Первоначально это место именовалось Линд-Фарм. На самой южной оконечности - на кончике носка - стоит красивый старый маяк, построенный приблизительно в 1760 году. Позже, в 1860 году, построили внешний маяк, который соединялся с берегом волнорезом. Он позволял регулировать движение по реке Коннектикут.
Все знали друг друга. Большинство жителей приехало из Хартфорда с Вашингтон-стрит. Это - семьи: Брейнард и Брейнерд, Дэвис и Балкли, Бакли и Гудвин. Они были очень симпатичные люди - все республиканцы - все сторонники "Этна лайф иншурэнс компани".
В 1917 году, волею счастливого случая, старый отель и яхт-клуб дотла сгорели при жестоком западном ветре. (Случай счастливый, но случай ли?) Ветер снес два питейных заведения, которые давали незначительный доход общине. Поскольку Фенвик в большей своей части принадлежал "Этна лайф иншурэнс компани", пожар был весьма заметным событием. Все были застрахованы "Этной". Поэтому никто не хныкал. А после исчезновения баров исчезли и воскресные любители выпить.
Для детей это был поистине райский уголок. Я уже говорила, что там имелось девятилуночное поле для игры в гольф, принадлежавшее частному лицу. Детям позволялось играть на нем при одном условии: нужно было только хорошо себя вести. Было два теннисных корта. Теперь их четыре - один с цементным покрытием, остальные - с земляным. Поле для гольфа теперь уже не частное. На нем теперь новые, очень хорошие лужайки и трапы, и оно вполне рентабельно. Для меня это и в самом деле - часть моего "я". Одно слово - рай. Я всегда чувствовала себя здесь абсолютно свободной, раскрепощенной. Я здесь своя с шести лет. Вчера вечером мы посидели за рюмкой вина с человеком по имени Джек Дэвис, у которого я выиграла скачки в три ноги, когда нам было лет по десяти - тому уж семьдесят лет назад. Теперь Чарли Брейнард и я - самые пожилые из аборигенов. Картина жизни здесь такая же, как и везде.
Фенвик был для нас замечательным местом. Это была в полном смысле летняя колония, которая к началу сентября, когда начинались занятия в школе, пустела.
В детстве мы вместе с подружкой Алисой Барбур позволяли себе весьма опасные авантюры. Мы с ней были тайными взломщиками. Дверей мы не ломали, но внутрь дома нам всегда удавалось проникнуть и без этого. Однажды мы влезли в чей-то дом через окошко в подвале. Именно тогда я украла щипцы для колки орехов. Принесла их домой, спрятала у себя в спальне, а потом почувствовала себя такой виноватой, что вернула. Нас никто никогда не заставал на месте преступления. Я была исполнительницей, Али - мозговым центром.
Одной из таких наших безрассудных авантюр было проникновение в дом Ньютона Брейнарда. Дом был очень большой и высокий. Я вскарабкалась на крышу третьего этажа. Али не могла подняться так высоко. Внутрь пришлось спускаться через застекленный верх мансарды, лаз в которую по беспечности оставили незапертым. Потом, очутившись на втором этаже, я открыла окно и впустила Али. И вот - я сняла крышку лаза. Внизу была кромешная тьма. Чернота. Спрыгнула вниз. К счастью, я приземлилась на пол холла третьего этажа, чуть-чуть не угодив в пролет винтообразной лестницы, которая вела на первый этаж. Это был весьма волнующий момент. Жуткий.
Забавно, что о наших похождениях никто даже не подозревал до тех пор, пока Али не завела дружбу с парнем по имени Боб Пост. Он составил нам компанию в очередной нашей вылазке - последней, как оказалось. Нам не удалось найти никакой лазейки. "Давайте выбьем дверь - заднюю", - предложил Боб. Мы взяли двухметровый чурбан и шарахнули им по двери. Естественно, не обошлось без шума, и повар из соседнего дома увидел все происходящее.
Проникнув внутрь, мы наткнулись на коробки с пудрой и пуховками. Разодрали эти коробки и обсыпали пудрой панели на стенах. Словом, учинили настоящий погром. Нас, разумеется, застукали. Бедному Папе пришлось заплатить за причиненный нами ущерб, а мы же были опозорены. Я никогда больше не пользовалась услугами Боба Поста.
Кроме того, вместе с Али Барбур мы осуществили постановку настоящей сказки - "Красавица и Чудовище". Я изображала Чудовище, Али - Красавицу. Пьеса разыгрывалась у нее на веранде - публика сидела на лужайке между их домом и домом их соседей. Пришли все, и мы собрали семьдесят пять долларов, на которые купили потом проигрыватель для индейцев навахо. Об их проблемах мы узнали на одной из воскресных проповедей епископа Нью-Мексико. Мы были преисполнены самых благородных побуждений.
В Фенвике у нас проводились замечательные гонки на треке, а также соревнования по прыжкам в воду, эстафеты и скачки в три ноги. Это были захватывающие состязания. Да-да, именно так. Мы все были так молоды.
Наш дом стоял на восточном краю жилой застройки. С трех сторон перед нами была водная гладь, а с востока - широкое безлюдное пространство.
Спустя годы Папа устроил небольшие мостики, одним концом уходившие в воду. По ним мы сбегали на очень красивый песчаный пляж.
Во время урагана 1938 года, снесшего наш дом, дом семьи Брейнардов был разрушен - рухнула вся тыльная сторона. Морган Брейнард купил после этого дом Прентис-Пост, который стоял на относительно возвышенном месте - не очень уютный, зато там спокойнее.
Сейчас он - предмет моей головной боли. Видите ли, в настоящее время этим домом владею я. То есть вообще-то я им не владею. Надо сказать… В общем, владельцев у этого дома - куча, и каждый в принципе считает, что он хозяин этого дома. Мы въезжаем в подъездную аллею, паркуем наши машины, входим в дом, садимся, где нам нравится. То есть, не то чтобы, где нам нравится… Но… Позвольте объяснить. У нас есть большая кухня. Раньше вместо нее было две комнаты - кухня и кладовая, но моему брату Дику это было не по вкусу, и он убрал стену, и теперь… Ну, можете себе представить. Впервые увидев это нововведение в доме, я очень удивилась.
Как бы там ни было, теперь это одна большая кухня. В ней две раковины - двойные. Одна большая плита - две духовки, шесть конфорок. Это была плита, на которой готовил Ладди. Ладди - мой бывший муж.
Теперь Ладди нет - он умер, а я всегда любила его плиту. И мы рассказывали его сыну и дочери или обоим вместе, что мы любим плиту, потому что она шестиконфорочная и очень удобная по своим размерам для той площади, которой мы располагали. Однажды приехал мой брат Дик и не застал никого дома. Он демонтировал плиту, погрузил ее в свой трайлер и укатил с нею. Они, вероятно, были весьма удивлены, вернувшись домой.
Как вы понимаете, вся еда готовится на большой кухне. Дик, можно сказать, живет в кухне, и кухня, можно также сказать, соответственным образом и выглядит. Помимо двух раковин, есть еще два окна над ними, а между раковинами - плита, о которой я уже рассказывала. Над плитой ряд полок для всякой всячины. Это - с одной стороны. На стене напротив висят большие французские часы примерно около полуметра в диаметре - красивые, старинные. С кукушкой. Разные симпатичные плошки и сувениры. Красиво смотрятся на фоне белого кирпича.
Еще есть большой холодильник, установленный на массивной подставке, - это холодильник Дика. Чуть сбоку и ближе к стене стоит мой холодильник - поменьше, на такой же платформе (на случай ураганов). Холодильники эти стоят теперь по линии, где раньше была стена, разделявшая кухню и кладовую.
В моем углу кухни висят полки, на которых хранится вся фарфоровая посуда. В центре той части кухни, которая принадлежит Дику, конечно же значительно большей по размерам, стоит круглый стол, а над ним висит лампа от Тиффани. Стол этот, вокруг которого стоят четыре стула, - центр империи Дика. Уютное местечко. У него есть вкус. Здесь собираются его гости, которых медом не корми - дай поговорить. Он готовит им еду и угощает их. Его сын Тор и жена Тора, Тесс, тоже готовят и угощают. В меньшей степени функцию поваров и официантов исполняем Филлис и я. Зачастую мы вообще не общаемся с людьми, которые приходят в дом, сидят, разговаривают, выворачивают свои души наизнанку. Дик, наверно, рассказывает сюжет последней пьесы, которую он посмотрел в Уотерфорде в Центре О’Нила. Или Тор читает лекцию о ценных бумагах. Бывает, что гости задерживаются. Безусловно, территория Дика - центр дома. Конечно, мы не всегда выходим к ним, но мы их слышим. В кухне нет двери, в буфетной - тоже.
Двери как таковой нет, но есть дверной проем, через который из кухни можно попасть сразу в столовую большой дружной семьи. В былое время дверь все-таки была - со створками, на пружинах. Но она почему-то раздражала Дика, и он ее снял.
Филлис и я угощаем наших гостей либо в столовой, либо снаружи, на веранде, куда есть выход из столовой. Разумеется, мы все равно слышим нескончаемые кухонные разговоры. Атмосфера, сравнимая с ресторанной.
Потом мы спим в наших старых комнатах: я в восточном крыле, на втором этаже.
Дик и Тор - на верхнем этаже, соответственно в восточном и западном крыле.
Мы все здесь, как бы ни складывалась жизнь - к лучшему или к худшему.
Именно здесь я провожу свое свободное время.
Понимаете - это мой фамильный дом.
Чуточку странно, но это вроде бы помогает.
Дик здесь живет.
Я наезжаю - на долгие выходные.
Брин Mop
Я училась в колледже Брин Мор. В классе выпуска 1928 года. Сначала я жила в комнате общежития, совмещенной со спальней, - первый этаж, первая дверь справа. Пембрук - Уэст. Существовал также Пембрук-Ист, между ними - проход, а над ними - огромнейшая столовая. Мои подруги из школы Этель Уокер жили в другом помещении - Мэрион. В течение нескольких лет не посещая школу, я с трудом общалась с множеством малознакомых девочек. Спать ложилась очень рано. Вставала в четыре или в половине пятого, шла в конец здания, в ванную комнату, и принимала контрастный душ. Завтрак мой обычно состоял из фруктов, хлеба и молока, поэтому я могла завтракать одна в своей комнате, тем самым избегая необходимости находиться в обществе слишком большого количества девочек. Потом я вообще перестала ходить в столовую. Как-то в самом начале семестра я зашла туда и направилась к столу для живущих в Пембрук-Уэст. На мне была французская голубого цвета юбка-клеш, застегивавшаяся спереди на большущие белые пуговицы, и исландский сине-белый свитер, модный в то время. Я, конечно, не считала себя красивой. К своему ужасу, я услышала, как кто-то, сидевший за столиком, где мне надлежало сидеть, произнес - с характерным нью-йоркским акцентом: "Самоуверенная красавица!"
Я чуть не упала замертво. Бог видит - я не считала себя красавицей. О Боже! Вовсе нет. Не замедляя шага, я приближалась к своему столику. Села. Стала завтракать. В тот год я больше ни разу не появлялась в столовой.
Обычно я ела со своими подругами в Мэрион либо у себя в комнате, покупая себе обед в буфете колледжа. Папа выдавал мне семьдесят пять долларов на месяц, а еда тогда не была такой дорогой.
Впервые я отправилась в Европу вместе со своей подругой Алисой Палаш после окончания первого курса колледжа - в 1925 году. У меня было 500 долларов, у нее - 750. Путешествовать по Англии мы намеревались на велосипедах, но когда, сойдя с парохода, ехали поездом в Лондон, то пришли в ужас от обилия холмов и маленьких горок, а потому решили купить машину и ночевать либо в салоне, либо прямо на земле, либо на сене, чтобы тем самым свести к минимуму расходы. Для Палаш это было мучение, поскольку по утрам она любила пить кофе. Я тогда еще не пила кофе - довольствовалась фруктами, хлебом и холодным молоком. В сущности, мне не хватало только одного: контрастного душа.
Иногда мы решали как следует поесть и тогда шли "мыть руки", а если поблизости оказывалась колонка, я сбрасывала с себя платье, садилась на корточки и освежалась холодными брызгами из-под крана. Со мной во время путешествия всегда было полотенце. Было весело. Мы объездили всю Англию, побывали в Уэльсе и Шотландии. Вернувшись в Лондон, мы продали машину дороже, чем купили, что, конечно, было большой удачей.
Мы тогда побывали в Париже - жили в гостинице "Каир" на бульваре Распай. Напротив был маленький ресторан, и мы питались преимущественно в нем. Садились за столиком возле длинного настенного зеркала, и Палаш начинала раздражаться, поскольку ей казалось, будто я занята исключительно тем, что смотрю на себя в это зеркало, без устали изучая выражение своего лица.
Мы исходили весь город, что, конечно, было весьма интересно. Домой уезжали без гроша в кармане.
Во второй год своей учебы я жила вдвоем с девушкой, с которой уже успела познакомиться, и это меня вполне устраивало. Постепенно я все-таки привыкла ко всем девочкам, надо полагать, и они привыкли ко мне. У нас была своя небольшая компания. Куда как легче жить, когда можешь рассчитывать на чью-нибудь поддержку. Члены той компании - каждый в меру нашей раскиданности - остались моими друзьями, особенно те, кто живет в штате Коннектикут или Нью-Йорке. Последние три года, проведенные мной в Брин Мор, уже не были для меня тягостными. Не будучи занятой ни в каком кружке, я тем не менее участвовала в нескольких театральных постановках, очень веселых. Я дурачилась со своими приятелями и много смеялась. У одной из подруг (Либ Ретт) была машина. О, какое наслаждение! Куда мы только не ездили!
Я сыграла главную роль в одной пьесе - "Правда о Блейдах" А. А. Милна. Роль мальчика-подростка. Мне пришлось надеть на себя парик, чтобы прикрыть мои длинные волосы. Помню один случай, когда мы играли спектакль в нью-йоркском "Колони Клаб". С горем пополам мне удалось-таки засунуть руку в карман брюк и сесть. Спустя короткое время я попыталась вынуть руку из кармана. Тщетно. Еще раз. Еще и еще раз. Я немного стушевалась и все дергала и дергала из кармана руку. Публика покатывалась со смеху.
Я играла также Терезу в "Колыбельной песне" Мартинеса Сьерры.
В год окончания колледжа я сыграла Пандору в "Женщине в лунном свете" Джона Лили. Этот спектакль был частью большой программы по случаю Майского Дня. Он ставился на подмостках крытой аркады библиотеки, нас освещало солнце. Пьеса к тому времени еще ни разу не ставилась в нашей стране, поэтому вызвала неподдельный интерес.
На эту роль, кажется, меня выбрал Сэмюэл Артур Кинг. Доктор Кинг вел у нас курс ораторского искусства, посещение которого было обязательным. Занятия мне очень нравились. Доктора Кинга пригласил в колледж М. Кэри Томас, бывший директор Брин Мора, большой знаток американской речи и ее неудачного воспроизведения. Мама и Папа также следили за правильной речью и часто напоминали нам, что четкое, хорошее произношение характеризует человека с самой выгодной стороны.
Играть Пандору было необыкновенно интересно. Под влиянием планет она постоянно меняла характер своего поведения. То была воинственной, попадая под чары Марса; то нежной, находясь под воздействием Венеры; смешной, плачущей и так далее. Папа сказал, что на этом спектакле он видел только грязные подошвы моих ног, которые с каждой минутой становились все черней и черней. Да еще - мое веснушчатое лицо, которое с каждой сценой становилось все пунцовей и пунцовей.
Когда я училась в Брин Мор, там не разрешалось курить нигде, кроме курительной комнаты, которая находилась на первом этаже. В ту пору я жила на втором этаже в Пембрук-Уэст, сразу за столовой, которая была своеобразным соединительным мостиком между Пембрук-Ист и Пембрук-Уэст. Это был мой выпускной год - 1927/28. Помню, как я взяла свою корреспонденцию и начала просматривать ее. Дверь моей комнаты была открыта в залу.
"Господи, что это?" - Маленький пакет. Я разорвала конверт - пачка ментоловых сигарет.
"О, какой приятный запах - попробовать, что ли?" - Я вынула одну сигарету, прикурила и пустила дым.
"О, немного странно. Что ж, начало положено". - Я вынула изо рта сигарету и выбросила ее.
В тот же день, спустя некоторое время, ко мне подошел член студенческого совета самоуправления и сказал:
- Нас известили о том, что вы курили у себя в комнате. Вы нарушили устав.
Я глядела на него - у меня словно язык отнялся.
- И кто же вам сказал об этом?
- Я не вправе это разглашать.
- О, понимаю. Да… Ну что ж…
Правда же состояла в том, что я вообще не курила и потому ничего не знала о правилах курения. Очевидно кто-то, случайно проходя мимо моей комнаты, увидел в открытую дверь, как я курила ту ментоловую сигарету. Вероятно, этот кто-то был из числа моих недругов - иначе не наябедничал бы, а просто взял бы и окликнул: "Эй, чем это ты занимаешься?"
Я не могла отрицать самого факта курения. Подобная ситуация кого угодно поставила бы в затруднительное положение.
По нижеприведенным письмам вы можете удостовериться, что я находилась под подозрением в течение восьми дней. Итак - отлучение от занятий на восемь дней.
Доктору Томасу Н. Хепберну 20 октября 1927 года
Уважаемый доктор Хепберн!
Содержание копии письма, адресованного мисс Хепберн, полагаю, объяснит вам все.
Данное правило установлено попечителями колледжа, и выполнение его является строго обязательным. Мне жаль, что ваша дочь, прожив три года в общежитии, не прониклась ответственностью к такого рода вопросам, в результате чего студенческий совет вынужден был принять соответствующие меры.
С наилучшими пожеланиями
Мэрион Эдвардс Парк
(Подпись)
Мисс Кэтрин Хепберн 20 октября 1927 года
Пембрук-Уэст
Уважаемая мисс Хепберн!
Ввиду Вашего нежелания соблюдать правила, запрещающие студенту курить в своей комнате, совет самоуправления Брин Мора поручил мне уведомить Вас о том, что Вы не допускаетесь в помещения колледжа и освобождаетесь от всех занятий с полудня воскресенья 23 октября до вечера пятницы 28 октября. Ваше отсутствие на занятиях в течение этой недели будет расцениваться администрацией колледжа как неоправданные пропуски.
Мне жаль, что Вы нарушили запрет, который был оговорен общестуденческим соглашением и которое, учитывая условия жизни в больших зданиях, где наблюдается скопление людей и легковоспламеняющихся предметов, должно находить у Вас понимание, если на таковое Вы способны.
Копию этого письма я посылаю Вашему отцу, чтобы ему были понятны причины Вашего возвращения домой в такую пору.
С наилучшими пожеланиями
Мэрион Эдвардс Парк
(Подпись)
Президенту Мэрион Эдвардс Парк 22 октября 1927 года
Уважаемая президент Парк!