Но слишком уж ровно сходился пазл, слишком гладко. Потому я не мог поверить в смерть Гровера. Я рассматривал его довоенные фотографии (в газетах их было достаточно, потому что его гоночная слава вышла за пределы Европы, и он появлялся даже в американских изданиях) и видел в каждой черте - Тэмбэла. Того самого Тэмбэла, который приехал в наш город в мае сорок шестого в поисках человека, которого ненавидел. Тэмбэла, который великолепно разбирался в механике, водил машину с безумной скоростью, неплохо рисовал и был покрыт, точно татуировкой, системой шрамов, полученных в концлагере.
Впоследствии мы посылали друг другу и другие открытки, помимо уже упомянутых. Последняя пришла от него в восьмидесятом - он рассказывал о том, как плохо ему без супруги, безвременно ушедшей за семь лет до этого. Тэмбэл умер год назад, в восемьдесят третьем, я уже говорил об этом. Его сбила машина в Ажене - я нашёл об этом упоминание на последней полосе местной газеты, которую привозили специально для меня из далёкого французского города. Привозили именно для того, чтобы я мог рано или поздно найти некролог и рассказать эту историю.
В этом-то и вся соль.
Я одержал победу над Джорджем Тэмбэлом, я стал единоличным триумфатором этой гонки, главной в его жизни. Я знаю, кто он на самом деле, я знаю, как сложилась его жизнь, и я знаю, что пережил его. Он же все эти годы ошибался.
Он, агент британской разведки, могучий человек, победивший смерть, так и не сумел угадать в простом американском автомеханике своего главного врага - оберштурмбанфюрера СС Генриха Кальцена.
Guten Tag. Das bin ich.
***
Я уже не боюсь преследования. Когда эта история попадёт в печать, меня не будет. Даже если меня вычислят, что мне терять? Я прожил долгую и счастливую жизнь, пусть и под чужим именем; у меня было всё, что я хотел. Я достаточно пожил, чтобы позволить себе бросаться жизнью, как ненужным тряпьём.
Вначале Тэмбэл действительно мастерски следил за мной, и мне не удавалось в полной мере замести следы. Имитация акцентов (при том, что по-английски я говорил в совершенстве), растворение в толпе - ничего не помогало. И я понял, что единственный способ уйти от дотошного агента - это сымитировать собственную смерть. Причём желательно, чтобы "убийцей" стал он сам.
У меня был примерно месяц форы - и этого времени хватило. Если бы Тэмбэл взял кирку и разбил западную стену в моём подвале, он нашёл бы там труп Джима Мортенсена, автомеханика. С Мортенсеном я познакомился на второй день пребывания в городе и понял, что мне сказочно повезло. Мортенсен был немного похож на меня, одинок, и за некоторое время до нашего знакомства решил продать свою автомастерскую, уволив всех работников. За неделю тесной "дружбы" я выяснил у Джима всё, что нужно, а потом задушил его струной и замуровал в подвальной стене. Его тело и по сей день там. Вы спросите - каково это, жить бок о бок с трупом? Я отвечу: никаких отличий от жизни без трупа.
Из родственников у Мортенсена была мама, которая жила в другом городе. Я честно писал ей по письму в неделю, копируя обороты и почерк из прежних писем Джима (у него была целая стопка неотправленных черновиков). Близко его знало в городе всего несколько человек. Русский сосед Владимир удачно уехал (про него мне рассказал сам Джим, когда был жив), один из бывших работников мастерской погиб под колёсами неизвестной машины (моей, конечно), ещё пара человек тоже безвременно ушла в небытие. Для надёжности на всех документах, где имелась фотография Джима, я разместил свою, даже права переделал. Подделка документов - что может быть проще для подготовленного человека?..
Когда появился Тэмбэл, я уже был готов. Я купил пустующий дом около мастерской, спрятал на чердаке письма ко мне от Ирмы и других женщин, обставил жилище скупо, точно для временного местопребывания. Самое главное - я нашёл человека, который мог бы сыграть меня.
Это был безработный актёр по имени Ричард Бир, простой малый, подрабатывающий чёрт-те чем. Тридцать долларов в день были для него невозможной, запредельной суммой. За такие деньги он был готов удавиться. А деньги у меня были - я вывез из Германии достаточно драгоценностей, чтобы безбедно существовать всю оставшуюся жизнь. Плюс в некоторых европейских банках у меня были счета на предъявителя, их я забрал уже в пятидесятые.
Работа у Бира была простая: жить в доме, читать газеты и книги, заказывать еду, никогда, за исключением редких пасмурных дней, не появляться на улице. Мы заключили договор на полгода. Полгода взаперти за пять тысяч триста долларов, да ещё и с оплатой всех расходов? Конечно, он был согласен и даже счастлив. Когда Тэмбэл принёс направленный микрофон, я испугался. С тех пор Биру было запрещено даже бормотать что-то вслух, а по телефону велено было говорить с акцентом (как выглядит немецкий акцент, я ему показал, всё-таки он был каким-никаким актёром).
Я приходил в дом Бира, когда Тэмбэл отлучался или спал, а кому как не мне знать эти часы?.. Я целенаправленно оставил много своих отпечатков, а иногда "обновлял" дорожку в пыли на чердаке.
В декабре Бир выпил лишнего и решил прогуляться по округе. Это поставило под угрозу весь мой план. Я догнал его, когда Тэмбэл уже был в доме, и вернул обратно, пригрозив, что он не получит остальные деньги вообще (на тот момент был выплачен лишь аванс, около трети). Я бегом вернулся назад и нажал на гудок; Тэмбэл успел уйти за считаные секунды до возвращения Бира, которому я наказал идти не торопясь.
В январе Бир покинул дом и сыграл свою роль уже по моему указанию. Всё время, пока Тэмбэл был в доме, он сидел за кустами напротив и ждал, пока тот войдёт в гараж, а потом вернулся домой. Бир не знал, для чего всё это нужно. Он видел в этом источник заработка, причём очень непыльный, а шпионские игры его мало интересовали.
Вся история с баллоном тоже была подстроена. За пару дней до планируемой вылазки я подготовил баллон и разместил за ним, у стены, миниатюрное взрывное устройство. Провода я провёл по кухне и вывел на незаметную кнопку у кухонных дверей. Конечно, от обычного выстрела баллон бы не взорвался. А от нажатия на кнопку в верный момент - гарантированно.
Расчёт был верный. Я объяснил Биру его последнюю (конечно, он этого не знал) роль. Я рассказал, что в определённый день в его дверь позвонит или войдёт без звонка один человек; фотографию я ему показал. Бир должен был посмотреть в глазок (да, дверь у него была сплошная, без стекла), убедиться в том, что это Тэмбэл, а потом уйти через заднюю дверь. Но у задней двери ждал я. Под дулом пистолета я отконвоировал Бира в кухню и начал стрелять. Всё это время Тэмбэл стоял перед дверью и ждал, что ему откроют: это сыграло мне на руку. Когда агент появился с пистолетом наголо, я выстрелил в баллон, откуда пошёл газ. Тэмбэл, естественно, испугался, как всякий человек, видящий подобную взрывоопасную ситуацию. Я нажал на кнопку, и с задержкой в пару секунд грянул взрыв.
Зачем всё это нужно было? Чтобы уничтожить труп Бира и сделать его невозможным для опознания, особенно по отпечаткам пальцев. О том, что у агентуры нет моей зубной карты, я знал.
Единственное, о чём я жалею, так это о том, что сгорели письма Ирмы. О, это была самая страстная и сильная женщина в моей жизни. Не знаю, любил ли я её. Но я и сегодня вспоминаю её тело со сладострастным содроганием.
В 1982 году в США вышел сборник Стивена Кинга "Четыре сезона", в котором была повесть "Способный ученик". К тому времени я читал всего выходящего Кинга, мне нравился его сухой повествовательный стиль и мрачное, жестокое содержание произведений. В герое "Способного ученика" я пытался узнать себя - и не узнавал. Мы всегда были сильнее других, мы, рассеянные по всему миру бывшие офицеры Тысячелетнего рейха. Мы умели быть жестокими, непоколебимыми, скрытными, бесстрашными. Мне стыдно смотреть на мальчишек со свастиками на рукавах, которые ходят с бейсбольными битами, отлавливая чернокожих в неблагополучных районах крупных городов. Мне стыдно смотреть на бритоголовых дураков, позорящих имя фюрера даже простым поминанием в разговоре. Да начнись сейчас война, они бы обмочились со страху и спрятались в свои квартирки.
У нас, последних, нет достойной смены. Когда мы умрём, с нами умрёт рейх. Но пока мы живы - он существует. Поэтому в какой-то мере я имею право сказать, что мы всё-таки победили.
Мы победили.
Наследие мистера Джеймса
Джесси Джеймса убили незадолго до моего рождения, в 1882 году. Роберт Форд, двадцатилетний негодяй, мелкий подшиванец банды Джеймса-Янгера, застрелил его подло, в спину, когда тот сметал пыль с картины. В принципе, Джеймс был готов к смерти. Она столько раз миновала его, что он привык к её постоянной близости.
Форда убили в 1892 году, когда мне исполнилось девять лет. Его застрелил из ружья некто Эдвард Кейпхарт О'Келли. Он вошёл в салун города Крид, что в штате Колорадо, поднял свой ствол, сказал "привет, Боб" и нажал на спуск. О'Келли попал Форду в шею.
Эдварда О'Келли убили в 1904 году, тринадцатого января, в день моего совершеннолетия. И несмотря на то, что О'Келли в этой истории - никто, всего лишь человек, который убил человека, который убил Джесси Джеймса, именно О'Келли стал причиной того, что я вышел за рамки закона.
В моём детстве только и разговоров было что о Джесси Джеймсе. Мои сверстники равнялись на него, рассказывали о своих планах по становлению великими бандитами, проглатывали дешёвые книжонки с выдуманными приключениями Джесси. После убийства Джеймса его тело выставляли напоказ, сам Барнум хотел приобрести его, мумифицировать и сделать из великого преступника аттракцион. Но не вышло, родственники Джеймса всё-таки отвоевали труп и захоронили его по человеческим и божьим законам.
Смерть Форда я как-то пропустил. Конечно, о ней писали в газетах, но нужны ли газеты девятилетнему мальчишке? Нет, конечно.
Время шло, я становился старше. Работал сначала на лесопилке простым рабочим, потом под моим началом появилось несколько человек, а к двадцати одному году я уже достаточно разобрался в работе с лесом, чтобы организовать собственное дело. Нанял несколько человек на скопленные деньги, построил небольшую лесопилку, начал поставки древесины для различных нужд. Ничего особенного, в общем. Жили мы тогда в Пенсильвании, близ Джонсонбурга, довольно большого города, где было достаточно клиентуры для моей лесопилки.
Но спустя несколько дней после моего совершеннолетия (двадцать один год, если кто-то сомневается) я прочёл в газете о смерти некоего Эдварда О'Келли. Потом я узнал, кем он был и кем был тот, кого О'Келли некогда убил. И сразу вспомнил о детском преклонении перед Джесси Джеймсом. Именно тогда, зимой 1904 года, у меня возникло навязчивое желание ограбить поезд. Не банк, нет. Именно поезд. Собрать команду, остановить состав, с боем ворваться в инкассаторский вагон с золотом, забрать добычу, застрелить кого-нибудь для проформы. Всё это действо представлялось мне необыкновенно романтичным, красивым, настоящим.
Но до самого 1909 года у меня не было времени осуществить задуманное. Я построил вторую лесопилку, потом - третью, потом начал покрывать Пенсильванию целой сетью лесозаготовительных станций. Отец и мать всячески меня поддерживали; единственное, что им во мне не нравилось, так это нежелание жениться. Им хотелось внуков, я понимаю. Я был настолько занят работой, что не заметил даже самого громкого дела тех лет - убийства Бутча Кэссиди, одного из наследников дела Джеймса-Янгера. Правда, в последние годы Кэссиди работал в Южной Америке: там было проще.
А в 1910 году у меня начались проблемы с конкурентами. Точнее, с одним конкретным - толстым Джимом Харрисом. Ему было тогда около пятидесяти лет, и он совершенно не собирался терпеть какого-то выскочку на своей территории. Мелкие одиночные лесопилки его бизнес не подрывали, а вот моя постоянно растущая сеть толстяка серьёзно беспокоила. Первым его предложением была покупка моих одиннадцати лесопилок. Я отказался. Он предложил бóльшую сумму, но я снова не согласился. Через три дня одна из лесопилок сгорела подчистую; пожар забрал с собой жизни нескольких рабочих. Расследование ни к чему не привело. Но я, конечно, знал, что это дело рук харрисовских наймитов.
Когда сгорела вторая лесопилка, Харрис предложил мне выкупить оставшиеся девять по довольно скромной цене. Более того, он подослал к рабочим агитаторов, которые расписывали, насколько лучше живётся сотрудникам Харриса. Часть рабочих перешла к нему.
Власти штата были в курсе наших лесозаготовительных войн, но Харрис знал, кому нужно дать на лапу. Итогом его действий стало моё полное разорение. Да, я не шучу - я обанкротился, вынужден был продать лесопилки за бесценок (правда, не Харрису, а другому конкуренту, более мирному) и вернулся в конце 1911 года в свой Джонсонбург.
Сказать, что я был подавлен, - значит ничего не сказать. На мне висели ещё некоторые долги, но с ними я бы кое-как смог расплатиться из своих сбережений. Неприятным было то, что всё нужно было начинать с нуля - а никакого стартового капитала не было. Просить деньги у родителей было не по мне. Около полугода я ничего не делал. Валялся на кровати, читал книги, иногда встречался с девушками. Мама начала косо посматривать на меня, а отец успокаивал её: "Всё у него образуется, точно, погрустит, переварит - и снова за дело возьмётся". Но моя апатия всё не проходила и не проходила. Уже подошла к концу весна 1912 года, и в один из дней мне пришло в голову разобрать завалы моих детских вещей, хранящихся на чердаке. Раскапывая очередной сундук, я обнаружил - нет, не комиксы о приключениях Джесси Джеймса. Я нашёл всего лишь старую пожелтевшую газетную вырезку 1904 года о смерти Эдварда О’Келли.
Вот тут-то мне и вспомнилась моя детская мечта. Я не видел ни одной причины, мешающей мне организовать ограбление поезда. Обстоятельная подготовка в течение месяца - и вот, пожалуйста, золотой запас у меня в подвале. Боже, каким я был наивным! Самое смешное, что ввиду всей этой наивности мои планы могли удаться - и удались. Но давайте обо всём по порядку.
Первой и основной задачей был выбор цели. То есть поезда, который было достаточно просто и выгодно ограбить. Железная дорога, проходившая через Джонсонбург, была довольно-таки оживлённой: она соединяла крупные центры - Буффало и Питтсбург. Прямой эту дорогу не назовёшь, приходилось каким-то образом обходить огромный национальный парк Аллегейни. Его можно обогнуть двумя путями - по берегу озера Эри, а затем от городка Эри на юг к Питтсбургу или через наш город. Я не сомневался, что ко многим поездам, следовавшим последним маршрутом, тайно прицепляются инкассаторские вагоны.
На следующий же день после принятия решения я нашёл наблюдательный пункт. Он располагался недалеко от железнодорожного полотна в двух милях к югу от Джонсонбурга на берегу реки Клэрион. Я запасся едой, бумагой и карандашами. И, конечно, железнодорожным расписанием, чтобы ориентироваться в проходящих поездах - и помечать не упомянутые в расписании.
На наблюдательном пункте я провёл пятнадцать дней - неделю в дневную смену и неделю в ночную. Родителей не интересовало, где я пропадаю: они привыкли к тому, что у сына деловая хватка и он может самостоятельно вести дела. Да и было мне уже двадцать девять.
Я отмечал каждый поезд, считал, сколько в нём вагонов, и относил их к тому или иному типу. Для того чтобы успевать фиксировать проносящиеся мимо вагоны, я расчертил свою тетрадь на хитроумные таблицы; мне достаточно было просто ставить крестики в требуемых местах, чтобы впоследствии легко понять и тип вагона, и его местоположение в составе. Ночью работать было сложнее, иногда я явно ошибался или пропускал вагон. Но в целом статистика получалась довольно занятной.
Первым делом я отмёл все пассажирские вагоны с большим количеством окон. Таких было больше всего, и в них можно было найти только личные вещи и деньги пассажиров. Грабить обычных граждан я считал неправильным, тем более среди них вполне могли оказаться "народные герои".
Всего за две недели бдения я насчитал тридцать шесть разновидностей вагонов. Некоторые виды я объединял в один (к примеру, три разных типа скотовозок я считал за один класс вагона). Лишь два вида я не смог идентифицировать и отнести к какому-либо классу - именно они интересовали меня более всего. Один напоминал обычный почтовый вагон - но цеплялся к поездам, где почтовый вагон уже был и так. И надписи "почта" на его деревянном боку не было, да и цвета вагон был какого-то серого, без всякой маркировки. Второй был металлическим, точно для перевозки руды. Но при этом в его бортах были узкие окна, напоминающие бойницы. Оба вагона с равной степенью вероятности могли оказаться инкассаторскими.
Я условно назвал их "деревяшка" и "железка" - так было проще вести записи. "Деревяшка" за неделю появилась трижды - один раз днём и дважды ночью. "Железка" - четырежды, по два раза днём и ночью. Ни разу они не пересекались в одном составе, зато всегда были частью пассажирских, а не товарных поездов.
Следующим моим шагом была поездка в Питтсбург. Я уже точно знал, к каким поездам прицепляются "подозреваемые" вагоны и во сколько они отбывают из Питтсбурга. В принципе, я мог точно так же отправиться и в Буффало, но Питтсбург я знал лучше, и питтбургский вокзал мне казался более приятным местечком для слежки. Естественно, я взял билет на один из интересующих меня поездов - на девять утра. К нему прицепляли "деревяшку".
Тёплым июньским утром 1912 года я отправился в Питтсбург. Гигантский город, более полумиллиона человек населения, всеамериканский центр сталелитейного производства. Вокзал Питтсбурга по сравнению с жалкой деревянной будочкой Джонсонбурга казался огромным, как Гулливер перед лилипутами. Отследить нужный поезд до объявления пути и перрона было совершенно невозможно, а инкассаторские вагоны наверняка загружали заранее. Поэтому я мысленно похвалил себя за то, что приехал на поезде, который сейчас, видимо, будут разгружать, и, значит, можно проследить за дальнейшей судьбой "деревяшки".
Я покинул свой вагон в толпе народа и подошёл поближе к "деревяшке". Её сдвижная дверь не открывалась, никто не выходил наружу. Вместе с толпой я отошёл на некоторое расстояние, потом перебежал через соседние пути и спрятался за отцепленным от поезда товарным вагоном.
Ждать пришлось довольно долго. Примерно через час состав тронулся: его буксировали куда-то в дальнюю часть путевого лабиринта. Я потихоньку пошёл туда же. Вокруг царил страшный хаос, поезда приходили и отходили; большинство - товарняки с грузом стальных изделий. Всё было в пару, из-за постоянного свиста гудков ничего не было слышно.
"Деревяшку" тем временем отцепили. Маленький паровой тягач буксировал её в сторону. И тут я увидел полицейских. Они стояли на путях небольшой группой. Несмотря на то, что их тёмные костюмы ничем, в общем, не отличались от гражданских, служители закона опознавались сразу - то ли по манере держаться, то ли по залихватской посадке котелков, сложно сказать; более того, я сразу понял, что они из криминальной полиции, а не рядовые блюстители порядка. Я наблюдал издалека, поскольку светиться перед полицией (особенно с учётом цели моей слежки) не хотелось.