, а Берию – в том, что он поступил в мусаватистскую разведку Азербайджана без ведома партии.
Однако отстранение от руководящих должностей многих видных членов партии с подпольным стажем работы за их участие в различных оппозиционных группировках открыло немало вакансий на высших ступенях власти. Их заполняли те, кто вступили в партию в 1917 году и позже, и зарекомендовали себя активной работой в сфере управления.
Как и Хрущев, Ежов, Берия, Маленков впервые выдвинулись на руководящие должности в годы Гражданской войны. Для каждого из них были характерны особенности политического сознания и поведения красных командиров Гражданской войны. Они сделали свой политический выбор, когда общество было погружено в распри, расколовшись на "своих" и "чужих", а поэтому были категоричны и беспощадны в своих оценках. И если "свой" объявлялся "чужим", они без долгих размышлений, готовы были безоговорочно выступить против него. Как и Хрущев, они изучали теоретические основы марксизма по газетным статьям и митинговым речам, а о стратегических целях партии узнавали из приказов вышестоящего начальства. Они привыкли быть безупречными исполнителями. В то же время, будучи командирами в условиях Гражданской войны, они умели принимать дерзкие решения, полагаясь на собственную инициативу и нередко прибегая к самым жестким методам управления. Их уверенность в себе нередко переходила в самонадеянность и вела к авантюристическому своеволию.
В ходе бурной борьбы с оппозицией внутри партии в 20-х годах каждый из них стал сторонником сталинского курса. В то же время они на собственном опыте убедились в том, что идейно-политическая борьба нередко используется для прикрытия интересов различных группировок. Вольно или невольно они оказывались втянутыми в столкновения между различными группировками и вследствие этого не у всех из них путь наверх был гладким.
Как и Хрущев, Ежов пострадал от склок в местной партийной организации. Правда, в отличие от Хрущева, Ежов был вынужден покинуть Марийскую автономную республику, где он до этого работал. Если конфликт Хрущева с Моисеенко, возглавлявшего Сталинскую парторганизацию, приучил его к интриганству и лицемерию в политической борьбе, то Ежов, потерпев поражение в борьбе с Петровым, возглавлявшим парторганизацию Марийской республики, постоянно стал выискивать своих врагов, устанавливая неформальные связи между работниками партийного аппарата.
Впоследствии эта почти маниакальная страсть выстраивать цепочки связей между различными коммунистами во многом определила метод работы Ежова, особенно, когда он в 1927 году перешел на работу в Орграспредотдел ЦК партии. Его начальник И.М.Москвин, отмечая исключительное трудолюбие Ежова, его добросовестность, в то же время говорил, что он никогда не мог остановиться в своем рвении даже, когда обстоятельства свидетельствовали об абсурдности его деятельности. Возглавив НКВД,
Ежов взял на вооружение привычные ему методы выявления связей между арестованными и их знакомыми по месту учебы, работы, жительства. Такой подход позволял бесконечно расширять круг лиц, обвиненных в шпионаже и вредительской деятельности. Продолжение репрессий грозило парализовать систему управления страны. В своих воспоминаниях Хрущев утверждал: "Руководство было парализовано, никого нельзя было выдвинуть без апробации НКВД. Если НКВД давал положительную оценку тому или иному, который намечался к выдвижению, только тот и выдвигался".
Правда, эти мысли Хрущев высказал через 30 лет после завершения "ежовщины". До какого-то времени Хрущев, а также Берия и Маленков активно поддерживали Ежова и не видели ничего абсурдного ни в его методах поиска виноватых, ни в той параноидальной шпиономании, которая охватила всю страну. Не исключено, что таким образом они избавлялись от реальных и потенциальных конкурентов, особенно с дореволюционным стажем партработы, и демонстрировали свое рвение в борьбе с теми, кто был объявлен "врагами народа". Впрочем, в то время они были не одиноки в своей активной поддержке "ежовщины".
Неизвестно, что думал насчет руководимой им кампании сам всесильный нарком внутренних дел. С одной стороны, создается впечатление Ежов, уверившись в собственной бесконтрольности, попытался, опираясь на ряд советских руководителей, установить личную диктатуру. Об этом свидетельствуют воспоминания Андрея Маленкова, сына Г.М.Маленкова. Ссылаясь на своего отца, он рассказал, что после ареста Ежова, в его личном сейфе "были найдены личные дела, заведенные Ежовом на многих членов ЦК, в том числе на Маленкова и даже на самого Сталина… В сейфе Ежова не оказалось дел на В.М.Молотова, К.Е.Ворошилова,
Н.С.Хрущева и Л.М.Кагановича". Из этого также следует, что, в то время как близкий ему Маленков не пользовался доверием Ежова, Хрущев был человеком, на поддержку которого Ежов рассчитывал.
С другой стороны, не исключено, что Ежов чувствовал, что он запутался в своей политической игре. Вероятно это объясняет беспробудное пьянство, которому он стал предаваться в 1938 году. Хрущев не слишком преувеличивал, так характеризуя Ежова в это время: "Ежов к тому времени буквально потерял человеческий облик. Он так пил, что и на себя не был похож". Хрущев считал, что он "заливал свою совесть водкой". Судя по воспоминаниям этих лет Хрущев, Маленков, Берия не заливали "совесть водкой". Но вряд ли они верили многим абсурдным обвинениям. Берия имел опыт работы в ОГПУ, а потому мог отличать "липовые" дела, которые фабриковались следователями, от подлинных. Для Хрущева чудовищные обвинения в ходе политических "разоблачений" были лишь обычными приемами в ходе циничных и жестоких политических игр, которые он вел с середины 20-х годов. Осознавал лживость многих обвинений, выдвинутых в ходе репрессий, и Маленков. Очевидно он быстрее других понял опасность продолжения репрессий для судеб государства, а потому одним из первых выступил за их прекращение.