В "Новом летописце" невозможно обнаружить описания, скажем, весьма "сомнительных" страниц биографии Фёдора-Филарета и его родни, но зато в избытке присутствуют гневные эскапады по адресу неугодных им лиц и, особенно, - Бориса Годунова. Он представлен чуть ли не главным злодеем Русской истории описываемого периода. Иногда невольно возникает впечатление, что в утверждении подобного тезиса - одна из основных целей составителей "Нового летописца".
Вообще, весь "Новый летописец" настроен крайне критически по отношению к Борису Годунову и в описаниях событий до Углича, и после. Ему приписываются коварные планы и злобные намерения, как будто Фёдор-Филарет и иже с ним исповедовали Годунова, который им-то и открывал, что у него "лежало на сердце", что тайно хранил в глубине своей души. Например, при описании призвания на Царство Годунова зимой 1598 года "Новый летописец" утверждает, что Борис хоть и отказывался, но на самом деле "сердце его и мысль давно этого желали "^^\ Подобная тенденциозная декларативность будет присуща потом, начиная с Н. М. Карамзина, многим описаниям личности Бориса Годунова.
Когда речь идёт о события 15 мая 1591 года, то тут уже дело доходит до неистовых разоблачений и почти проклятий. Это вообще один из самых, если и не самый, пространных тематически фрагментов в данном летописном своде. Из "Нового летописца" можно узнать, что Годунов действовал по наущению "отца лжи" - дьявола, являлся чуть ли не его "рукой". А как же утверждения Грамоты 1613 года о том, что Годунов был "благочестивым" правителем? Ведь в буквально смысле слова "благочестие" - это истинное Богопочитание, а в богословском - великая добродетель, созидание себя сосудом Духа Святого, обретение благодати. Подобные исторические "детали" оставлены без внимания в "Новом летописце". Но зато там подробно, с эмоциональными порывали и нетерпимыми моральными оценками приведена Угличская история.
Начинается она с описания гонений на род Нагих, но не только на них. После преставления Царя Иоанна Васильевича "в ту же ночь", по приказу Бориса Годунова, "всю родню Нагих схватили". Кроме того, "иных же тут многих схватили", которых жаловал усопший Царь, и "разослали их по городам, иных по темницам, а к другим приставили приставов, и дома их разорили, поместья и вотчины раздали "^^^.
Просто какая-то "Варфоломеевская ночь" приключилась в Москве в ближайшие часы после смерти днём 18 марта 1584 года Иоанна Грозного. Но ведь ничего подобного на самом деле не происходило. Нагие прибыли в Углич, в "удел Царевича Дмитрия", в сопровождении свиты и почётного эскорта из 200 стрельцов только 24 мая того года. Углич для Марии и Дмитрия был определён в завещании Царя Иоанна Грозного. Кто скрывался за словом "иные ", которых по приказу Годунова якобы "хватали" в первые часы после смерти Иоанна Грозного, непонятно. О таковых неведомо никому, кроме автора (авторов) "Нового летописца".
Сам Филарет тогда, в 1584 году, был достаточно взрослым, имел от роду около тридцати лет, жил в Москве и должен был иметь свои личные впечатления, опровергающие подобные измышления. Да, после смерти Иоанна Васильевича в Москве воцарилась грозная тишина; боялись народных волнений, опасались боярских раздоров. Но всё ограничилось незначительными инцидентами,волнениями "местногомасштаба".Влиятельный клан Нагих, несомненно, намеревался "перехватить корону" у Фёдора для малютки Дмитрия. Потому их и отправили из столицы в завещанный Грозным Царём удел, а никак иначе. Вся Боярская Дума поддержала таковой исход. Филарет-Фёдор являлся очевидцем тех событий, однако боярская "жажда мщения " была так сильна, что подлинных воспоминаний не сохранил или они деформировались со временем до неузнаваемости.
Теперь остановимся подробней на интерпретации событий 15 мая 1591 года в Угличе в изложении "Нового летописца". Отталкивающий образ Бориса Годунова начинает вырисовываться уже в первых строках фрагмента ("главы "), озаглавленной: "Об убиении Царевича Дмитрия Ивановича и запустении града Углича".
С самого начала становится ясным, что сын Иоанна Грозного был убит; так же утверждало и скороспелое его житие, составленное в 1606 году, где говорилось о свежих орешках и "живой крови ", виденных якобы в гробу при вскрытии могилы Царевича в Угличе, а потом некоторыми впечатлительными москвичами и в столице. Убийство было организовано Борисом Годуновым; "Новый летописец" говорит об этом в непререкаемом тоне. А как же "Следственное дело", утвержденное Освященным собором, признавшим непроизвольное самоубиение Царевича? Никак. Об этом в повествовании нет вообще упоминаний.
"И вложил дьявол ему (Годунову. - А.Б.) в мысль извести праведного своего государя Царевича Дмитрия; и помышлял себе: "Если изведу царский корень, то буду сам властелин в Руси" ". Итак, "помыслы " коварного Бориса раскрыты, а потому ему и навешивается ярлык "окаянного", как то было в случае с Киевским князем Святополком Владимировичем (ок. 979–1019), проклятым народом и Церковью как убийца своих сводных братьев Бориса и Глеба в 1015 году. Как "окаянный Святополк послал братьев своих убить, так же и Борис послал в Углич, чтобы его праведного отравить зельем". Двусмысленные трактовки не допускаются; всё ясно и определённо сказано: Борис - записной злодей.
Однако на пути коварного злоумышления встало Провидение. "Бог хранил праведника", а потому смертоносное зелье и "в еде" и "в питье" не действовало. Однако жестокосердный Годунов, узнав об этом, не успокоился. Призвал "братьев своих и советников своих Андрея Клешнина со товарищи и поведал им, что Царевичу ничего не вредит".
На этом чуть ли не "синедрионе " не все готовы были идти в злоумышлениях дальше; двоюродный брат Годунова Григорий Васильевич "плакал горько" и "к их совету не пристал". Григорий Годунов тут указан не случайно; этот боярин служил дворецким при Фёдоре Иоанновиче, ведал Дворцовым приказом. Вскоре после восшествия на престол Бориса Фёдоровича Григорий Годунов умер, а боярская молва тут же приписала его смерть новому Царю, обвинила в "отравлении".
Не случайно и то, что в версии "Нового летописца" о заговоре на жизнь Царевича фигурирует Клешнин, которого потом традиционно "обличители" будут выставлять, наряду с Годуновым, одним из инициаторов убийства Дмитрия. На этой фигуре стоит остановиться поподробней. Считалось, что Клешнин состоял "в большой дружбе" с Борисом Годуновым, а следовательно, согласно подобной логике - сотоварищ его злобных и коварных замыслов.
Андрей Петрович Клешнин (Лупп-Клешнин) был "незнатного роду", отчего его изначально и не признавало себе "ровней" спесивое, "именитое" боярство. Его служебное возвышение началось ещё при Иоанне Грозном, при котором Клешнин назначается "дядькой" (воспитателем) Царевича Фёдора Иоанновича, будущего Царя.
При Царе Фёдоре в 1585 году Алексей Клешнин получает чин "окольничего", то есть возносится в круг высшей служебной иерархии. (Число окольничих составляло всего 5–6 человек.) Клешнин участвовал в различных военных кампаниях, а в 1591 году входил в состав "следственной комиссии" по делу Царевича Дмитрия. Никем и ничем не доказанные "особые отношения" с Годуновым неизменно выставлялись антигодуновскими "обличителями" в качестве веского аргумента в пользу "фальсификации" всего Угличского следственного дела.
Важная деталь: Клешнин был близким родственником Нагих: его дочь вышла замуж за одного из "героев" Угличской истории Григория Фёдоровича Нагого. Так что "близкие отношения " у него могли существовать не только с Годуновым, но и с его заклятыми врагами! Следует ещё прибавить, что якобы "сердечный друг" Годунова окольничий Клешнин вскоре после восшествия на престол Бориса Годунова уходит в монастырь, принимает схиму с именем Аевкий и умирает в 1599 году. Однако вернёмся к повествованию "Нового летописца".
Годунов и его советники во главе с Клешниным не оставили своих смертоубийственных планов, невзирая на то что Сам Господь спасал Царевича. Из этого тезиса неизбежно должен следовать вывод, что все они - слуги антихриста. Подобный сокрушительный аргумент вырисовывается из следующего фрагмента, в котором рассказывается, как подыскивались губители. Здесь главным заводилой выступает Клешнин, который говорил Борису: "Не скорби о том (что не может найти убийц. - Л.Б.), есть у меня братья и друзья, будет.твоё желание исполнено". Среди "друзей", готовых пойти на чёрное дело, чтобы угодить Годунову, сыскался только один - Михаил Битяговский, в "которого вошёл дьявол".
Далее следует патетический пассаж, где проводятся немыслимые с позиции христианского правоверия аналогии: "И как вошёл сатана в Иуду Искариота, и тот пошёл к иудеям, говоря: "Что мне дадите, чтоб я вам предал Иисуса?"; они же поставили ему тридцать сребреников, и он начал выжидать, чтобы предать Иисуса, - так и сей окаянный Михаил, замыслив на своего государя, на такого чистого агнца, вошёл к Андрею Клешнину и возвестил ему: "Я хочу вашу волю сотворить"". Узнав об этом, Борис Годунов "пришёл в великую радость" и "обещал воздать ему большую честию, и, одарив его, отпустил в Углич, да с ним же отпустил сына его Данилку да Никиту Качалова, и велел им ведать в Угличе всё. Они же вошли в Углич, как волки, пыхающие на праведного, и пришли в Углич вскоре, и начали всем владеть".
Картина заговора полностью нарисована. Если оставить в стороне исторические разыскания, забыть о документах эпохи и обратиться к данному повествованию с позиции обычного человеческого здравого смысла, то вся сюжетная конструкции обратится в прах. Откуда взяты все эти броские детали секретных переговоров, прямая речь и заявления участников? Кто это описал, удостоверил, какими документами и когда подтвердил? Ответ может быть только один: никто, ничем и никогда. Это - художественное произведение, отстоящее куда дальше от истории, чем, скажем, "Борис Годунов" А. С. Пушкина. Всё это - не описание события, а изложение последующего пристрастного восприятия его.
Когда Филарет и его безымянные "писцы" составляли "правильный" исторический свод, то никого из участников и очевидцев тех давних событий - прошло ведь сорок лет - не было давно на свете. Можно было писать всё, что угодно, не опасаясь никаких разоблачений. Да и кто бы посмел высказаться против воли Патриарха! Подобное являлось в нормах того времени не только святотатством, но и государственным преступлением. Конечно, невозможно установить, верил ли сам Филарет вопиющим бредням "Нового летописца". Но это и не самое главное. Ведь Филарету требовалась не правильная история, а исключительно "нужная". Поражает другое.
Если для Филарета история с Угличем всё ещё была живой, всё ещё была "актуальной", то для историков, писавших свои труды через века - тут уже, казалось, не могло быть никакой злободневности, заставлявшей выдавать желаемое за истинное. Но ведь выдавали, да и до сих пор некоторые выдают!
В этом месте необходимо ещё раз вернуться к "Иуде " - дьяку Михаилу Битяговскому, который, как и его сын Даниил, значились в "Новом летописце", как и во многих иных сказаниях, в числе главных участников убийства Царевича Дмитрия. Ранее Битяговский служил помощником управляющего Казанским краем, а затем был назначен управляющим "земской избой" в Угличе. Здесь важно подчеркнуть один сущностный момент: Битяговский оказался в Угличе совсем не для вершения "злого дела", а для того, чтобы навести порядок в управлении хозяйством "Царицы Марии ". Она и её родня широко жили в Угличе, обдирая жителей Углича и уезда, что называется, "до нитки". Средств не хватало, и Нагие вводили новые и новые налоги и поборы, отнимая "последние крохи ". Жалобы и мольбы угличан и вызвали потребность отправить туда человека, который будет рачительно управлять удельным хозяйством.
Естественно, что прибытие Битяговского в "удел" сразу же вызвало неприятие Нагих, они его быстро просто возненавидели, так как он стремился ограничивать разумными пределами потребности "Царицы Марии", её братьев и дядей. Постоянно происходили "стычки" между управителем и Нагими. Последняя сцена имела место за несколько часов до смерти Царевича Дмитрия, 15 мая 1591 года, когда "Царица Мария", как показывали очевидцы, "ругалась с дьяком".
Надо учитывать обязательно, что Битяговского на столь важную должность - управителя "царёва удела " - ни Клешнин, ни даже Годунов единолично назначить не могли. Это требовало согласования с Боярской Думой и самое главное - одобрения Царя Фёдора Иоанновича. Битяговский ведь и числился в Угличе как "государев человек". Но вернёмся снова к изложению "Нового летописца".
В тексте нет обвинений лично Битяговского "в убиении "; он изображается организатором этого дела; непосредственными же исполнителями стали: "окаянная мамка" Цесаревича Волохова, которая сравнивается со змеёй, "прельстившей Еву", её сын Осип, называемый в тексте почему-то "Данилкой ". Именно Осип-Данилка на дворцовом крыльце - в варианте сказания 1606 года дело происходило "на лестнице" - "кольнул ножом праведного по шее и не достал ему до гортани ". Испугавшись содеянного, Осип-Данилко "бросил нож и побежал". Довершить же начатое решились Данило Битяговский да Никита Качалов, которые "заклали, как чистого агнца, юнца восьмилетнего". Затем прибежала мать, "закричала над ним". Вослед случилось невиданное: "О чудо праведное и ужасное, как мёртвое тело трепетало долгое время, как голубь!"
В этом месте "Новый летописец" перестаёт быть собственно летописью, перечнем дел и событий, а помещает жалостливо-елейные пассажи из скоропалительного жития "невинно убиенного" от 1606 года. Из повествования можно узнать, что непосредственные убийцы - Никитка и Данилка, на самом деле Осип, от страха "побежали, и пробежали двенадцать вёрст; кровь же праведного вопияла к Богу и не пустила их; они же окаянные, возвратились назад", а горожане их "побили камнями".
Далее следует очень показательный, в смысле идейной оценки последующих событий, фрагмент. Когда к Царю Фёдору прислали гонца с известием о гибели его сводного брата, то коварный Борис Годунов "велел грамоты переписать, а писать повелел, что Царевич одержим был недугом и сам себя зарезал небрежением Нагих". Эту, "годуновскую" версию якобы и донесли до Царя Фёдора. После этого идёт изложение расследования, проводившегося в Угличе по повелению Царя. О следственной комиссии почти ничего не говорится; упоминается только, что там был Василий Шуйский, Андрей Клешнин и "власти".
Князь Шуйский "начал расспрашивать всех людей града Углича", как погиб Царевич. И все жители "возопили единогласно, иноки и священники, мужи и жёны, старые и юные, что убиен был от рабов своих, от Михаила Битяговского, по повелению Бориса". Просто оторопь берёт от буйства неуёмной фантазии составителей "Нового летописца". Все "вопящие" жители Углича, оказывается, уже точно знали, что Борис Годунов - главный злодей. Но почему же при такой немыслимой осведомленности они не ведали, что его "правой рукой" в этом тёмном деле был тот самый Клешнин, который сопровождал Шуйского?
В тексте как-то невнятно произносится, что когда Шуйский вернулся в Москву, то сообщил "неправедно", что Царевич самоубился небрежением Нагих, за что Нагие и горожане Углича подверглись жестоким наказаниям^^^ Об отпевании и погребении Дмитрия в тексте упомянуто скороговоркой: "Тело же его праведное погребли в соборной церкви Преображения Спаса ". Всё. "Нужная" история написана, и тема считается исчерпанной.
Наш знаменитый "последний летописец" Н. М. Карамзин, называя Василия Шуйского "бессовестным лгуном", сам оказался ему подобным, когда воспроизводил эпизоды "Углицкого дела ". По его уверению, когда начался допрос угличан о гибели Дмитрия, то "единодушно, единогласно - иноки, священники, мужи и жёны, старцы и юноши - ответствовали: "Царевич убиен своими рабами, Михаилом Битяговским с клевретами, по воле Бориса Годунова" "^^^.
Просто оторопь берет от подобных фальшивых повествований. Мелкая, но характерная деталь: Николай Михайлович был для своего времени прекрасно образованным человеком, он должен был бы знать, что в XVI веке в русском языке слова "клевреты" не существовало. Однако, очевидно, в погоне за эффектом он исказил не только факт русской истории, полностью уверовав в версию "Нового летописца ", но и одновременно исказил и речь русского человека.
С горьким сожалением приходится признать, что не только светские историки позволяют себе озвучивать лживые видения в качестве исторических "доводов", "фактов" и "аргументов". Даже маститые специалисты из числа церковного клира, написавшие монументальные труды по истории Церкви, становились жертвой старых предубеждений и голословных обвинений. Для иллюстрации этого печального обстоятельства приведём обширную цитату из "Истории Русской Церкви" Митрополита Московского Макария:
"По свидетельству летописей, девятилетний Царевич погиб насильственной смертию от убийц, подосланных Борисом Годуновым, подготовлявшим себе путь в к Царскому престолу, но сбежавшийся по набату народ при виде преступления тогда умертвил самих убийц, Осипа Волохова, Никиту Качалова и Данилу Битяговского, а также и отца Данилы дьяка Битяговского и других, всего 12 человек. Когда гонец с вестию об убийстве Царевича прибыл в Москву, Годунов взял у него грамоту и велел написать другую, будто Царевич, страдавшей падучею болезнию, сам заколол себя ножом, играя с детьми, и эту грамоту представил Царю. Царь горько плакал. Для розыска послан был в Углич знатнейший боярин Василий Иванович Шуйский, с двумя другими лицами, а для погребения Царевича - Митрополит Крутицкий Геласий. Следователи в угоду Годунову повели дело так, что Битяговский и прочие с ним убиты народом совершенно невинно по наущению Михаила Нагого, враждовавшего против Битяговского. Царь приказал боярам идти с следственным делом на собор к Патриарху Иову, и оно прочитано было в присутствии всего Освященного собора и бояр дьяком Щелкановым. Патриарх, выслушав следствие, сказал: "Пред Государем-Царём Михайлы и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная; Царевичу Димитрию смерть учинилась Божиим судом"".
Стремясь снять с Патриарха Иова возможные обвинения в "неправедности", в желании услужить Годунову, Митрополит Макарий резюмировал:
"Патриарх, очевидно, высказал своё мнение на основании того, что узнал из следственного дела, и думать, будто он покривил здесь своею совестью в угоду Годунову, совершенно неосновательно. Патриарх тогда ещё не мог знать об участи Годунова в убиении Димитрия, как не знали и другие архиереи; событие совершилось так недавно и не успело довольно огласиться, сам же Годунов не открыл же Иову злых своих замыслов. Отвергнуть следственное дело или не доверять ему Иов не имел никакого основания.