"Шо грыте?"
Юрий Завадский в 1957 году, к очередному юбилею Октября, решил сделать новую постановку революционной пьесы "Шторм" В. Н. Билля-Белоцерковского, в котором задействована была вся труппа театра. Хотя Раневская называла пьесу "бредовой", она с удовольствием участвовала в одном из эпизодов, блестяще исполняя роль Маньки-спекулянтки. На первую же репетицию актриса принесла огромный талмуд. Все знали: Раневская переписывает роль от руки. Но тут было что-то другое. Фаина Георгиевна принесла десятки вариантов каждого кусочка, чуть ли не каждой реплики своей роли. Она почти полностью переписала текст. Завадский беспокойно заметил: "Фаина… но бедный драматург, что он скажет?" Билль-Белоцерковский, прочитав эти самодеятельные заметки, действительно вначале побагровел от ярости. В театре ждали скандала. Но вдруг сценарист стал так хохотать, что все даже испугались. "Здесь ничего нельзя менять, - настоял он, - прошу оставить все… как у Раневской". На следующий день актриса принесла еще несколько вариантов. "Оставьте ее в покое, - сказал драматург, - пусть играет как хочет и что хочет. Все равно лучше, чем она, эту роль сделать невозможно".
Раневская так великолепно играла свой эпизод в "Шторме", что затмевала всех остальных актеров, включая и исполнителей главных ролей. Леонид Утесов, посещавший спектакль во все свободные от собственных выступлений вечера, послал Раневской записку, в которой признался, что ее маленькая роль в "Шторме" - наибольшая удача всей постановки. Еще он писал: "Странно, что Вы не родились в Одессе. Таких талантливых спекулянток не было даже на Привозе. Если спектакль "Шторм" повезут в Одессу, я "зайцем" поеду с вашим театром. Предрекаю Вам полный успех у одесской публики".
Однако из-за роли Маньки у Раневской часто происходили стычки с Завадским. По замыслу режиссера, в одном из эпизодов артисты выходили на сцену под звуки оркестра с метлами в руках. Раневская не могла представить свою героиню - спекулянтку - с метлой в руке.
- Фаина, что вы делаете, - на репетиции вдруг услышала она крик Завадского. - Вы топчете мой замысел!
- Шо?! - переспросила Раневская в Манькином стиле. - То-то, люди добрые, мне кажется, что я вляпалась в говно.
После сцены со спекулянткой Манькой (с ее неповторимым "Шо грыте?"), зрители, проводив любимую актрису овациями, толпами уходили домой, ибо больше смотреть на спектакле было нечего.
"Шторм" имел долгую жизнь в разных вариантах, а вот великолепную "спекулянтку" мстительный Завадский из спектакля все-таки убрал. Перед этим он вызвал Раневскую "на ковер" и сказал: "Вы слишком убедительно играете свою роль торговки, и от этого она запоминается, чуть ли не как главная фигура спектакля…" Фаина Георгиевна смиренно предложила: "Если это нужно для искусства, я могу играть свою роль и похуже".
Но, в конце концов, при выпуске второй редакции спектакля актрисе сообщили об изъятии ее сцены из постановки, "как нарушающей художественную целостность драматического произведения"!
Изгнание из храма Мельпомены
Однажды Юрий Завадский на репетиции крикнул в запале Раневской из зала: "Фаина, вы своими выходками сожрали весь мой режиссерский замысел!"
- То-то у меня чувство, как будто наелась дерьма, - громко, чтобы все слышали, парировала "великая старуха".
- Вон из театра! - крикнул мэтр.
Раневская, демонстративно подойдя к авансцене, ответила ему:
- Вон из искусства!
Эти слова вошли в историю театра.
Мессы в борделе
Биограф Фаины Раневской, "эрзац-внук" Алексей Щеглов, писал: "Завадский любил собирать труппу для бесед. Как величественно это звучало: "Я хочу собрать труппу, чтобы познакомить актеров с последними стихами Расула Гамзатова". Темой "беседы" могло стать что угодно: последняя прочитанная книга, этический ликбез или пророческий сон Юрия Александровича.
- Фаина Георгиевна, а почему вы не ходите на беседы Завадского о профессии артиста? Это так интересно…
- Голубушка, я не терплю мессы в борделе".
Песенка про грудную жабу
Конечно, Фаина Георгиевна была слишком пристрастна к Завадскому - достойному режиссеру и, в общем-то, доброму человеку. Об этом говорит такой эпизод. Когда на гастролях у Раневской однажды случился сердечный приступ, худрук Театра им. Моссовета лично повез ее в больницу. Терпеливо ждал, пока снимут спазм, сделают уколы. На обратном пути обеспокоенно спросил:
- Что сказали врачи, Фаина?
- Что-что - грудная жаба.
Завадский огорчился, воскликнул:
- Какой ужас - грудная жаба!
Правда, через минуту, залюбовавшись каким-то пейзажем за окном машины, стал беспечно напевать: "Грудная жаба, грудная жаба".
"Освенцим Раневской"
Так называли актеры сценки, в которых Фаина Раневская заставляла их участвовать иногда помимо их воли. Вот эпизод, рассказанный одним из актеров театра им. Моссовета. Поскольку чужое самолюбие Фаина Георгиевна не слишком щадила, то актеры и сами однажды решили устроить ей обструкцию. Однажды она явилась, как всегда задолго до начала спектакля, и взволнованно стала делиться тревогами по поводу возможного своего провала. (Она всегда волновалась так, что каждый свой спектакль считала провальным, и каждый раз ее долго нужно было в этом разубеждать.) В ответ на басовитые стенания Фуфы (как звали ее близкие) последовало гробовое молчание. Раневская усилила нажим, стала жаловаться на все, что попадалось ей под руку, на язык. Снова последовало вызывающее молчание труппы. И тогда Раневская вдруг сказала: "Раз здесь еще никого нет, то я пойду, успею еще поссать!" И вышла, оставив всех в глубокой луже своего презренья.
Гертруда и ЗасРаКа
Как-то Завадский, который только что к своему 70-летнему юбилею получил звание Героя Социалистического Труда, страшно опаздывал на репетицию. Актеры, скрепя сердце, терпеливо ждали "маэстро". Но, воспитанная в других традициях, Раневская не прощала такой непунктуальности. Не выдержав, Фаина Георгиевна спросила с раздражением:
- Ну и где же наша Гертруда?
Раневская вообще была любительницей всяческих сокращений и аббревиаций. Однажды начало генеральной репетиции перенесли сначала на час, потом еще на 15 минут. Ждали не кого-нибудь, а представителя райкома - важную даму средних лет. Заслуженного работника культуры.
Раздосадованная Раневская, все это время не уходившая со сцены, в сильнейшем раздражении спросила в микрофон:
- Кто-нибудь видел нашу ЗасРаКу?!
Двойня от Завадского
Михаил Викторович Ардов вспоминал:
"Как-то поднимаю телефонную трубку.
- Можно попросить Виктора Ефимовича? - говорит далекий голос.
- Здравствуйте, Фаина Георгиевна, - говорю я. - Это Миша. Отца нет дома…
- Вы знаете, - говорит Раневская, - он написал мне письмо о моем спектакле… А я ему ответила… И там я так неудачно выразилась… Я написала, что я люблю рожать. Я имела в виду творить, создавать что-то на сцене… А то ведь могут подумать, что рожать в прямом смысле слова…
- Все кончено, - говорю, - ваше письмо уже находится в Центральном архиве литературы и искусства. И теперь грядущие исследователи станут утверждать, что у вас было трое детей… И из них двое - от Завадского…
- Я кончаю разговор с ненавистью, - послышалось из трубки…"
Прижизненный некролог
Раневская язвила: "Знаете, что снится Завадскому? Что он умер и похоронен в Кремлевской стене. Бедный! Как это ему, наверное, скучно будет лежать в Кремлевской стене - никого своих…"
Надо сказать, Завадского Раневская пережила и так говорила по поводу его кончины:
- Нонна, а что, режиссер Завадский умер?
- Умер.
- То-то я смотрю, он в гробу лежит…
* * *
- Ох, вы знаете, у Завадского такое горе! - восклицала Раневская.
- Какое горе?
- Он умер…
"Конечно, это очень печально… - потом вздыхала она. - Но между нами говоря, он уже давным-давно умер".
Как дружить "за" и "против"
Для Юрия Завадского его бывшая жена Вера Марецкая всегда оставалась актрисой номер один. "ВэПэ", как он называл Веру Петровну, одна царила в Театре им. Моссовета. Это, конечно же, здорово задевало самолюбие двух других великих прим труппы - Фаины Раневской и Любови Орловой. И режиссеру нередко приходилось лавировать между этими тремя мегазвездами, обладавшими весьма капризными характерами. В 1970-е годы все это вылилось в жуткий конфликт.
Уже подводя итоги творческой жизни, Любовь Орлова с горечью писала Раневской: "Я долго думала, как подло и возмутительно. Ведь вы и я не выпрашивали те роли, которые театр кормят. Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в Министерство, разоблачить гения с бантиком и с желтым шнурочком (Завадского. - Ред.) и козни его подруги (Марецкой. - Ред.). Но… у нас не тот характер. Достоинство не позволяет".
Как раз в это время на сцене театра был поставлен замечательный спектакль "Странная миссис Сэвидж". Главную роль в нем исполняла Фаина Раневская. Но с годами из-за болячек ей становилось все тяжелее играть. А когда в 1972 году умер любимый партнер Фаины Георгиевны по спектаклю Вадим Бероев, она окончательно отказалась от роли.
И миссис Сэвидж стала Любовь Орлова.
Фаина Раневская писала в своем дневнике: "В 73 году престала играть. Подарила роль Орловой. Тяжело среди каботинов (устаревшее слово, обозначающее тех, кто стремится к артистической славе, блеску. - Ред.). Бероева любила. Его не стало, он погиб. Театр - невыносимая пошлость во главе с Завадским. Тошно мне. "Сэвидж" отдала Орловой. Хочу ей успеха. Наверное, я не актриса. Настоящая актриса огорчилась бы, а я хочу ей успеха. Никто ведь не поверит.
…Во мне нет ни тени самолюбия. Я просто бегаю от того, за чем гоняются мои коллеги, а вот самолюбие сволочное мучит. А ведь надо быть до такой степени гордой, чтобы плевать на самолюбие".
Орлова сыграла миссис Сэвидж очень по-своему, не пытаясь повторить Раневскую. Ее хрупкость и женственность углубляли драматизм пьесы. Однако вскоре эта история получила новое скандальное продолжение.
После того как врачи поставили Вере Петровне Марецкой страшный диагноз (рак головного мозга), Юрий Александрович решил ввести бывшую жену на роль миссис Сэвидж. Он хотел предоставить ВэПэ последний шанс. Однако и для Орловой эта роль была последним шансом. Последовал грандиозный скандал…
Впрочем, скандалы были неотъемлемой частью творческой жизни театра им. Моссовета времен Завадского.
…Первой из великой троицы ушла Орлова. 26 января 1975 года смертельно больная Марецкая нашла в себе силы пойти на панихиду великой Любочки. Вера Петровна долго стояла у ее гроба, а затем, говорят, тихо произнесла: "И тут она первая…"
* * *
Раневскую и Марецкую связывали еще более непростые отношения. Фаина Георгиевна не упускала случая как-то поддеть свою подругу-соперницу Веру Петровну. Скажем, был такой случай. Однажды две великие актрисы шли по улице Горького (ныне Тверской) и на углу увидели просящего подаяние слепого в черных очках.
Простодушная Марецкая положила в протянутую руку калеки целый рубль. А когда актрисы прошли еще немного по улице, все же спросила у Раневской с сомнением:
- Как ты думаешь, Фаина, он и впрямь слепой? Или меня опять надули?
Раневская убежденно ответила:
- Ни капельки не сомневаюсь, что тот, кому ты подала милостыню, не притворяется. Он действительно слеп как крот.
- Почему ты так уверена, Фаина?
Он же ясно сказал тебе:
- Спасибо, красотка!
* * *
Однажды чем-то раздосадованная Вера Петровна Марецкая в сердцах вскричала на собрании труппы:
- Я знаю, вы только и ждете моей смерти, чтобы прийти и плюнуть на мою могилу!
На что Раневская своим баском язвительно заметила:
- Терпеть не могу стоять в очереди!
* * *
Рассказывают, что Раневская в семьдесят лет вдруг заявила, что наконец-то приняла решение вступить в партию.
- Зачем Вам это на старости-то лет?.. - поразились коллеги.
- Так надо! - твердо ответила Фаина Георгиевна. - Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка говорит обо мне на партбюро!
* * *
Как-то у Раневской спросили напрямик:
- Как Вы думаете, почему у Веры Петровны и Сталинские премии, и "Гертруда", а у Вас нет?
- Голубки мои, - тяжко вздохнула Фаина Георгиевна, - чтобы мне получить все, что есть у Марецкой, мне нужно сыграть как минимум Чапаева!
* * *
Однажды Вера Петровна представила Раневской какую-то свою хорошую знакомую:
- Рекомендую, Фаина Георгиевна, мы с этой милой дамой давно искренне дружим.
- Ну и против кого дружите? - спросила Раневская.
Люб и Фей
С великой Любовью Орловой Раневскую связывала долгая и крепкая, на всю жизнь, дружба. "Я стала сниматься в кино благодаря Раневской. Меня не отпускал театр в мой первый фильм, и я собиралась уже отказаться от съемок, но Фаина запретила мне делать это, доказывая, что кинематограф станет моей судьбой", - вспоминала Орлова.
- Сейчас вами любуются ваши близкие и зрители одного театра. А в кино вами будут восхищаться миллионы. Я благословляю вас, - напутствовала тогда молодую и малоизвестную театральную актрису Фаина Георгиевна.
Так оно и произошло. Орлова стала звездой советского кинематографа номер один, не сходившей с небосвода десятки лет.
Фаина Георгиевна говорила, что не знает человека "человечнее" Любови Петровны, и называла ее как-то немножечко странно: "Люб". А Орлова обращалась к Раневской неизменно "милый мой Фей!"
В фильме "Весна" у мужа Орловой режиссера Григория Александрова они с Раневской снимались вместе. Во время работы в картине Фаина Георгиевна нарисовала шарж на саму себя и подарила его Любови Петровне с такой дарственной надписью:
"Люблю грозу в начале мая, а в декабре люблю "Весну".
Любочке и Гришечке с нежной любовью. Ф. Раневская. Фея. Москва. Зима 1945 г.".
Несмотря на такие трогательно-дружеские отношения, и в адрес любимой Любочки Раневская позволяла себе довольно едкие шутки. Предметом всеобщей зависти было то, что Орлова могла свободно ездить в Париж за обновками - практически у нее и у Александрова был так называемый "открытый счет" и такой же паспорт. Фаина Георгиевна любила рассказывать, вернее, разыгрывала миниатюры, на глазах превращаясь в пижонку Любочку.
Вот она рассматривает свои новые кофейно-белые перчатки:
- Совершенно не тот оттенок! Опять придется лететь в Париж!
Вот Раневская беспомощно машет руками, словно крыльями:
- Шкаф Любочки так забит нарядами, что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать!
Но вряд ли Любовь Петровну задевали эти безобидные шуточки, пока однажды Фаина Георгиевна не выдала:
- Без сомнения, Орлова превосходная актриса. Одно у нее плохо - голос. Когда она поет, кажется, будто кто-то ссыт в пустое цинковое ведро…
Клизма от Орловой
Журналист Валерий Бондаренко стал свидетелем странного, трогательного и эксцентрического эпизода во время гастролей Театра им. Моссовета в Прибалтике. Актерам навязали незапланированный концерт. Раневская, вечно страдавшая желудком, согласилась участвовать в нем, только если Любочка Орлова… поставит ей клизму. Раневской прислали опытную медсестру. Но актриса ее даже на порог своего номера не пустила:
- Нет, только Любочка!
Гена в мраморе
Однажды Фаина Георгиевна ехала в лифте с бешено популярным в то время молодым и красивым артистом Геннадием Бортниковым, а лифт застрял… Ждать пришлось долго - только минут через сорок пленников освободили ремонтники.
Выходя из лифта, Раневская заявила Бортникову:
- Ну вот, Геночка, теперь вы обязаны на мне жениться! Иначе вы меня скомпрометируете! Надеюсь, Вы знаете, как я блюду свою девичью честь?
Надо сказать, что Великой в то время было уже далеко за…
* * *
На очередном сборе труппы Завадский нервно говорил о трудном положении, в котором оказался он, как режиссер, да и весь творческий коллектив Театра им. Моссовета (случилось так, что Вера Марецкая заболела, а Геннадий Бортников сломал ногу):
"…Верочка больна, Гена в гипсе…" - причитал Юрий Александрович.
И тут раздался басистый голос Раневской из зала:
- А почему не в мраморе?
Дочка с бородой
В театре им. Моссовета режиссер Охлопков ставил "Преступление и наказание". Геннадию Бортникову как раз в эту пору выпало счастье съездить в прекрасную Францию и встретиться там с дочерью Достоевского. Как-то, обедая в буфете театра, "везунчик" с восторгом рассказывал коллегам о встрече с ней. Он утверждал, что дочь, как две капли воды, похожа на своего великого отца:
- Вы не поверите, друзья, абсолютное портретное сходство, ну просто одно лицо! Вылитый Достоевский!
Сидевшая тут же Раневская, подняв лицо от супа, как бы, между прочим, спросила:
- И тоже с бородой?