Вот уже показались и Курилы. Тоненькая цепочка островов тянется поперёк линии полёта в безбрежном океане. За ними - снова вода. Справа в разрывах облаков показалась земля. Это японский остров Хоккайдо. Это его патрулируют японские истребители.
Мы идём в нейтральных водах. Территориальные воды - 22,2 км от береговой черты. Их ни в коем случае цеплять нельзя - будет международный скандал. По команде с земли беру влево пять - подальше от греха - и приступаю к снижению. Дальше уже меня ведёт КП.
Острова уже близко. Издалека показалась блестящая на солнце снеговая шапка вулкана Тятя. Рядом - вулкан Менделеева. Это остров Кунашир - самый южный остров большой Курильской гряды. Его от Японии отделяет пролив Советский - узкая полоска воды шириной в каких-то десяток километров. На этом острове - запасной аэродром Менделеево. Слева от него - аэродром Буревестник, расположенный на Итурупе. На этом Буревестнике нам и положено садиться. Похоже, первая пара уже заходит на посадку - на нашем канале её уже не слышно, видно, перешла на стартовый канал. Буревестник всё ближе, и всё больше деталей на нём можно рассмотреть. Остров вытянут с севера на юг. Берега с запада обрывистые, сесть негде. На восточной части берег полого спускается к морю. Аэродром начинается на восточной части острова, почти у самой воды, а заканчивается горушками, которые на запад всё выше и выше. Возле самой полосы плоская вершина, которую словно срезали скрепером и подготовили для посадки. Только не сядешь там - длина её всего-то метров триста. А вот мешать летать она будет - высота её метров двести, и расположена у самой полосы. Аэродром, конечно, не ахти. Да и сам остров с запада на восток проскочишь за минуту: тут уж если откажет двигатель на взлёте - считай, что всё. Севернее аэродрома, буквально сливаясь с аэродромными службами, расположен гарнизон Буревестник - это гарнизон авиационного полка ПВО. Ещё севернее - бухта Касатка, на другой стороне которой расположен Курильск, где живут китобои и даже дымит трубой какой-то заводишко. Остров промелькнул быстро, и вот мы уже снова над водой - теперь это уже не Охотское море, а Тихий океан. Все манёвры по заходу на посадку, выпуск шасси, щитков, снижение на глиссаде - всё это непривычно выполняется над водой, и только буквально перед самой посадкой появляется земля. Очень непривычная и, прямо сказать, неприятная процедура: над водой при спокойном море высоты не видно, приходится больше внимания уделять приборам, и это усложняет визуальную посадку, ибо глазам отводится очень мало времени на адаптацию для визуального определения высоты на выравнивании и посадке. Тем не менее, посадку оба самолёта выполняют без замечаний: сказалось, видимо, напряжение, с которым пилот относится в таком случае к своей технике пилотирования - аэродром новый, непривычный, условия нестандартные, а остаток горючего мал. Это уже потом, когда самолёт зарулил на стоянку и я, словно сбросив с плеч сто пудов, с облегчением подняв стоп-кран, почувствовал, насколько устал: несмотря на довольно нежаркую погоду, пот каплями катился со лба на переносицу, кислородную маску, ручейки пота неприятно щекотали спину...
Романтика - это такая штука, что за неё надо расплачиваться.
Просто так романтика не даётся. И, тем не менее, это была романтика чистейшей воды: лёгкий ветерок совсем близкого моря щекотал ноздри какими-то непривычными запахами, шум морской волны слышен был даже в кабине самолёта, и вообще, всё было каким-то необычным, загадочным, неизвестным, волнующим. Просто это был самый крайний край света, край, где ещё не ступала моя нога, где мною всё было не изведано, где меня ждали новые, может быть самые неизвестные и неожиданные открытия и приключения...
За это можно было и постараться, не пожалеть сил...
Произвела посадку и третья пара. Всё. Задание нами выполнено, шесть самолётов на Буревестник доставлены, теперь можно уже и домой, тем более, что транспортный Ли-2, который должен был нас доставить домой после перегонки, уже был на подлёте к аэродрому. Оставалось его посадить и разгрузить имущество перегнанных нами самолётов. Прибытие новых самолётов для дальнего аэродрома - событие редкое, неординарное, потому на аэродроме собралась почти вся лётная братия местного полка. Не отставал от лётчиков и техсостав: полёты уже были закончены, самолёты зачехлены, солнце устало клонилось к тучке, прильнувшей к горушке, и хотя до ночи было далеко, и можно было ещё, что-либо сделать дома или сгонять на вечернюю рыбалку, но с аэродрома никто не уходил: прибытие новых людей с Сахалина - это почти, что с материка. Да и самолёты новые - ПФ с радиолокатором, всепогодные, и хотя внешне и не очень отличались они от обычных самолётов, но в кабину заглянуть хотелось каждому. Видимо, срабатывало и ещё одно обстоятельство: на подходе был Ли-2, который имел в своём антиобледенительном бачке шестьдесят литров чистейшего питьевого спирта, по которому на острове, входящем в зону сухого закона, где чарка водки была несбыточной мечтой, аборигены, имеющие всего два литра спирта в опечатанном и трижды запломбированном нищенском бачке истребителя, могли только мечтать. Потому даже лётчики-истребители, старые асы и воздушные волки первого класса очень уж уважали тщедушного и староватого уже капитана - командира самолёта Ли-2 и называли его уважительным словом "Поилец". Таким уважением, наверное, нигде больше транспортники не пользовались, как на Дальнем Востоке.
* * *
Аэродром Буревестник.. .
Интересный аэродром.
Интересен он не только тем, что за ним дальше на восток уже аэродромов нет - сплошной океан, Тихий океан, как его называют, на самом же деле это далеко не тихий океан: волны на нём уже не морские, а океанские, и видны они с большей высоты, чем морские, и беды они приносят больше, чем морские. Океан вытворяет такое, что страшно порой становится, когда видишь мощь этой стихии, этой необузданной и неуправляемой страшной энергии, способной натворить такое, что и во сне не придумаешь. Дело в том, что погода в районе Курильских островов, примыкающих к Японии, да и вообще на всём Охотском побережье, куда входят Магаданская область и Камчатка, и Дальневосточное побережье, и Сахалин, Курильские острова, и Хоккайдо варится в океане, на стыке тёплого течения Куро-Сиво и холодного Ойе-Сиво. Ну, а когда встречается тепло и холод - там уж хорошего не жди.
Потому Дальний Восток и знаменит своими тайфунами, да ещё и частые землетрясения, которые не только рушат хлипкие человечьи муравейники, но порождают страшную волну - цунами, которая способна вообще всё смыть с острова - и людей, и результаты их деятельности: бывало, целые воинские части исчезали с карты дислокации частей. Дорог Дальний Восток. Дорог не только тем, что кормить его надо - корм ещё можно завезти кораблём в навигацию, чтобы потом всю зиму гарнизон питался "Великой Китайской Стеной" - так назывались разнообразные консервы Китая, начиная с ананасов и кончая курицей, но и кирпичом для выкладки печки в землянке или наполовину врытом в землю (чтобы ветром не унесло) домике: после землетрясения (а они на Курилах чуть ли не каждый день) печка разваливается.
Хорошо если разваливается просто по кирпичику - из них сложить новую можно, а вот коли разваливается в труху - тут вот и мобилизует Сахалинская область, куда входят и Курилы, местные ресурсы: кирпич вместе с солдатиками, хоть раз в жизни державшими в руках мастерок, везут самолётами на Курилы, и становится тот кирпич буквально золотым.
А что поделаешь? Буржуйки ставить? Ставят. Только тепло в доме, пока буржуйка топится. Значит, топить надо постоянно, расход топлива больше, да и пожаров от тех буржуек...
Конечно, Курилы дают немало для страны: это зона, богатая рыбой, причём рыбой не простой, а рыбой ценных пород, которая на ура идёт в разные там Америки за валюту. Да и достаётся всё это богатство почти, что даром: навербовал пьяндыг да проституток, коим уже и деваться некуда на землице нашей, кои рады вкалывать по полгода за копейки, обходясь практически скотскими условиями содержания - и шуруй, выкачивай золото.
Было бы только, где рыбку ловить. А ловить там есть где. Не зря сплошь да рядом арестовываются японские рыболовные шхуны в территориальных наших водах: пять человек на борту да мощный мотор - так и тянет рискнуть. Тут или пан, или пропал. Задержат пограничники - отберут судно. А удастся уйти - деньги будут. Вот и блудят невезучие шхуны, и мотаются пограничники, и пишут дипломаты ноты, и встречается порой в каком-нить инженерном домике громкоговорящая корабельная система какой-нибудь японской, знаменитой на весь мир фирмы... До чего же эта техника контрастирует с нищетой гарнизонных построек! Ведь строить на Курилах - это последнее дело, выброшенные деньги. Во-первых, все там - временные. Отбарабанил срок - и на замену. Во-вторых - к чему строить коли всё равно рассыплется при землетрясении? В третьих - дорого обходится и строительство, и стройматериалы: своего ведь ничего не производится, кроме разве что добычи рыбы да крабов. Вот и возникают такие чудеса зодчества, которые запоминаются почище всех Растрелли.
Мне пришлось провести несколько дней в "гостинице", изготовленной следующим образом: была вырыта в земле (правильнее сказать - в галечнике) яма, в яму был наполовину врыт одноэтажный домик, изготовленный из ящичной тары, между стенками которой был засыпан угольный шлак, и всё это сооружение было аккуратно обшито снаружи голенищами от солдатских кирзовых сапог. Крыша, естественно, была покрыта рубероидом, на котором покоился чуть ли не полуметровый слой вара вперемешку с галькой. Видно, по замыслу архитектора, такую крышу уже не унесёт.
И всё-таки Курилы бывали красивы. Особенно в редких случаях хорошей погоды, когда на небе солнце. Как правило, на это природой отводилось две-три недели сентября - это было то светлое пятнышко в сплошной слякоти года, которым Курилы будто извинялись перед оставшимися, кои ещё не успели сбежать на материк, за свой скверный характер. Тогда Курилы напоминали картины итальянских пейзажистов: нежное, ласковое море, лижущее шикарные пляжи у подножия низких, покрытых роскошной зеленью гор.
И ничего, что на пляжах никого никогда не бывает: и некому, и в такой ледяной воде не искупаешься - океан ведь, единственное, что может разнообразить пляж - это несущийся, словно глиссер, грузовик с солдатами. Пляж насколько ровен, что по песку, смоченному набегающей ласковой океанской волной, можно мчаться с такой скоростью, какую можно выжать из машины - она идёт, как по маслу, не шелохнётся даже. А заодно и помыть машину можно: вода с песком отдирает любую грязь, как наждаком. А над всем этим кажущимся торжеством и великолепием царит сверкающая алмазом снега вершина вулкана. Где-то по берегам лагун среди жидких своих строений копошатся люди, что-то там делают, куда-то стремятся, что-то желают, любят или ненавидят, радуются или страдают - всё это мелко, всё это мизерно, всё это - пустое. Горы стояли сотни тысяч лет и ещё стоять веками будут. Люди приходят и уходят, горы же - вечно, навсегда. Когда же людской муравейник надоедает - горы отряхиваются, стряхивают его, словно собака блох, а коли не помогает - смывает его с тела своего морской волной, которую люди в ужасе называют "цунами". И плевать им со всей своей высоты на существующий в данный момент времени у подножия своего строй: социализм, капитализм, прочие "измы" - горы живут сами по себе...
Вот и прилетел наш старичок Ли-2. Зелёный аппарат тяжелее воздуха протарахтел над полосой, сделал кружок, чтобы ничего дурного ночью не приснилось, и вынырнул откуда-то из моря прямо на полосу. Заруливал он уже торжествующе: долго гудел моторами на весь гарнизон, визжал тормозами и вообще выкаблучивался: как-никак шестьдесят литров спирта, сто двадцать литров водки - да такой мощей можно споить всех, вплоть до последнего солдатика. Учитывая же царящий на Курилах сухой закон - да цены просто этому поильцу не было! Гарнизон, словно на строевом смотре, застыл перед самолётом. Все стояли с видом нетерпеливого ожидания весточки из дома, с материка. Даже замполит прибежал: партполитработа без газет - невозможна. Много ли можно передать морзянкой? Нужны указания руководящей и направляющей. Фактически же почти у каждого оттопыривался карман: у кого шкалик, у кого - бутылка, у кого - фляга.
Выключены моторы.
Открывается дверь, из неё выползает стремянка.
Личный состав застыл в молитвенном трансе.
И вот появляется ОН.
Он - это наш старичок - капитан Фурсов, невзрачного вида зачуханный капитанишко со времён чкалова, прошедший огни, воды и медные трубы нелёгкой дальневосточной жизни, пробившийся через все тёплые и холодные атмосферные фронты, циклоны и тайфуны, списавший на борьбу с обледенением тонны спирта и пересидевший всех и вся на Сахалине, где люди - переменный состав, вечной же является только матчасть.
Он скромно спустился по стремянке на бренный бетон аэродрома и тотчас же парадный строй гарнизона рассыпался: все хлынули к нему, вестнику добрых и не очень вестей, доставляльщику писем и посылок, секретных и не очень пакетов, а главное - хозяину антиобледенительного бачка самого славного самолёта Курил - Ли-2. Каждый считал (или стремился считать) Володю Фурсова личным другом, каждый старался ему угодить, задобрить, расположить его к себе, ибо от степени его расположения зависел объём перелитой в тару получателя огненной воды. Вполне естественно, спирт перекочёвывал в баклажки друзей и не очень бесплатно, тогда о деньгах и речи быть не могло, да и некуда девать их было на острове, а Володе потом надо было тот спирт списывать. Списывать на обледенение. А какое может быть обледенение при ясном солнышке? Вот и придумывались аварийные ситуации, одну из которых мне случилось наблюдать однажды при перелёте с аэродрома Южно-Сахалинск на аэродром Буревестник.
После того, как была создана на Сахалине дивизия ПВО, куда вошли и зенитно-ракетные полки, во главе дивизии был поставлен ракетчик, понятия не имевший об авиации. Вполне естественно, новый хозяин возжелал облететь свои владения. Пока это было на Сахалине - достаточно было вертолёта. Когда же очередь дошла до Курильских островов - тут уж вертолёт оказался слаб. Потребовался самолёт. Посадили комдива с группой на салонный вариант и полетели. Погода стояла, как говорится, миллион на миллион, на небе ни облачка.
А спирт надо было списывать, для чего положено было записать в полётном листе, что было обледенение, на борьбу с которым израсходовано столько-то литров спирта. А как его запишешь, какой синоптик подпишет такой отчёт, коли ни облачка? Самолёт размеренно гудит над Охотским морем, комдив дремлет в своём мягком кресле салона, братия пониже рангом попросту спит после предшествовавшей и перед предстоящей беготнёй, набирается сил. И вдруг в ровный рёв моторов врываются посторонние звуки: какие-то стуки, грохот, и тут же моторы попеременно начинают завывать...
Сон как рукой сняло. Все в салоне сразу переполошились, кинулись к окнам. Внизу бескрайнее море. Земли не видно. На голубом небе сияет солнце. Вроде как всё в порядке, самолёт не падает. Отчего же тогда стали так завывать моторы? Что за грохот? Как будто кто-то громадный страшной кувалдой стучит по самолёту, гигантской рукой сдавливает горло моторам и они, несчастные, то захлёбываются, то снова завывают, когда удаётся хватить глоток воздуха...
Когда напряжение достигло апогея, в проёме двери кабины экипажа показался борттехник. Все кинулись к нему с вопросом, что случилось. Борттехник стал объяснять, что-то о том, что самолёт попал в зону интенсивного обледенения, но комдиву его объяснения показались неубедительными. Ему нужно было узнать всё из первых уст, потому он потребовал к себе командира корабля. Командир вышел и объяснил, что ничего страшного не случилось, что экипаж борется всеми доступными ему способами с обледенением, что стук - это удары слетающего с винтов льда, который бьёт по бортам и что максимально возможная в этой ситуации опасность - это то, что обшивка может не выдержать ударов льда и проломится, но и в этом случае самолёт сядет нормально, лишь бы спирта хватило в антиобледенительной системе. Единственно, что смущает командира корабля - это то, что синоптик после посадки не подпишет полётного листа, не поверит, что было обледенение, и тогда из получки командира корабля будет удержана стоимость израсходованного спирта.
Естественно, комдив был взбешён таким отношением синоптиков, не верящих экипажу, и сказал, что примет меры против этих засидевшихся на своих тёплых местах бездельников.
Среди сопровождавших комдива штабистов лётного состава не было.
Летела комиссия по проверке внутреннего порядка, гарнизонной и караульной службы. Единственным авиатором из группы оказался я, потому комдив послал меня понаблюдать за происходящим и при необходимости его вмешательства доложить лично. Я пошёл в кабину. За дверью в предбаннике бортрадист, сидя на сиденье у борта, не заметил меня и продолжал время от времени постукивать обрезиненным гидрошлангом по борту. Удары гулко передавались по обшивке. Правый лётчик время от времени трогал рычаг управления шагом винта одного или другого мотора, отчего мотор то снижал обороты, то завывал на повышенных. Всё было нормально: экипаж списывал спирт. Остаток полёта я просидел за штурвалом. Володя даже автопилот отключил, дал мне попилотировать сарай. Борьба с обледенением, конечно, закончилась нашей полной победой: самолёт благополучно целым и невредимым произвёл посадку на аэродроме назначения, комиссия была доставлена, выполнила свою задачу и так же благополучно возвращена в лоно своего штаба.
И надо было видеть лицо местного синоптика, стоящего навытяжку перед распекавшим его в пух и прах красным комдивом за то, что тот попытался усомниться в мощном обледенении, постигшем самолёт комдива при перелёте комиссии с ним вместе на борту...
Трудяга Ли-2! Сколько он поработал, сколько вынес и вывез, в каких условиях его не эксплуатировали, в каких только местах он не бывал... Он обогнал своё время. Созданный с таким запасом всего, что смог обойти страны всего мира в течение долгих десятилетий, и везде честно выполнял свою нелёгкую работу: и в жаркой пустыне, и во льдах крайнего Севера, нетребовательный, способный взлететь и сесть на лесную поляну, сесть при такой погоде, когда уже ничто летать не может.
Наверное, ни один самолёт в мире не имел такой длительной и плодотворной жизни: кое-где этот самолёт трудится до сих пор вот уже больше полувека. Летал бы он до сих пор и у нас, если бы не стало таким дорогим горючее - бензин, конечно, дороже керосина.
Си-47 - военно-транспортный американский самолёт - был лицензирован, получил кое-какие изменения, главным из которых был переход на отечественные авиадвигатели и усиление пола грузовой кабины, после чего стал именоваться у нас Ли-2, и фактически явился родоначальником целого этапа отечественной транспортной авиации. На его базе в дальнейшем были созданы самолёты Ил-12, Ил-14 разных модификаций, которые не менее плодотворно трудились, а кое-где трудятся и до сих пор, особенно в полярной авиации, и везде славятся своей надёжностью и неприхотливостью.