Нашёлся и новый "царевич Димитрий" (1577–1610), объявившийся в Стародубе^^ уже в конце мая 1606 года и позже прозванный "Тушинским вором "’^. Его происхождение окутано полным мраком, как "ночь египетская". Рассказывали, что это - то ли крещёный еврей, то ли поповский служитель, то ли бродячий учитель ^^из Шклова. Карамзин писал, что он знал еврейский язык, "читал Талмуд и книги Раввинов". Совершенно, казалось бы, неожиданно на русском горизонте появились евреи, которых на Руси в то время фактически не было, но их немало проживало в Речи Посполитой (Польше), откуда этот аферист и прибыл. "Еврейская энциклопедия" сообщает, что "евреи входили в свиту самозванца и пострадали при его низложении" и что, "по некоторым сообщениях (иностранцев. - А.Б.)"у Лжедмитрий II "был выкрестом из евреев и служил в свите Лжедмитрия I "^^ Всё это в данном случае не имеет особого значения; важен же совершенно другой аспект.
Царь Василий I и Патриарх Гермоген деятельно пытались предотвратить распространение новой общественной заразы, второго приступа Лжедмитриады. Самым важными упредительными мерами в череде противодействия стало, во-первых, прославление Царевича Димитрия Иоанновича. Его нетленные мощи были доставлены в Москву уже 3 июня 1606 года и выставлены на всеобщее обозрение и поклонение, а затем торжественно погребены в Архангельском соборе. Он был канонизирован как "благоверный Царевич Димитрий Углицкий".
Об этом перенесении и явлении святых мощей Царевича Димитрия Царь Василий объявил всей России особой грамотой, в которой, между прочим, упоминалось, что смерть Царевича - на совести Царя Бориса. И, заняв Престол Государства Российского, Шуйский всё ещё продолжал сводить счеты с Борисом Годуновым; воистину человеческая злоба и зависть не знают "срока давности".
Существует один очень важный пункт, который в данном случае надлежит подчеркнуть. Сам факт канонизации Димитрия требовал новой интерпретации факта его смерти. Ведь, по устоявшейся версии, он был "самоубийцей ", что противоречило традиции канонизации, так как считалось грехом. Надо было его изобразить невинно убиенным, и его таковым и изобразили. Уже в первом его Житии, составленном в конце 1606 года, описание событий носит характер лубочного ужаса.
Действие было перенесено с улицы на теремную (дворцовую) лестницу, и в свой последний смертный миг Царевич играл не ножичком, а орешками. Здесь-то и произошла душераздирающая сцена. Как "ехидна злая ", вскочил на лестницу дьяк Мишка Битяговский, ухватил Царевича "сквозь лестницу за ноги ", сын же Мишки схватил "за честную его главу", а Качалов перерезал горло. Трудно установить, кто конкретно составлял и распространял подобные небылицы, но, думается, без "опытной руки" Василия Шуйского тут не обошлось...
Вторым важнейшим актом духовного противодействия угрозе нашествия шайки второго самозванца стало церковногосударственное действие, имевшее место в феврале 1607 года в Москве. Василий Шуйский прекрасно осознавал, что для укрепления своей власти и престижа ему необходима поддержка со стороны Патриарха Иова, хотя и пребывшего в монастырском уединении, но авторитет которого неимоверно вырос после разоблачения и уничтожения Лжедмитрия I.
Время показало, что Святейший был абсолютно прав, в то время как бояре и многие пастыри оказались лжецами, незрячими, трусами или двурушниками. Примирение и прощение - вот чего домогался Царь Василий, а принести ему это мог только Иов. Это тем более было сложно, что Иов прекрасно знал Шуйского и вряд ли мог забыть речь боярина Шуйского на Красной площади перед толпой 1 июня 1605 года. Тогда Шуйский заявил, что Царевич Дмитрий не был убит в Угличе, как того хотел Царь Борис, а чудом спасся. Именно это преступная демагогия и стала детонатором, взорвавшим общественную ситуацию, приведя к общественному мятежу, а затем и к убийству Царя Фёдора Борисовича.
Сам Шуйский обращаться к Иову не стал; наверное, боялся получить сокрушительную для себя отповедь. Он обставил всё значительно тоньше. Патриарх и архипастыри, понимавшие угрозы центральной власти и целостности государства от происков новых самозванцев, единодушно поддержали идею Царя о всеобщем покаянии и забвении старых клятвопреступлений. Соборным решением было постановлено: отправить в Старицу депутацию духовных и светских лиц для "умоления" Иова прибыть в Москву.
Со своей стороны. Царь выделил карету (каптану)^^ а Патриарх Гермоген написал послание, умоляя приехать в столицу "для государева и земского великого дела ". И святой мученик. превозмогая возрастные недуги и старческие немощи, 14 февраля 1607 года прибыл в Москву, откуда его таким бесчеловечных образом изгнали менее двух лет назад.
Через шесть дней, 20 февраля, в Успенском соборе Московского Кремля собрались тысячи народа. Два Патриарха, Иов и Гермоген, занимали патриаршее место, и после общего молебствия представители мирян подали Иову покаянную челобитную, где перечислялись измены и клятвопреступления последних лет и содержалась молитвенная просьба простить всех русских людей. Гермоген приказал архидьякону Алимпию челобитную зачитать "велегласно", то есть в "полный голос".
В ней говорилось: "Мы все от мало до велика прельстились, ложь приняли за истину, отступили от клятвы и изменили крестному целованию, приняли на царство Отрепьева и выдав ему на смерть семейство Бориса, которому клялись в верности. Он умертвил их, тебя, отца нашего, отринул от нас, разлучил пастыря с овцами... Как тогда от твоей святости были связаны, так и ныне от твоей святости ищем разрешения и просим не только за присутствующих в храме сем, но и за всё Русское царство, не только за живых, но и за умерших. Просим разрешить нас всех от мала до велика. И ты, государь. Святейший Иов Патриарх, не отвергни нас, кающихся, не оставь нас умереть и отчаянии. Дай нам прощение и разреши нас от клятвенного греха "^^.
В исторических анналах не сохранилось свидетельств того, кто конкретно составлял указанное "челобитное покаяние ", но вряд ли можно сомневаться в том, что дело происходило под неусыпным надзором Царя Василия Шуйского. В тексте присутствуют довольно расплывчатые формулировки, особенно касающиеся самого страшного смертного греха - Цареубийства. Вся вина возлагалась на Лжедмитрия, окаянного Гришку Отрепьева, которому и "выдали на смерть" Царя Фёдора Борисовича и Царицу Марию, убиенных 10 июня 1605 года.
В этом убийстве наш знаменитый "историограф" И. М. Карамзин увидел "казнь Божию над убийцей Димитрия", то есть Божие возмездие Борису Годунову. Просто удивительно: автор не только в своей исторической эпопее выплёскивал личные эмоции в неимоверном количестве, но ещё и от имени Божьего выступал! Такого в отечественной светской историографии ни до, ни после не случалось...
Конечно, главным злодеем Цареубийства являлся именно Лжедмитрий, заявлявший, что не вступит в Москву, пока не будут уничтожены "мои враги". Но конкретными палачами-цареубийцами являлся не он и не польские наёмники из свиты самозванца, а русские люди!
Ведь когда Царя Фёдора свергли 1 июня 1605 года, а потом вместе с матерью и сестрой поместили в их старом доме, то есть заключили под домашний арест, самозванца в Москве не было. Под колокольный звон и при ликовании толпы Лжедмитрий "прибыл" в Первопрестольный град только 20 июня. Но его "уполномоченные" стали заправлять в Москве сразу же после свержения законного Царя.
Имена главных клевретов Лжедмитрия, напрямую замешанных в Цареубийстве, известны; тут были как родовитые и именитые, так и негодяи более мелкого пошиба. Князь Василий Голицын, князь Василий Масальский (Мосальский), московский дворянин, дьяк Михаил Молчанов, дьяк Андрей Шеферединов (Шафарединов), подьячий Иван Богданов. Эти отступники да ещё несколько непоименованных стрельцов непосредственно осуществили Цареубийство. Душили несчастных верёвками; сначала Царицу Марию, а затем юного Фёдора Борисовича. А по завершении злодеяния князь Василий Голицын на площади "возвестил народу", что Царь и мать его "опишася от страха смертного зелья" умерли, иначе говоря, сами отравились.
Необходимо заметить, что указанные лица отнюдь не являлись преданными сторонниками самозванца; они действовали исключительно по личному расчёту, который заменял им и совесть и веру. Скажем, князь Василий Голицын сначала служил Лжедмитрию, от которого получил чин "великого дворецкого", затем участвовал в его свержении, а после лебезил перед Шуйским, которого тоже предал. Подобная же череда измен и предательств сопутствовала князю Василию Масальскому и Михаилу Молчанову. Цареубийцы готовы были служить "хоть чёрту", лишь бы им платили. Им и платили; свои "тридцать сребреников" эти "русские иуды" получили сполна, хотя и от разных хозяев...
На самом видном месте среди отступников и клятвопреступников находился Василий Иванович Шуйский. Он первым публично обвинил Царя Бориса в злоумышлении на жизнь Царевича Дмитрия, радостно приветствовал его "чудесное спасение", а когда Гришка-Дмитрий утвердился у власти, начал тут же против него интриговать и готовить переворот, за что чуть не поплатился жизнь. Козни были разоблачены. Летом 1605 года Шуйский был арестован, приговорён "выборными людьми", то есть Земским собором, к смерти. Однако Лжедмитрий "явил милость": Шуйский был помилован и вместе с братьями выслан из Москвы, но уже в конце того года Шуйские вернулись в Москву...
Вот как эта история изложена в "Новомлетописце": "Боярин князь Василий Иванович Шуйский с братьями начал помышлять, чтобы православная христианская вера до конца не разорилась. Он же, тот Гришка, уведал о них, повелел их схватить и повелел собрать собор, и объявил про них, что "умышляют сии на меня". На том же соборе ни [духовные] власти, ни из бояр, ни из простых людей никто за них [Шуйских] не стоял, все же на них кричали. Он же. Расстрига, видя, что никто им не помогает, повелел посадить их в темницу; старшего же брата их, князя Василия, повелел казнить, и едва упросили его Царица Марфа и бояре [пощадить]. Он же от казни их освободил и разослал по городам, в Галицкие пригороды, по темницам".
Точно неизвестно, но представляется маловероятным, чтобы цареубийцы испытывали угрызения совести и готовы были в феврале 1606 года подписать безропотно "покаянную челобитную", которая "велегласно" звучала в Успенском соборе Московского Кремля 20 февраля 1607 года. Да это и не суть важно. Как настоящий пастырь, Иов не мог не принять покаянное исповедование как акт чистосердечной доброй воли "народа христианского".
В разрешительной грамоте, прочитанной вслед за тем от имени Патриарха Иова и Освященного собора, содержалось моление к Богу, чтобы Он помиловал виновных и простил им согрешения. В "грамоте" перечислялись эти самые грехи: единодушное избрание Царя Бориса, о всенародной клятве верности ему, что потом люди всё забыли, предали, изменили, прельстясь самозванцем. В конце говорилось, что "покаяние народное принимается Богом".
Далее наступил самый патетический момент всего священнодействия. Разрешительная грамота вызвала в собравшихся неимоверный прилив радости; со слезами на глазах и на коленях люди ползли в сторону Иова; все хотели облобызать его руку...
Земная миссия Святого Патриарха подошла к концу. Как сказано в его Житии: "Земные подвиги Иова были заверены, он как жил в этом мире в смирении и чистоте, так и уходил из него в совершенной простоте, без всякого стяжания и вдали от дворцовых и мирских смут"^^^.
Патриарх уходил из жизни, а "смуты" на Руси остались, оставались в головах и душах немалого числа русских людей. Подытоживая рассмотрение данного важного эпизода, имевшего место в Успенском соборе в феврале 1607 года. Митрополит Макарий в своей "Истории " заметил, что "разрешительная грамота ", эта "нравственная мера, на которую в Москве, кажется, весьма много рассчитывали, не на всех произвела желаемое впечатление... "^^^.
Можно выразиться несколько определённее: впечатление было произведено, но благотворных политических последствий не последовало. Разворачивался новый виток Смуты. Это - горькая, неприятная, "полынная", но Правда Русской Истории.
Глава 3
Под сенью грозного царя...
В биографии Бориса Годунова особое место занимает история Царевича Дмитрия, убиенного 15 мая 1591 года в Угличе. Тогда, как говорится в летописных сказаниях, погибла последняя, "младая ветвь рода Рюрикова". Этот факт отложил неизгладимый отпечаток на восприятии Третьего Царя современниками и потомками и, можно прямо сказать, сотворил его исторический образ. Знаток эпохи историк С. Ф. Платонов очень точно сформулировал существующую дилемму: "От взгляда на это событие ("углицское дело". - А.Б.) зависит взгляд на личность Бориса; здесь же ключ к пониманию Бориса. Если Борис - убийца, то он злодей, каким рисует его Карамзин; если нет, то он один из симпатичнейших московских царей.
Как точно выразился один из исследователей, "следственные материалы свидетельствовали о непричастности Бориса к смерти Цесаревича. Именно поэтому историки отказывались верить в их истинность.
Это может кому-то показаться странным, но недоверие к уникальному документы - давняя историографическая традиция. Многие историки традиционно не доверяли свидетельствам, не позволявшим "разоблачать" проклятую "русской общественностью" монархическую государственную систему, или, по расхожему определению, "царизм".
В историографии всегда наличествовали две взаимоисключающие мировоззренческие позиции. Первая, "обвинительная", которую пропагандировал Карамзин, имевшая к его времени - началу XIX века - давнюю традицию летописных сказаний, однозначно приписывала вину за злодеяние Борису Годунову. Уместно напомнить, что впервые утверждение о замысле Годунову "извести Царевича Димитрия" публично озвучил пресловутый Василий Шуйский 1 июня 1605 года. Хотя существовало официальное расследование, имелось "следственное дело", но оно, в силу обозначенных выше причин, признавалось исследователями "недостоверным". К числу "обвинителей", помимо Карамзина, относились историки С. М. Соловьев (1820–1879) и Н. И. Костомаров (1817–1885).
Вторая точка зрения, принимавшая в расчет не только суждения сомнительного свойства, но и широкую совокупность исторических обстоятельств и причинно-следственных связей, не была столь резкой и однозначной. Исследователи, придерживавшиеся подобной позиции, отмечая недостатки и возможные умолчания "Следственного дела", вовсе не считали необходимым сбрасывать его со счетов. Они рассматривали смерть в Угличе как трагический акт и признавали недостоверным не это событие само по себе, а утверждения о причастности к нему Бориса Годунова. Здесь-то как раз никаких надёжных подтверждений не существовало, а потому и "обвинения" Годунова квалифицировались как сугубо тенденциозные. Подобной точки зрения придерживались историки М. П. Погодин (1800–1875), Е. А. Белов (1826–1895), С. Ф. Платонов (1860–1933). Первым выступил против карамзинского обвинительного уклона М. П. Погодин^^^ Особо значимой в ряду исторических изысканий о смерти Царевича Димитрия следует признать работу А. Е. Белова, опубликованную ещё в 1873 году^^^.
Именно в XIX веке в историографии были озвучены все аргументы за и против версии о непосредственной причастности Годунова к смерти Цесаревича Дмитрия (Дмитрия). Труды последующих исследователей принципиально ничего нового не внесли; в лучшем случае добавляли мелкие детали, не менявшие базовой системы мировоззренческих представлений. Самым важным событием в изучении "углицского дела " стала реставрация документов и опубликование всех материалов следствия в 1913 году^^^.
В XX веке в исторической литературе появились предположения, что гибель Цесаревича в 1591 года нельзя сводить только к боярским интригам и злоумышлениям; что её следует воспринимать в более широком историческом контексте. Пастырь-богослов Митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычёв, 1927–1995), категорически отвергая причастность Годунова к злодеянию, написал: "Смерть Царевича могла быть выгодна только тому, кто стремился уничтожить саму Россию, нанося удар в наиболее чувствительное место её церковно-государственного организма, провоцируя гражданскую войну и распад страны. В связи с этим небезосновательной выглядит версия о религиозно-символическом характере убийства Царевича, олицетворявшего собой будущее Православной русской государственности. Косвенными свидетельствами в её пользу служат сегодня многочисленные доказательства ритуального характера убиения Царственных Мучеников в Екатеринбурге в 1918 году"^^*.
Безусловно, смерть в Угличе явилась фактором дестабилизации общественной ситуации в стране. О том, что это не просто событие "местного значения ", а элемент большой геополитической композиции по расшатыванию России свидетельствовало то, что "по странному стечению обстоятельств" сразу после событий в Угличе крымский хан Казы-Гирей предпринял набег на Москву, намереваясь уничтожить столицу Руси. Его конному воинству удалось добраться ("доскакать") до столицы, грабя и сжигая всё на своём пути. 4 июля 1591 года русские сокрушили орду пришельцев, но эта победа далась дорогой ценой.
Если учесть, что одновременно Русь уже второй год вела изматывающую войну со Швецией за прибалтийские территории, а шведы то же намеревались совершить "марш на Москву", то нетрудно понять, какая напряженная остановка царила в Москве. А на этом безрадостном внешнеполитическом фоне ещё и удар изнутри - страшное известие из Углича...
Можно смело резюмировать, что "версии" и "мнения" об Угличской трагедии будут появляться снова и снова, так как определенного ответа на исходный вопрос: кто же конкретно организовал, или, если воспользоваться современным криминальным жаргоном, "кто заказал" Царевича Дмитрия, нет, да и вряд ли когда-нибудь он появится. Однако это отнюдь не означает, что тему можно обойти стороной. Её категорически нельзя проигнорировать при жизнеописании Бориса Годунова. Сюжет о Царевиче Дмитрии поднимает обширный событийно-смысловой пласт Русской истории конца XVI - начала XVII века, когда решалась вообще судьба России и когда на авансцене действовал и фигурировал Борис Годунов в качестве одного из ведущих героев.
Конечно же, важно выяснить, мог ли вообще Годунов, по складу своей натуры, по характеру своей личной воцерковлённости, переступить заповедный предел и бросить вызов Богу - покуситься смертозлоумышлением на жизнь Царского сына? Если говорить кратко и определённо: не мог. А вот прежде, чем предложить разъяснения данного категорического императива, для этого требуется основательное погружение в русскую историческую проблематику.
Дмитрий был последним сыном Иоанна Грозного, а Самодержец Иоанн Грозный - фокус всей Русской средневековой истории. Потому и разговор о Первом Царе в данном случае не только уместен, но и просто неизбежен. Фактический образ Иоанна Грозного незримо витал над историческим действием в России и многие десятилетия после его кончины в 1584 году. Даже и не просто витал, а во многом определял историческую фабулу Русской истории. Царь Фёдор Иоаннович, Царь Борис Годунов, все Лжедмитрии - на всех этих фигурах как бы лежала печать Царя Иоанна.