* * *
ВЛК - это врачебно-лётная комиссия. Вообще-то я не сказал бы, что это приятное мероприятие. Но без ВЛК пилот не имеет права летать.
На каждого пилота заводится толстая медицинская книжка типографского формата на специальных бланках, прошнурованная, пронумерованная и скреплённая сургучной печатью. В ней записывается и скрепляется печатями буквально всё: когда родился, чем болел - не болел, женился, разженился, в каких условиях живёшь, когда какой зубик лечил-пломбировал, какой укольчик сделал и когда, болел в детстве или не болел, куришь или нет, употребляешь или нет, - в общем точнее и полнее кондуита я ещё не встречал. За день, отведённый на ВЛК, положено пройти всех специалистов.
Естественно, каждый старается пройти ВЛК как можно скорее, чтобы смотаться в город: в этот день никаких занятий больше не планируется.
Первой о ВЛК узнаёт лётная столовая. Вполне естественно, что к завтраку на закуску пилотам в этот день подают печёночный паштет. Пилоты аккуратно накладывают поданную закуску в предварительно захваченные с собой в столовую спичечные коробки с подписанной карандашом фамилией автора (дабы было, что сдать на анализ в лабораторию - кому охота возиться в собственном дерьме?). Лаборатория добросовестно анализирует содержимое коробка и пишет бумажку: "Л-т Механиков. Яйца глист не обнаружены" и ставит печать. Эта бумажка вместе с результатом анализа мочи (это уже проще сдать) подклеивается в медицинскую книжку и с этого начинается беготня по кабинетам специалистов.
Самая большая очередь в кабинет невропатолога. Он крутит крепко.
Пройти его - это считай половина ВЛК. Следом за ним - хирург. Не менее важен и сложен для пилота отоларинголог, который может и в барокамеру засунуть в случае чего. Да и терапевт со своей кардиограммой... В общем - все хороши. Вполне естественно, что завихрения больше всего у кабинета невропатолога: пилоты на бегу занимают очередь, тут же бегут в неожиданно освободившийся кабинет стоматолога, попутно заглядывают в рентгенкабинет - в общем жизнь бурлит. Каждому хочется побыстрей удрать от этих больничных запахов на волю. Парни все здоровые, так и норовят разыграть друг друга. Своих шутников знаешь, и на розыгрыш не поддашься, однако к "варягу" попасть ...
В тот день вместе с нами проходил ВЛК экипаж транспортника. Как правило, на транспортниках летали тогда большей частью списанные на истребители. Эти считались у нас вроде как пилоты третьего сорта (второго - бомбёры) ну и конечно (видно из зависти или из горечи что ли?) при возможности старались как-нибудь при случае нас беззлобно поддеть, разыграть.
Терапевт куда-то вышел. То ли председатель комиссии вызвал, то ли что - важно то, что в кабинете на вешалке болтался белый халат, шапочка и на столе лежал стетоскоп. Командир корабля Ли-2, известный всему гарнизону, кроме нас, молодых, любитель розыгрышей, приоткрыл дверь и узрел пустой кабинет. Мгновенно сообразив, он натянул на себя халат, белую докторскую шапочку, на шею повесил стетоскоп и сел за стол. Тут же пролетающий по коридору пилот приоткрыл дверь:
- Разрешите?
- Да. Там ещё кто есть? Пусть заходят.
- Минуточку, сейчас посмотрю, - и выглянул наружу: "Ребята, здесь свободно!" Тут же в кабинет набилось человек пять. "Доктор" рассадил всех на стулья вдоль стены, одного вызвал к столу:
- Снимите майку и садитесь на этот стул. Так... - и стал внимательно прослушивать парня стетоскопом: - Тут болит?
- Никак нет!
- А здесь?
- Нет.
- И не болело?
- Никак нет!
- Ясно. Встаньте! Опустите трусы. Ниже. Теперь нагнитесь. Руками раздвиньте ягодицы. Хорошо. Теперь громко скажите "а-а-а".
- "А-а-а" - запел пилот, стоя раком.
- Не сквозит?
- Да вроде нет...
- Интересно... Интересно... - "доктор" обошёл пациента сзади и карандашом стукнул пилота по левому яичку.
Пациент от неожиданности резко дёрнулся.
- В каком ухе звенит?
- Ни в каком...
- А сейчас? - и стукнул уже сильнее по правому. Пациент дёрнулся на этот раз сильнее и, не разгибаясь, недоумённо оглянулся на "доктора"...
Не знаю, что бы ответил на этот раз покоритель пятого океана, лётчик-истребитель, перехватчик, и чем бы это всё закончилось, если бы в тот момент не зашёл в свой кабинет его хозяин - майор медицинской службы. Увидев безобразие, творящееся в его кабинете и дискредитирующее высокое звание авиационного врача и офицера, выгнал сначала всех из кабинета, а потом подал рапорт по команде начмеду, в результате чего весь экипаж транспортника был вынужден убыть в очередной отпуск в пору, когда мёрзнут глухари.
* * *
Нам дали самолёты. Это был праздник! Только вот выглядело это вроде как-то не особо празднично: просто в один из ненастных ветреных дней объявили построение в лётной форме на аэродроме. Мы уже привыкли более-менее к полковому распорядку, но тут пришлось подниматься раньше на целый час. Естественно, для меня это было трагедией: спал тогда я как убитый, и после того, как проспал построение, ребята стали меня будить. Только будить меня просто так, как всех нормальных людей было бесполезно. Мы с ребятами договорились, что меня будут стягивать с кровати, ставить на ноги и бросать. В момент падения я просыпался уже наверняка. На этот раз Игорю поднимать меня не пришлось. Я поднялся сам (!) и раньше всех! Я до сих пор не могу сказать, спал ли я вообще в ту ночь: у меня будет МОЙ самолёт! Я, как и все гномы, был взбудоражен, настроение, несмотря на погоду, было праздничным. Прямо из столовой мы на стартовом автобусе поехали на аэродром. Аэродром был прекрасен: широкие бетонные рулёжки без единого бугорка, шикарная и, казалось, бескрайняя полоса, на которую не то что парой - звеном можно было садиться! И самолёты.
Много самолётов! Самолётов разных типов - от неуклюжих транспортных, зелёных и воняющих бензином, до самых современных, застывших, будто перед прыжком, стремительно откинувших далеко назад скошенные крылья серебристых красавцев-истребителей. Это были реактивные истребители, самое последнее достижение науки и техники, гордость и радость Родины! Они стройно и строго стояли каждый точно на своём месте, на своей стоянке. И один из них будет мой! Какой же? Но наш автобус почему-то проехал мимо.
Автобус остановился у большого ангара с громадными красными буквами. Что там было написано, сразу разобрать было трудно, и только на порядочном расстоянии буквы вдруг складывались сразу в чёткую надпись "НЕ КУРИТЬ!". Возле ангара толпился народ в аэродромной форме. Мы вышли, и тут же по громкой связи прогремело: "Построение в ангаре!" Народ повалил в ангар, нас повели туда же.
В ангаре стоял полумрак, но зато не было ветра, было даже как-то уютно. Последовала команда "Становись!" и все привычно разбежались по экипажам: командир, за ним - техник, за техником механик. Мы стояли перед строем. За спинами у нас стоял командир, замполит и начальник штаба.
Первым толкнул речь замполит: "Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! Сегодня у нас торжественный момент: мы вручаем нашу самую передовую технику в руки молодого пополнения лётного состава. Прибывший лётный состав прошёл полный курс обучения, овладел техникой пилотирования и боевого применения в объёме лётного училища и способен выполнять боевую задачу в простых метеоусловиях. В то время, когда мировой империализм..." - и пошло-поехало. Минут через пять командир предоставил слово начальнику штаба. Начальник штаба стал читать, что с сего числа нам придаются самолёты с экипажами в составе... Слушал я невнимательно, потому что рассматривал стоящие напротив экипажи: какой же мой? Может, этот? Нет, наверное, этот...
Лица техников и механиков были то ли загорелые, то ли, может быть, обветренные в ежедневной работе на морозе в чистом поле, продуваемом всеми ветрами.. .
Техмоща...
Засаленные куртки и ватные брюки, валенки, заскорузлые, в постоянных ссадинах, порезах, с въевшимся на всю жизнь маслом руки... Я видел, как на спор за бутылку водки техник ставил винт без сложной разборки в абсолютно недоступную для простого смертного часть конструкции: он плюнул на палец и ткнул им в головку винта. Винт намертво прихватило на морозе к пальцу. Тогда технарь засунул руку в лючок, на ощупь поставил винт в резьбовое отверстие, пару раз обернулся слева направо, чтобы винт сделал вместе с пальцем руки пару оборотов и стал на резьбу, а потом дёрнул на себя руку. Кровь брызнула из пальца: на винте остался кусочек кожи, пристывший на морозе, но винт таки был поставлен, мужик доказал свою смекалку, и наградой ему было восхищение техмощи и распитая вечером в столовке бутылка... Вдруг слышу свою фамилию. За ней - фамилию техника и механика.
Оба откликаются громким "Я!", и я с удивлением вдруг обнаруживаю свой экипаж совсем не тот и не там, где ожидал. Ору "Есть!" и, как на параде, печатаю шаг к МОЕМУ экипажу. Чувствую на себе тяжесть любопытных глаз, потому топаю, глядя под ноги на бетонку.
Разобрались по экипажам. Получили ценные указания, повернулись направо и по эскадрильям двинулись на самолётные стоянки. Те же самые МиГи, но какие-то непривычные, необычные, что ли. Что-то в них было не так... Что-то не так... Боже, да они были, как черти, раскрашены! Каждое звено - в свой цвет. Одни с синими, другие - с жёлтыми, третьи - с красными носами. По фюзеляжу до киля пробегали какие-то стремительные линии, стрелы, всё это пестрило и было настолько непривычно! Да и сами самолёты были вроде уже не совсем теми МиГами, на которых мы летали: стреловидность крыла была побольше, вместо одной трубки приёмника воздушного давления торчали на законцовках обоих крыльев длинные штанги с противофлаттерными грузами, над воздухозаборником выступал набалдашник радиолокационного прицела... Это были парадные МиГи.
Да, попал... Подмосковье. Парадная дивизия. А мои однокашники поехали на границу, где романтика, где настоящая, боевая работа! Невезуха... Технику моему было 37 лет. Это был крупный старлей с грустными глазами. Обращался он ко мне не иначе как "Командир!", при посторонних или рапорте - "товарищ командир".
Механику моего самолёта было 26 лет. Это был очень подвижным и неуравновешенный солдат татарин, на последнем году службы. Много горького хватил он за свои 4 года солдатской службы, в разных руках побывал, и обозлился в край на жизнь. От него можно было ожидать любой выходки. За шесть оставшихся до демобилизации месяцев он таки много мне нервов помотал.
Много было после него у меня механиков, многие фамилии я позабывал, но фамилию Нигматтулин я запомнил на всю жизнь. Это был мой первый солдат, мой первый подчинённый, научивший меня понимать душу солдата - угнетённого и почти бесправного, порой обозлённого на весь мир и беззащитного человека, связанного по рукам и ногам клятвами, обещаниями, задурённого до предела пропагандой, обманутого собственной любовью...
Моя жизнь была в его руках: стоило ему обронить в кабине плоскогубцы, которые тут же закатываются под сиденье в жёлоб под качалку управления рулём высоты и в полёте клинят управление...
Я пытался понять этого солдата, проникнуть в застёгнутую на все пуговицы душу, помочь ему, удержать от самоволок, ходатайствуя перед комэском о снятии запрета на его увольнительные, поручившись за него. Он мне обещал, что слово сдержит и на этот раз не опоздает. И пить не будет...
Потом из-за этого солдата я должен был отсидеть двое суток на гарнизонной гауптвахте, и обиделся на этого парня крепко, и тайком от всех на стоянке, погонявшись за ним вокруг самолёта, таки догнал, и от всей души врезал ему правым хуком за нечестность, обман... И к этому же солдату (нет, не солдату, а уже младшему сержанту запаса!) я поехал через полгода после его увольнения на свадьбу в татарское село.
Боже мой, какие мне почести там пришлось принять от всего селения: драчун и хулиган, третировавший полдеревни, вернулся домой большим начальником, командиром с красивыми погонами и значками, и всё это благодаря мне! Мне было 20.
Экипаж...
Начинаем врастать в лётную работу.
Сегодня предварительная.
Сразу после завтрака - в класс эскадры.
После двухмесячного перерыва в полётах (отпуск, назначение в часть, обустройство, ВЛК) начинаем готовиться к полётам пока что на спарках.
Спарка - это тот же МиГ, только двухместный, с двойным управлением: за спиной у тебя сидит инструктор (тот же твой комэска или командир звена), который не даст тебе отмочить что-нибудь сногсшибательное.
* * *
Закончена зачётная сессия.
Сдали район полётов.
Это значит - на память начертить карту района полётов в радиусе 250 км с характерными ориентирами, пилотажнами и запретными зонами, полигонами и прочее, куда тебе не положено соваться в той или иной ситуации.
Знание района полётов - это не блажь начальника. Для пилота, сидящего в кабине самолёта в единственном числе, несущегося на скорости под тысячу в любом направлении и имеющего запас горючего на 40 минут - блудежка может закончиться падением без горючего в каком-нибудь лесочке или, в лучшем случае, - в чистом поле, что на посадочной скорости около 200 км/час равносильно гибели. Потому нас гоняют заход за заходом, пока та карта во сне не приснится. Здесь оценку ставит уже сама жизнь... Сдали район, сдали инструкции аэродрома, схемы заходов, коридоры, зоны, запасные аэродромы с их инструкциями, климатические особенности района полётов, НПП (наставление по производству полётов), Основные правила полётов, Воздушный кодекс, матчасть самолёта... Короче - зачёты, зачёты, зачёты... Зачётная сессия.
Тройка - недопустима.
От этих зачётов одуреть можно. Каждый зачёт фиксируется в лётную книжку, заверяется гербовой печатью. Это на случай, ежели что. Тогда нагрянет комиссия, всё опечатают и начнут трясти всех, искать причину лётного происшествия и виновного.. . Результаты расследования - на доклад главкому, главком - в шифровку, шифровку - во все части авиации. Как говорится - для предотвращения... Мало того: главком должен докладывать министру обороны, а тот - отчитываться перед правительством... Часто при этом и папахи летят. В общем - лучше без лётных происшествий, тем более - без катастроф. Помню, как один комэск мне выдал: "Тебе что, ты грохнешься - и всё. А меня знаешь, как таскать будут?.." После предварительной - на аэродром.
Тренажи, тренажи... О тренажах стоит поговорить особо. Дело в том, что, в отличие от тяжёлых самолётов, истребитель, имея высокие динамические качества за счёт меньшего веса, не имеет возможности возить большого экипажа. Если на тяжёлых самолётах экипаж может состоять из шести человек, то на истребителе - всего один пилот. Он же - и штурман, и радист, и бортинженер, и оператор и стрелок - короче сам дежурный, и дневальный и товарищ старшина. В то же время, в отличие от тяжёлых самолётов, на истребителе много оборудования автоматизации управления не поставишь. Ставили, конечно, на тяжёлых истребителях, где экипаж составлял 2 человека - лётчик и лётчик-оператор наведения, но к этим самолётам мы уже относились как к неполноценным по возможностям манёвренного воздушного боя: там и ограничения по перегрузке, и манёвренность неважная, и скорость поменьше... Тем не менее, истребитель - это полноценный самолёт, способный падать не хуже, а, пожалуй, - и получше тяжёлых самолётов, причём времени на размышления в его кабине значительно меньше. Итак - объём работы больше, времени - меньше. Причём экипаж тяжёлого самолёта работает практически в нормальных условиях: горизонтальный полёт, почти без перегрузок. Как правило, вверху - небо, внизу - земля. Значит, требования к экипажу (в данном случае - к распроединственному пилоту) - намного выше. И не зря те, кто не тянул на истребителе, шли на бомберы: там у них всё получалось. Вполне естественно, что к пилоту истребителя предъявлялись не только высочайшие требования относительно здоровья (способность переносить перегрузки, реакция, самообладание), но и способность чётко соображать в экстремальных ситуациях. Например, когда самолёт в непонятном положении, скорость предельная, перегрузка такая, что в глазах темно, а противник на хвосте: вот-вот всадит тебе свой боекомплект из всех огневых точек. Поэтому, кроме всего, от пилота требуется идеальное знание матчасти, умение её чувствовать, как говорится в авиации, задницей, работать с матчастью автоматически, не раздумывая. Вырабатывали такую способность тренажи. Тренажам предшествовали долгие и нудные занятия по матчасти, аэродинамике, связи, навигации, технике пилотирования, боевому применению, различным тренажи на аппаратуре и тренажёрах... Верхом совершенствования были уже тренажи в слепую, с завязанными в буквальном смысле глазами. Инструктор стоит на стремянке, ты в полной амуниции, с парашютом и застёгнутой привязной системой сидишь в кабине, на глазах повязка. Инструктор даёт вводные типа " после отрыва загорелась лампа пожара, ваши действия". Ты говоришь и одновременно действуешь: включаешь то-то, выключаешь то-то, проверяешь то-то, отсекаешь то-то, нажимаешь, докладываешь, ставишь, отбрасываешь, снимаешь с предохранителя, давишь... В общем - целый цикл и всё это за секунду - две. Ошибки быть не может. Иначе - убьёшься. Поначалу я на тренажи шёл как на каторгу. Ошибка на ошибке. Потом стало получше. Потом - ещё лучше. В конечном итоге я сдавал нормативы без проблем, укладывался даже быстрее, чем положено. Я привык к тренажам, и потом постоянно проводил их сам с собой практически перед каждыми полётами, проигрывая ту или иную ситуацию вслепую, поддерживая автоматизм на любом этапе полёта.
Кстати - эти тренажи не раз меня потом выручали в критической ситуации.
Интересен так называемый "розыгрыш полёта": своеобразный тренаж, когда взрослые мужики, словно дети, ходят друг за другом, в руках у них самолётики, мужики эти самолётики несут перед собой, кренят, меняют угол тангажа, присаживаются и чуть ли не ползают на карачках друг под другом и говорят, говорят, говорят... И всё это на полнейшем серьёзе. Лица их сосредоточены, фигуры напряжены и стремительны, голос резок, взгляд отсутствующий. Со стороны кажется, что они - пациенты психдиспансера. На самом же деле - это школа. На розыгрыше полёта забываешь, что ты на земле, ты настолько врастаешь в полёт, что по окончании розыгрыша вдруг даже удивляешься тому, что тебя окружает: и как это я попал сюда? А секрет прост.