О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном "степном волке", генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.
Содержание:
Кисловодский заговор 1
Волчья поляна 9
На волчью тропу 14
Волки на охоте 16
Кто такой Шкуро? 30
Вновь на волчьей тропе 33
Путь в генералы 42
Началась жизнь 57
Волчьи забавы 69
Загон волков 79
Прощай радость, жизнь моя 91
16 января 1947 г. 101
Хронологическая таблица 102
Примечания 103
Владимир Рынкевич
ШКУРО: ПОД ЗНАКОМ ВОЛКА
И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем.
Откр. 9.21.
Еще до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими, и любовь к свободе, праздности, грабежу и войне составляет главные черты их характера.
Л. Толстой. Казаки
Кисловодский заговор
Пасха в том восемнадцатом выпала такая поздняя, что многие не дождались Светлого Воскресенья, а уцелевшие теряли надежды на Спасителя, медлившего с приходом на эту погрязшую в крови и грехе землю. Но сразу наступило лето, а с ним что-то затеплилось в измученных сердцах. В парке и на бульваре, под старыми липами и тополями появились робкие гулящие: переодетые офицеры, узнаваемые по пиджакам с чужого плеча и выправке, новые большевистские начальники в помятых гимнастерках и армейских сапогах, не то угрожавшим, не то испуганным выражением на лицах; местные жители, радующиеся солнцу и тишине, покорно ожидающие новых обысков, арестов, расстрелов. Только не знали, кто именно будет обыскивать, арестовывать и расстреливать; офицеры Добровольческой армии, воюющей где-то за Екатеринодаром, или матросы в белой летней форме, бесчинствующие в Ставрополе и, по слухам, собирающиеся нагрянуть в Кисловодск.
Он не выдерживал добровольного заточения в тайной квартире, выходил прогуляться и, как ни старался, каких усилий ни прилагал, чтобы выглядеть обычным небритым стариком в заношенной куртке мастерового, почти каждый раз его кто-то узнавал. Одна из первых встреч хоть и оказалась безопасной, но была совершенно ненужной, нелепой, возвратив его в бесшабашное юношеское прошлое: в парке подошел один из тех давно забытых, с кем когда-то, будучи семнадцатилетним мальчишкой, поступал в Николаевское кавалерийское училище. Тогда Мишка Стахеев, остановившийся перед ним интеллигент в светлом костюме, в очках, еще не носил очки, но при нормальном росте и сложении выглядел маменькиным сынком, робким и хилым.
В переменчивое лето девятьсот пятого Миша Стахеев, перечитав сохраняемые отцом-литератором подшивки газет и специальных приложений, заполненных донесениями с полей Русско-японской войны, твердо решил стать офицером-кавалеристом, тем более что он с детства хорошо ездил верхом, предаваясь этому занятию летом на даче в Малаховке, тем более что он писал стихи и перечитал о войнах Наполеона все, что нашел.
Отец к этому решению сына отнесся критически, но покорно внес так называемый реверс - 600 рублей на покупку в будущем лошади, и отвез Мишу в Петербург, в училище.
Робко Миша вошел в зал, где шумели юнкера и бродили еще не освоившиеся и не переодетые в форму новички. К нему подошли трое старших юнкеров - всем не меньше чем лет по двадцать. Они сразу обозвали его "сугубым", "хвостатым", "пернатым", употребляли и еще какие-то оскорбительные прозвища. Самый длинный с гнусно издевательским выражением на маленьком лице спросил:
- Как намереваетесь жить, хвостатый? По традициям или по уставу?
Тогда-то и появился рядом еще один новичок в сапогах и военной гимнастерке. Маленький, белобрысый, с большими светлыми глазами, полными звериной настороженности.
- Вот еще один зверь, - впопад сказал другой старший юнкер. - А вы как собираетесь жить, щеночек?
- По традициям, - угрюмо ответил новичок и повернулся к Мише: - И ты по традициям.
Миша согласился.
- Как ваше заглавьице? - спросил старший юнкер новичка.
- Андрей Шкура! - громко, с каким-то странным вызовом ответил тот, пристально глядя прямо в глаза юнкеру.
Старшие захохотали.
- Вот это зверь нам попался, - обрадованно отметил длинный. - Надо с ним особенно заняться: хвост укоротить, шкуру почистить, в человеческий вид привести.
Тем временем в зале наблюдалась странная суета. Старшие, разогнав новичков, собрав небольшие группы у стены, по углам, подавали им команды, и те все эти команды выполняли: "прыгали лягушками", приседали неутомимо, обливаясь потом, "являлись" перед старшими с "докладом", вновь и вновь повторяя это "явление". Одного несчастного заставили построить пирамиду из пяти табуреток, влезть наверх и кружиться.
- Что они делают? - с наивным удивлением спросил Миша.
- Цукают хвостатых, - объяснил старший юнкер, хмурый и более молчаливый, чем его приятели.
- Вы хвостатые и вас надо цукать по традиции, - объяснил другой. - Мы, старшие, - корнеты. Те, кто не сдал экзамены и остался на второй год, становятся офицером, а то и генералом. Вот господин Юркин, - он указал на длинного, - генерал. К нему надо обращаться "ваше превосходительство". Явитесь к нему сугубый Шкура. Явитесь к генералу.
- Не вижу здесь никакого генерала, - ответил новичок и даже артистично огляделся.
Старшие опешили:
- Что-о?
- Господа! Со Шкуры надо содрать шкуру. Взялись! - закричал длинный.
Он одним резким шагом приблизился к новичку, протянул к нему руки, его приятели оказались рядом, и… через мгновение длинный скрючившись лежал на полу, хмурый согнулся в три погибели, держась за низ живота и стоная, а третий отскочил назад. Новичок длинного ударил "под дых", как говорили в Малаховке, другого - сапогом между ног. Третий возмущенно кричал:
- Господа! Бунт! Хвостатый ударил генерала! Остановите его.
В этот момент новичок, кружащийся на "пирамиде", не удержал равновесия и с грохотом упал на паркет.
- Я тебе не хвостатый, а кубанский казак, - размеренно говорил новичок, злобно перекосив рот, сжав кулаки, намереваясь нанести удар третьему юнкеру. Тот отступал, заслоняя руками лицо и выкрикивая:
- Сказали бы сразу, что вы казак, господин Шкура. С казаками у нас по-другому. Вы будете в казачьей сотне. Господа! Защитите же меня от него.
Некоторые юнкера пытались было остановить молодого казака. Но тот злобно и бесстрашно пригрозил:
- Кто тронет - насмерть задушу! Зубами горло перегрызу.
И оскалил белые крепкие зубы с острыми волчьими клыками.
Всего несколько дней хватило Стахееву, чтобы понять нелепость своей мечты стать русским Мюратом. Учиться в знаменитом Николаевском кавалерийском означало забыть не только стихи и схемы наполеоновских сражений, но и забыть самого себя, превратиться в "хвостатого", беспрекословно подчиняться любому издевательскому требованию старших, "являться" к местным "генералам", делать по тысяче приседаний… Михаил подал докладную об отчислении. Прощаясь с Андреем, спросил, почему тот сразу не предупредил юнкеров, что он казак.
- Чтобы знали, кто перед ними стоит, - ответил Андрей, - чтобы моя фамилия понравилась.
Начитанный Миша понял его: Андрей не вышел ростом. Фамилия неблагозвучная - вот и приходится самоутверждаться в бешеных смелых схватках. Стахеев посочувствовал в душе, но вслух сказал другое: выразил восхищение храбростью и силой.
- А ты, москвич, почему сдрейфил? Цука испугался? Держался бы так, чтобы тебя боялись.
- Не люблю драться.
- Хо! В офицеры же хотел. Война и есть драка. Особенно для кавалериста.
- Значит, это не для меня. Жить здесь я не могу. Это не училище, а цукалище. Если перейти от традиции на устав - совсем замучают.
- Что ж. Тогда, Миша, прощай, - проговорил Андрей разочарованно и даже пропел с иронической печалью:
Ты прощай, прощай, мила-ая,
Прощай радость, жизнь моя-а…
Песни кубанские Андрей любил до самой своей страшной смерти.
III
Они узнали друг друга, потому что была еще одна встреча на Великой войне. В конце 1914-го в правительственных газетах появилось сообщение:
"Утверждается пожалование Командующим армией) за отличие в делах против неприятели Георгиевского оружия подъесаулу Хоперского полка Кубанского казачьего войска Андрею Шкуре за то, что 5 и 6 ноября 1914 года у деревни Сямошицы подвергал свою жизнь явной опасности, он установил и все время поддерживал постоянную связь между 21-й и другими пехотными дивизиями, а с 7-го по 10-е - между 21-й и 1-й Донской казачьими дивизиями".
В некоторых газетах появились фотографии симпатичного, напряженно вглядывающегося в объектив казачьего офицера. Корреспондент московского журнала "Объединение" Стахеев выпросил командировку на Юго-Западный фронт, в 9-ю армию под Радой, где геройствовал Шкура. Михаил уже будучи белобилетником встретился с подъесаулом. Тот был одет в очень длинную казачью шинель - люди маленького роста, вероятно, специально носят длинные одежды. Встретились дружески, но старый приятель смотрел с презрительным высокомерием на все, что не относилось к войне, к боям, к его кубанцам. Сказал, что задумал создать казачий партизанский отряд, такой, какие были в 1812 году. По некоторым его высказываниям можно было понять, что на войне, где можно быть лучше других, он нашел свое место, а там, дома, в мирной жизни что-то было не так. Стахееву запомнилась кривая нерадостная улыбка.
Теперь, в Кисловодске, узнав Стахеева, Андрей мгновенно зажал ладонью рот и предостерегающе завертел головой. Однако корреспонденту, видно, уж очень хотелось подыскать материал для своего неведомого журнала, а может, и просто поговорить, - он осторожно кивнул в сторону пустынной узкой дорожки, ведущей к густому кустарнику, первым свернул туда и медленно дошел, оглядываясь. Андрей Григорьевич, подумав, осторожно направился за ним.
- Моя фамилия Григорьев, - сказал он Михаилу. - Мастеровой из Екатеринодара. Большевики меня ищут. А ты, видно, их не боишься. Сам небось покраснел?
- Я никакую власть не люблю, но стараюсь как-то жить при всякой. Пишу. Сейчас такое время, о котором надо писать. Всего несколько дней как из Москвы. Большевистский министр просвещения Луначарский ко мне расположен и командировал сюда, чтобы я писал корреспонденции в журнал, которого еще нет. А дела такие, что, наверное, и не будет.
- Дела такие, что я вот полковник… Да, полковник, а прячусь, как старая крыса, - войсковой старшина умолчал, что сам присвоил себе следующий чин. А кто проверит? Где те архивы с послужными списками?
- Уже полковник?
- Да. В Персии получил. Тебе, говоришь, всякая власть не по сердцу, а на меня большевистская нацелилась. Поймают - и конец. На своей земле на кубанской от них прячусь. А кто они эти питерские и московские бронштейны, Рабиновичи. Мы их раньше и не знали, а теперь в Новороссийске сидит Абрам Израилевич Рубин и будто уже и Екатеринодар под ним. Кубано-Черноморская республика. Продали пол-России немцам, а что осталось между собой поделили. Нам, кубанцам, надо свою землю от немцев защищать, а мы прячемся.
- С офицерами, с корниловцами хотел идти?
- И на этих офицеров я тоже… Я за народ, за простых казаков, за крестьян… И за рабочих. И за восьмичасовой рабочий день, и за Учредительное собрание. Даже советскую власть можно принять, но только без большевиков.
Вышли на липовую аллею, присели на свободную скамейку в тени. Редкие гуляющие не обращали на них внимания.
- Ну и ну-у… - Стахеев, удивленно покачивая головой, иронически усмехался, такой невежественной программе казачьего офицера. - Ты бы еще сказал, что за большевиков, но против коммунистов.
- А ты чего усмехаешься? - обозлился Шкуро, не выносящий насмешек над собой. - Наслушался в Питере речей всяких Лениных и Троцких и очень умным стал? Я ихние пункты изучать не буду - они Россию немцам продали, армию развалили, страну разорили.
- Ты же видел, Андрей, что само все разваливалось и в конце концов развалилось. Да и казаки твои с фронта бежали вместе с другими солдатами и радовались, что кончилось это позорное массовое убийство. Офицеры, конечно, без работы, но что ж ты молодой здоровый мужчина не найдешь себе дела в новой России? Или уже нашел? Казаков на бунт поднимать.
- Казаки не бунтуют. Они свое защищают. Зачем коммунисты обыски устраивают в станицах? Зачем оружие отбирают?
- А зачем крестьянину оружие?
- Мы не крестьяне.
- Вот! В этом все и дело. Царская власть задурила вам голову, что вы особый народ, земли навалом, никаких помещиков, свои атаманы - вот и стали вы холуями, царя нет, а холуи остались. Раньше рубили кого царь-батюшка прикажет - японцев, немцев, своих бунтовщиков, - а ныне что? Теперь вы, казачьи офицеры, с пути их сбиваете, поднимаете на выступления против советской власти. Как в Кавказской было зимой? Знаешь? Несколько офицеров тайно сговорились между собой поднять казаков, и те по привычке послушались. Некоторые - поумнее - не полезли, а остальные пошли под пулеметы, под огонь бронепоезда. Известно, кто их поднимал: есаул Бабаев, подъесаул Елисеев… О них писали в газетах. Пусть офицеры захотели бороться против советской власти: может, и правда боялись расправы, но казаки-то за что полезли под пули? За то, чтобы старый казачий полк не трогала советская власть, решившая вместо него сформировать новый, в который вошли бы и иногородние, и пришлые, и солдаты. А из-за офицерской провокации получилось, что теперь казаки будут воевать против иногородних, вместо того чтобы служить и сообща защищать Россию.
- Ты, Миша, наслушался, начитался, сам пишешь - нечего мне с тобой разговорчики вести. Давно тебя знаю, а то бы…
- Зарубил бы, Андрей?
- Народу здесь много.
- Ну, отвел бы куда-нибудь в горы. Это же великие места, святые для русской литературы. Совсем рядом Пятигорск, где убили Лермонтова. За горами Терек, места, где служил Лев Толстой и написал "Казаки". Помнится" он писал о пашем нынешнем прибежище: "Воздух Кисловодска располагает к любви, здесь бывают развязки всех романов"…
- А мой роман здесь начнется, - прервал Шкуро, стараясь успокоиться.
- Лучше уже роман, чем прятаться от большевиков. С чего у тебя с ними началось? - запоздало поинтересовался собеседник.