Я предложил разделиться: он - в дом, я - следить. Но Тэмбэл сказал: нет. Он боялся, что всего опасающийся Кальцен заподозрит слежку (всё-таки я не профессионал) и вся операция пойдёт насмарку. С другой стороны, Тэмбэл попросил меня спрятаться за оградой и следить за дорогой. В случае возвращения немца я должен был нажать на сигнал стоящей в гараже машины. Вряд ли сигнал, раздавшийся из недр автомастерской, насторожил бы Кальцена. От места моей дислокации за оградой до машины было всего несколько секунд ходьбы.
Итак, я устроился на наблюдательном пункте, предварительно надев пальто. Ветер был пронизывающий. Тэмбэл прокрался к задней двери дома Кальцена, открыл её с помощью отмычки и исчез внутри. Я этого не видел, но именно так рассказал Тэмбэл. Он мог за считаные секунды взломать любую дверь.
Но взлом не удался. Потому что ровно через полторы минуты после того, как Тэмбэл исчез в доме, на дороге снова появился Кальцен. Я как ошпаренный рванул к машине и нажал на гудок. Тэмбэл вернулся ещё через минуту с лишним. "Мог быстрее, но дверь не хотела запираться обратно", - сказал он.
"Что-нибудь успели?" - спросил я.
"Только огляделся. Крекеры и несколько газет на столике, выключенная радиола. Ничего личного на видном месте - ни фотографий, ни каких-либо предметов, характеризующих Кальцена… А потом вы просигналили". - "Он быстро вернулся". - "Да".
Этот диалог происходил на наблюдательном пункте. Тэмбэл прилип к окуляру бинокля.
"Кстати, нужно было его сфотографировать", - вдруг сказал он.
"Когда он возвращался?"
"Да. Если повернуть фотоаппарат, то можно заснять крыльцо с правильного ракурса. Чтобы входящий человек был лицом, а не боком".
Тэмбэл был прав. Но в спешке было не до этого.
"Интересно, - спросил я. - Куда он уходил?"
Тэмбэл покачал головой: не знаю.
Но и это знаменательное событие - первая вылазка в дом Кальцена - не придвинула нас ни на шаг к цели. Жизнь снова вошла в свою колею: ежедневное наблюдение, фотографии руки, забирающей почту и посылки, скука.
Мерное течение нашей жизни нарушила вторая отлучка соседа. Она оказалась намного дольше первой и позволила Тэмбэлу провести в доме подозреваемого достаточно времени для того, чтобы сделать определённые выводы.
Надо сказать, что к тому времени у нас уже сложился некий ритуал: в солнечные и яркие дни мы снижали нашу бдительность. Когда Тэмбэл хотел погулять и развеяться, он делал это именно в солнечные дни. Когда же на небе сгущались тучи или шёл дождь, агент наблюдал за домом Кальцена неотрывно.
Минуло Рождество. Я не очень люблю этот праздник и потому не отмечал его. Тэмбэл тайком выбрался из гаража, купил огромный торт и гирлянду, которой украсил стену над окошком. Торт он съел почти целиком в одиночку, оставив мне попробовать крошечный кусочек.
"С Рождеством!" - сказал он, не отрываясь от бинокля. На этом праздник завершился.
А 12 января 1947 года произошёл прорыв.
Как я уже упоминал, мы всегда были готовы к отлучке Кальцена (кроме случаев, когда отсутствовали на наблюдательном пункте). Даже если бы меня не было, Тэмбэл забрался бы в дом в одиночку - на свой страх и риск. Но в тот день я был в гараже. А наш подопечный неожиданно покинул дом и… пошёл в нашу сторону. Он миновал мастерскую и исчез за поворотом (я выглянул и не увидел удаляющейся спины). Думаю, нет смысла рассказывать, какая стояла погода.
"Следите!" - сказал Тэмбэл и исчез.
Я вышел на улицу. Виднелось несколько прохожих, но Кальцен пропал.
Через некоторое время мне стало холодно - даже в наброшенном пальто. Часы подсказывали, что Тэмбэл провёл в доме более двадцати минут. Конечно, отлучаться за пуловером я не имел права. Ещё минут через десять я откровенно задубел. Пальцы не слушались, зубы стучали, да и внимание порядком притупилось. Тэмбэл всё ещё возился. Я прикинул, где в гараже висят телогрейки для работы в зимних условиях (а в карманах - перчатки, вспомнилось сразу), и рванул туда. Поход (точнее, побег) за телогрейкой занял секунд двадцать. Улица выглядела так же, как и раньше. Кажется, я ничего не пропустил.
Я не зря сбегал за тёплой одеждой: Тэмбэл отсутствовал один час и три минуты. Он вернулся - довольный как никто.
"Это он".
На его лице сияла улыбка.
Итак, что нашёл Джордж Тэмбэл в доме подозреваемого?
Он вошёл через заднюю дверь и попал в гостиную. С прошлого визита тут ничего не изменилось: несколько газет, две бутылки пива у кресла - одна пустая, вторая початая. Стопка дешёвых детективов. Телевидение появилось в США лишь в сорок восьмом году. Я помню самую первую передачу - Артуро Тосканини дирижировал симфоническим оркестром National Broadcasting Company… Стоп, вернусь к Тэмбэлу. Он тщательно обыскал гостиную. Ящики комода пустовали: чувствовалось, что человек живёт здесь временно. Поэтому агент отправился в спальню. Он обыскал каждый ящик, каждую тумбочку, каждый дюйм пола - и толком ничего не нашёл. Повсюду разбросанные книжки, журналы, газеты.
В другой комнате обнаружился бильярдный стол. Обитатель дома, судя по всему, часто играл: пыли не было, шары выглядели потёртыми, кий валялся поперёк стола. Там же на доске мелом были записаны бильярдные счета - вероятно, Кальцен вёл партии сам с собой. Тэмбэл сфотографировал доску в целях идентификации почерка. Ещё одна комната пустовала вообще - не было даже мебели. Холодильник на кухне ломился от запасов еды, как и все кухонные шкафы.
В доме Тэмбэл собрал несколько отпечатков пальцев из разных комнат - теоретически они должны были совпасть с имеющимися у агента образцами.
В подвале находилась котельная - и всё. Обыск ничего не дал. А вот чердак оказался важнейшим пунктом путешествия Тэмбэла. Поднявшись наверх, он заметил, что на чердаке подозрительно мало пыли. Точнее, в некоторых местах её вовсе не было: сюда иногда поднимались. Пройдя по следам Кальцена, Тэмбэл нашёл под половицей между первым и вторым этажом небольшой металлический ящик, в котором находились документы на немецком языке. Среди этих документов Джордж Тэмбэл нашёл несколько писем, написанных женщинами - Ирмой Грезе, Хильдегард Нойманн и другими, чьих имён Тэмбэл не знал. Все письма были адресованы Генриху Кальцену. Этого вполне хватало для идентификации преступника.
Кальцен прошёл мимо гаража примерно через десять минут после возвращения Тэмбэла. Последний рвался брать негодяя сразу, но я уговорил его повременить.
Следующие несколько дней Тэмбэл был возбуждён, но затем согласился со мной и вернулся к мерному наблюдению.
С отпечатками получилось странно. Всего Тэмбэл снял в доме Кальцена двадцать отпечатков в случайных местах. Четыре больших, четыре указательных и так далее. Так вот, оказалось, что отпечатки в доме оставляли как минимум два человека. Один из них - Кальцен, кто второй - неизвестно. Причём второму принадлежали тринадцать из двадцати отпечатков. Тэмбэл предположил, что в доме живут два человека. Вполне вероятно, оба - немцы, оба - из беглых. Один по какой-то причине не появляется на публике, ему принадлежит рука. Второй же иногда всё-таки выходит из дома. Но почему тогда в момент обыска никого в доме не оказалось? Загадка.
Тэмбэл не хотел её решать. У него созрел простой и действенный план. Он хотел отследить, когда рука заберёт следующую порцию писем или, что ещё лучше, в пасмурный день обитатель выйдет на крыльцо. А затем, когда тот вернётся, ворваться в дом и взять его горяченьким. То есть раскладывающим продукты или сортирующим прессу. Во-первых, Тэмбэл подозревал, что Кальцен иногда покидает своё обиталище незаметно для наблюдателя, и боялся проколоться (хотя направленный микрофон всегда мог засвидетельствовать присутствие Кальцена). Во-вторых, агент опасался того, что фашист всё время настороже, и днём, сидя в гостиной за книгой, он скорее даст вооружённый отпор, чем с пакетами в руках.
Поэтому Тэмбэл ждал и готовился.
У него был пистолет. Американский Colt M1911, надёжный, простой и мощный.
"Если не получится взять его живым - убью", - говорил Тэмбэл. Я не сомневался, что он так и поступит.
Я должен был брать негодяя с задней двери. Тэмбэл вручил пистолет и мне - Browning HP.
"Вы умеете обращаться с оружием?"
"Умею, в армии служил", - ответил я.
"Может, лучше Colt?"
"И с браунингом справлюсь".
На этом разговор об оружии завершился.
Теперь оружие всегда было у нас под рукой, когда мы находились в гараже. Дверь дома напротив открывалась не каждый день, но раз в два-три дня точно. Поэтому мы запланировали операцию на один из дней одиннадцатого, двенадцатого или тринадцатого февраля. Пригрозить пистолетом, обездвижить, арестовать. Далее можно было смело вызывать полицию: у Тэмбэла были документы, по которым любой полицейский в любом штате обязан был ему подчиниться как старшему по званию. Примерно так всё и должно было выглядеть.
Одиннадцатого февраля мы безвылазно просидели на наблюдательном пункте и… не дождались. Кальцен не появился, даже руки не показал. Напряжение было чудовищное. Тэмбэл пытался травить анекдоты, но у него плохо выходило. Когда стемнело, в гостиной долго не гас свет. Направленный микрофон, как и прежде, ловил шебуршение радиолы и шорох страниц.
"Может, сейчас?" - спросил я.
Тэмбэл покачал головой.
"Днём, - сказал он. - Днём это не так заметно со стороны".
Мне казалось наоборот, но я подчинился.
И вот наступило утро среды, 12 февраля 1947 года.
***
Ночью мы немного поспали по очереди, потому что брать фашиста стоило со свежими силами и головой. Наскоро позавтракали, не отрываясь от наблюдения.
И почти сразу после завтрака к дому напротив подъехал грузовичок доставки. На его блестящем борту была эмблема известной торговой сети. Курьер вышел из кабины, открыл двери фургона и поволок к дому достаточно большой ящик. Это означало, что Кальцену придётся выйти, чтобы втащить ящик в дом.
Всё произошло по обычному сценарию. Курьер оставил ящик на крыльце, позвонил в дверь. Ему просунули деньги через щель. Курьер уехал.
Мы уже были наготове. Пистолет Тэмбэла находился в подмышечной кобуре, мой - в кармане куртки.
"Не забудьте только с предохранителя снять, если что", - сказал Тэмбэл.
Я посмотрел на него укоризненно.
Кальцен появился на крыльце и стал затаскивать внутрь ящик.
"К заднему входу", - сказал Тэмбэл и вышел из гаража.
Я отправился к заднему входу. Это было нетрудно: перемахнуть через изгородь, миновать лужайку и встать у двери. Я услышал трель дверного звонка: Тэмбэл уже на месте. Мне казалось, что агент просто откроет дверь, выбьет её ногой, к примеру, но тот принял решение войти цивилизованно. Возможно, он думал, что Кальцен примет его за возвратившегося почему-то курьера.
Больше я ничего не слышал - всё-таки я находится с другой стороны дома. Из технического интереса я нажал на ручку задней двери. И - о чудо! - дверь открылась. Я достал пистолет, снял с предохранителя и вошёл в комнату.
Тут же - стоило мне сделать шаг - в комнате появился и второй человек. Он влетел внутрь сломя голову и побежал прямо на меня. Это был Кальцен - тот самый человек, который выходил на крыльцо и забирал продукты. В моей руке был пистолет - и я нажал на спуск. Его развернуло, но он не упал, а как-то странно заковылял в сторону и исчез в дверном проёме, ведущем на кухню. Я рванул за ним. Он пытался выбраться из кухонного окна, но у него не получалось: похоже, я всё-таки попал. Я снова выстрелил. Пуля отрикошетила от стены куда-то в сторону. Кальцен завалился в угол и обхватил руками высокий пристенный газовый баллон. Такие баллоны только начали появляться; плита от них могла работать по несколько месяцев, после чего вызывали заправщика, который обновлял содержимое баллона.
Кальцен схватился за баллон - но я это понял не сразу. И выстрелил ещё раз. Я понял, что промазал, только когда услышал свист газа; в этот момент за моей спиной появился Тэмбэл. Я рефлекторно нажал на курок ещё раз, Тэмбэл отвёл мою руку в сторону - и в злосчастный баллон ушла вторая пуля. Агент среагировал раньше меня. Он рванул назад, таща меня за капюшон, и когда мы были уже в комнате, прогремел взрыв; из кухни вырвалась струя огня.
Мы побежали к задней двери и вывалились наружу, когда второй, более мощный взрыв сотряс дом, практически уничтожив его правое крыло.
"Иначе никак?" - прохрипел Тэмбэл.
"Он бежал прямо на меня, я мог упустить".
"Чёрт…" - протянул агент.
Я чувствовал, как он огорчён и как это огорчение затмевает радость от хорошо выполненной работы, пусть и чужими руками. Дом уже полыхал.
Он хотел убить Кальцена своими руками и так отомстить за всё. За свою изувеченную спину, за сотни соотечественников, окончивших жизнь в гитлеровских лагерях. И вдруг я убиваю фашиста. Я, простой американский автомеханик, войны не видевший даже издалека.
"Да… - протянул Тэмбэл, поднимаясь. - Вы убили его, Джим. Я могу только сказать: спасибо. Если бы не вы, он мог уйти".
"Я понимаю, что вы хотели сделать это сами", - сказал я.
"Да. Вы правы. Но раз так судьба распорядилась… Вы, Джим, стали моим оружием", - он грустно улыбнулся.
Я кивнул.
"Будем полицию вызывать?" - спросил я.
"Да".
Мы перебрались через ограду и вернулись в мастерскую. Тэмбэл позвонил в полицию. Полицейские приехали, агент показал им какое-то удостоверение. Чтобы не вмешивать меня во всё это, Тэмбэл сказал, что это он застрелил Кальцена и случайно попал в газовый баллон; заменить мои отпечатки на пистолете на его не составило труда. Собственно, я вообще не принимал участия в полицейских разборках, поскольку не хотел проблем. Я поехал домой. Тэмбэл оставил при себе информацию о том, как он выследил Кальцена, и про моё существование вообще не сказал ни слова. Мы сделали так с моего согласия (хотя я вспомнил, что изначально Тэмбэл полагал представить меня к награде).
Об остальных событиях Тэмбэл рассказал мне уже дома; мы сидели с пивом в руках и обсуждали смерть немца. Когда дом потушили, опознавать было уже нечего. Что характерно, зубного снимка Кальцена в природе не существовало: он никогда не обращался к врачам даже в Германии. "Пальчики" у него сняли при поступлении в СА, это было стандартной процедурой, потому их и смогли использовать спецслужбы.
Впрочем, сомнений в том, что мы убили именно Генриха Кальцена, не было.
"Куда вы теперь?" - спросил я.
"Вернусь в Европу. Я говорил, что женат?"
"Нет".
"Ну вот, теперь говорю", - он улыбнулся.
Мы разговаривали по-дружески, но мне было как-то неуютно. Ведь получилось, что я отобрал у Тэмбэла победу, пусть об этом и знаем только мы вдвоём. Я спросил:
"Вы будете ещё охотиться на фашистов?"
"Я не знаю, - ответил он. - Может быть, да. Может быть, нет. Я могу уйти на пенсию в любой момент".
"Наверное, как жена разрешит", - предположил я.
"Вроде того".
Потом мы сидели и смотрели на огонь в камине. Казалось, что всё уже закончено, что все дела в прошлом. Но на самом деле всё не так просто. Это лишь часть моей истории, причём часть не самая главная.
***
В апреле 1947 года Джордж Тэмбэл уехал из нашего городка. Позже он прислал мне открытку из Уганды, где, вероятно, гостил у сестры, а ещё позже - из Эвре, Франция. На обеих открытках не было ни слова: они просто свидетельствовали о том, что у него всё в порядке и что он меня помнит.
Потом минуло ещё двадцать лет. Я так и не женился, зато открыл новую мастерскую, потом ещё одну, а потом и ещё одну. Бизнес процветал, я купил себе дом побольше и проводил дни в праздности, читая газеты, смотря телевизор и лениво пролистывая финансовые отчёты из мастерских.
А в июле 1969 года я неожиданно увидел в газете фотографию Джорджа Тэмбэла. На ней он выглядел гораздо моложе, чем в сорок седьмом, но всё-таки это был он, сомнений не возникало. Под фотографией была подпись: "Уильям Гровер, 1903–1945". И я прочёл эту статью.
Именно тогда я понял, с кем был знаком в течение почти года, кому помогал в деле поимки опасного немецкого преступника. Я понял, почему он интересовался гонками и живописью и откуда у него на спине страшные вспухшие шрамы. Он был очень, очень сильным человеком; смерть настигала его дважды, но первый раз он сумел её обмануть.
Уильям Гровер был сыном обеспеченного конезаводчика - англичанина, обосновавшегося во Франции и женившегося на француженке. Сразу после Первой мировой войны семья перебралась в Монако, где Уильям быстро получил водительскую лицензию (в то время так назывались права) и стал работать шофёром. Тогда же он купил подержанный мотоцикл Indian, подетально перебрал его и начал понемножечку гоняться в любительских заездах. Надо сказать, что водителем он поступил не к простому богатею, а к известнейшему европейскому художнику-баталисту сэру Уильяму Орпену; на службе он увлёкся в том числе и живописью. А потом влюбился в натурщицу Орпена мадемуазель Ивонн Обик и женился на ней в 1929 году.
В конце двадцатых к нему пришла слава автогонщика - он выигрывал Гран-при Франции (дважды), Монако, Бельгии, Ла-Боля (трижды). Выступал он под псевдонимом "Уильямс", а самой громкой его победой стала гонка в Монте-Карло. Известность, пришедшая к нему после той победы, хорошо характеризуется следующим эпизодом. Гровер и его супруга Ивонн очень любили скорость и частенько просто катались с огромной скоростью по узким улицам Монако: он ведущим, она - ведомым. В одну из таких поездок жандарм остановил Ивонн за превышение скорости. Ошеломлённая Ивонн спросила: "Но почему не его, он же был ведущим?" На что жандарм ответил: "Это же Уильямс. Мы не останавливаем Уильямса". Его слава и авторитет в Монако были непререкаемы.
Не думайте, кстати, что все эти сведения я прочёл в статье. Там была лишь короткая заметка о герое Сопротивления, которая позволила мне идентифицировать Тэмбэла как Гровера и найти сведения о нём в других источниках.
С началом Второй мировой войны Гровер вступил в SOE, Управление специальных операций, которое контролировало действия англичан на территории Франции. Гровер возглавлял одну из Парижских сетей, организовывал поставки оружия бойцам Сопротивления, эвакуацию разыскиваемых немцами, диверсии и теракты на подконтрольных фашистам заводах и фабриках. В 1943 году он всё-таки попался в местечке Оффаржи, где отсиживался после очередного удачного теракта. Его отконвоировали в Париж и долго допрашивали на авеню Фош. Он молчал. Окровавленного, изувеченного, его отправили в лагерь Заксенхаузен, где содержали в одиночке. С агентами SOE не церемонились. Давали есть раз в день, только хлеб и воду. Ежедневно допрашивали, били, выворачивали суставы, прижигали кожу, выкручивали пальцы. А они молчали. Гровер каждый день видел смерть на трассе, что ему какие-то немцы. В соответствии с официальными немецкими документами его казнили в период между 18 и 23 марта 1945 года, всего за полтора месяца до победы. Как - неизвестно. Может, расстреляли. Может, повесили. Может, отправили в газовую камеру.