О, смотрите, вот несут свежий плакат, сейчас его вывесят. Огромный-то какой! Ну-ка, что в нем? А-а, это совсем на другую тему.
ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
СЕГОДНЯ в 15 часов 30 минут на заводском дворе состоится ПРЕДВЫБОРНЫЙ МИТИНГ. Повестка дня – выдвижение кандидатов в депутаты ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР.
ВСЕ НА МИТИНГ!
Завком профсоюза.
Сколько сейчас времени – без пяти три? Как вы думаете – останемся на часок, а? Зрелище будет определенно любопытным.
Обратите внимание, что плакат вывешен за пять минут до конца смены. Почему? Потому что охрана завода получила распоряжение никого не выпускать за ворота раньше окончания митинга. Рабочие хорошо осведомлены об этом "порядке", и если бы они знали о митинге с утра, то очень многие из них "заболели" бы и, получив записку мастера на проход в санчасть, не вернулись бы больше на территорию. Другие отпросились бы на сегодня "по неотложным личным делам", третьи забились бы по всяким закоулкам, которых на заводе множество, и до конца митинга играли бы в домино. Словом, собрать аудиторию, нужную операторам кинохроники и телевидения (вот как раз их машины с аппаратурой въезжают в ворота), было бы труднее. Ведь завтра в газетах будет написано, что "многотысячный избирательный митинг рабочих, инженеров и техников завода Малолитражных автомобилей единодушно назвал своим кандидатом..." и т.д. Понимаете – многотысячный! Так хоть тысячу или полторы собрать обязательно надо.
Вот по этой причине о митингах никогда не извещают заранее, а всегда захлопывают ловушку в последний момент. Люди, ничего не подозревая, выйдут после смены во двор – и пожалуйста, они уже участники митинга.
Смотрите – пошел народ. Волнами к проходной – и назад, кто с шуткой, кто с руганью. Суть дела не интересует абсолютно никого, каждый заинтересован лишь в том, чтобы митинг поскорее окончился.
Там, впереди, как видите, уже красуется обтянутая красным кумачом трибуна (она разборная, и ее "воздвигают" в случае надобности за 15 минут). На ней появляются директор завода, секретарь парткома, председатель завкома профсоюза, – а вот этот, четвертый кто? Явно из начальства – ага, вероятно, представитель райкома или горкома партии. И с ними, конечно, трое рабочих. Ну да, это заранее подготовленные ораторы.
Собственно говоря, весь митинг, включая текст резолюции, подготовлен заранее. Фамилия кандидата, которого нужно "выдвинуть", прислана из райкома партии, а словесное оформление митинга изготовлено, так сказать, собственными силами, в парткоме завода. Помню, когда работал в заводской газете, у нас была одна "очень партийная" дамочка, она писала все тексты речей для рабочих. Бывали случаи, когда она болела, и составление речей поручалось кому-нибудь из остальных сотрудников газеты. Каюсь, сам две или три написал, хоть и сильно не любил это делать.
Слышите – начали! Секретарь парткома открывает митинг короткой речью: "В эти дни, когда весь советский народ выдвигает кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР, когда страна удостаивает лучших своих сынов быть народными избранниками (так по-русски нельзя сказать, надо было что-нибудь вроде "удостаивает чести быть избранниками", но никто кроме нас с вами абсолютно не обращает внимания на текст – с таким же успехом оратор мог бы говорить по-санскритски или просто нести абракадабру. Слышите: все вокруг нас беседуют друг с другом о своих делах), в эти знаменательные дни коллектив нашего завода трудится с особым подъемом. Бригада слесарей Юрия Новожилова..." Ну, это мы уже читали в "Молнии", послушаем лучше разговоры в толпе.
- Вы, орлы, слыхали анекдот про Вьетнам?
- Не-а.
- Обхохочешься! Значит, сбивают там американцы новейший советский самолет, он взрывается в воздухе, а нашего русского пилота захватывают в плен. И вот его пытают по-всякому – как, мол, устроен двигатель самолета. А парень – ни слова. Ну, тем временем, значит, партизаны атакуют и летчика отбивают. Тот еле жив, пока к своим привезли, вовсе помирать собрался. Все стоят кругом него – мол, Ваня, ты великий герой, скажи нам свой завет на прощанье. Он, значит, шепчет им перед смертью: "Изучайте материальную часть..."
Аплодисменты. Нет, это не по поводу анекдота. Это кончилась чья-нибудь речь на трибуне. Место занял следующий оратор. Рабочий. Читает речь, запинаясь. "Наша бригада электриков кузовного цеха взяла на себя повышенные обязательства в честь прибли... приближающих...ся выборов в Верховный Совет СССР..." А, ладно. Рядом опять говорят что-то интересное.
- Серега, а наши летчики правда есть во Вьетнаме?
- В Южном Вьетнаме, по-моему, нет. Только в Северном. Так ведь то анекдот, голова.
- Не, я понимаю, анекдот. А по делу, как думаешь – полезем мы там на американцев?
- А хрен его знает. Там без нас косоглазых полно. В общем, полезем ли, нет ли – нас с тобой не спросят. Соберут вот такой митинг, мы поаплодируем, крикнем "ура" – и порядок. Понял?
- Ага. Ну чего они там развозят? Э, начальство, кончайте кота за хвост тянуть, жрать охота!
Сдержанный смех кругом. Голос:
- Ты докричишься, Витька, докричишься. Выборный митинг, а ты...
Витька огрызается:
- Ишь, милиционер, мать твою! Вали, арестуй за то, что жрать хочу.
- Тише вы, черти, не слышно, кого выдвигают!
- Наверно, тебя, Машка.
Опять смех. И тут же шквал аплодисментов, потому что оратор (тоже рабочий) предлагает выдвинуть в Верховный Совет Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева. О, это, значит, не конец митинга. Сейчас выдвинут еще какую-нибудь кандидатуру.
Нет-нет, второй кандидат не будет соперником Брежнева на выборах. Просто Брежнев будет баллотироваться по какому-нибудь другому избирательному округу, а второй, тот, кого сейчас назовут, останется кандидатом в этом районе. Откуда я все так точно знаю? Да просто это сталинская механика, к ней давно привыкли.
Видите ли, во времена Сталина его кандидатуру обязательно выдвигали в каждом округе, на каждом собрании. Он так и назывался – "всенародный кандидат". Но в то же время все заранее знали, что он будет баллотироваться в "своем" округе – в Сталинском районе Москвы. И там, в Сталинском районе (теперь, понятно, он так не называется) выдвигали только его, никого больше. А во всех остальных округах называли еще и другую фамилию. Потом официально, письмом в Центральную избирательную комиссию, Сталин благодарил за "всенародное доверие" и сообщал, что "принял решение" баллотироваться в Сталинском районе Москвы. Понятно?
Ну вот, эта самая механика, столь же идиотская и издевательская, продолжается поныне. На собраниях в большинстве округов выдвигают кандидатами кого-нибудь из членов Политбюро (фамилии тоже рассылаются из Москвы, чтобы соблюдать пропорции, соответствующие рангу каждого из них). Там, где члены Политбюро действительно будут баллотироваться (это, разумеется, опять же известно заранее), никого кроме них не выдвигают. Но Брежнев здесь не будет, он, насколько помнится, проходит обычно где-то в Ленинграде. Поэтому сейчас назовут кого-то еще, а через неделю или две члены Политбюро подпишут коллективное письмо в Центральную избирательную комиссию. Они, так же как когда-то Сталин, поблагодарят "за доверие" и сообщат, в каких округах их фамилии должны быть вписаны в бюллетени. Вот сейчас... Эх, прозевали мы с вами: уже кого-то второго выдвинули. Слышали только что аплодисменты? Это как раз назвали фамилию. Может быть, предложили кандидатуру секретаря горкома партии (все секретари обкомов и большая часть секретарей горкомов – депутаты Верховного Совета), а быть может назвали какую-нибудь Анну Ивановну Лукьянову, работницу соседнего машинного завода. Пока что личность кандидата абсолютно неизвестна присутствующим, но им это безразлично – их ведь не спросили, как в только что подслушанном нами разговоре о Вьетнаме.
Примерно месяц спустя кандидат, как бы его там ни звали, приедет сюда, появится на этой же самой трибуне. Те же операторы кинохроники отснимут митинг встречи кандидата с избирателями. Подойдет воскресенье – и все, кого вы видите вокруг, вместе с семьями, пойдут на избирательные участки и послушно опустят в урны бюллетени с именем, которое только что здесь прозвучало. Верховный Совет соберется на сессию, и Анна Ивановна Лукьянова, сидя в задних рядах (депутатов рассаживают тоже по рангам), будет поднимать руку всякий раз, когда будут поднимать ее соседи. Потом она получит депутатские талоны в ГУМ и там, в специальном закрытом отделе, купит заграничную вязаную кофту и баночку красной икры...
Крутится сталинский маховик, крутится – инерция велика!
* * *
Сейчас, когда пишутся эти страницы, с момента нашего посещения завода прошло два года. Экономическая реформа в СССР продолжается. Я раскрываю советские газеты, советские журналы и выписываю для вас, что говорят о реформе сами русские лидеры и специалисты. Всего два высказывания.
Говорит Александр Бирман, профессор Московского института народного хозяйства имени Плеханова, доктор экономических наук (хорошо помню его книгу, подводившую "теоретическую базу" под хрущевские нововведения):
"Оказывается и сейчас еще, после того как осужден "вал", заклеймлено очковтирательство и, казалось бы, сам воздух пропитан идеями экономичности, разумности и рачительности, даже сейчас металлургическим заводам устанавливают производственную программу нереальную, волюнтаристскую, так как домны, мартены и прокатные станы, на которые эта программа рассчитана, зачастую еще не построены, не введены в эксплуатацию.
Предоставим философам и социологам выяснить вопрос, почему так поступают работники Госплана".
Затем уважаемый профессор в пространной статье советует планировать получше, а предприятиям, если у них в результате "планирования" не станет денег для расчета за материалы, рекомендует... не платить своевременно зарплату рабочим. Мера, ничего не скажешь, радикальная. Помнит ли профессор, что было шесть лет назад в Новочеркасске?
Теперь дадим слово Председателю Госплана и "отцу" экономической реформы Николаю Байбакову:
"Предприятия, перешедшие на новую систему, работают по одним условиям, уже составляют свои планы по ограниченному кругу показателей, а в то же время остальные продолжают хозяйственную деятельность на иных принципах. Двусторонние обязательства между такими предприятиями не всегда удается установить".
Это из газетного интервью. А дальше в том же интервью Николай Байбаков неожиданно заявляет, что реформа вообще-то была не так уж и обязательна. "Речь идет не о преодолении какого-то спада, а об обеспечении более рационального и экономичного хозяйствования. Экономическая реформа как раз и преследует эту цель".
Да, наш собеседник, заводской экономист Александр, зорко смотрел вперед. Лидеры уже натягивают вожжи, стремясь сдержать реформистский пыл. Они не хотят говорить "Б". А тем временем промышленность ковыляет по-прежнему на дутых планах и обманной статистике.
И советские рабочие не питают иллюзий. У них все больше митингов и все меньше шансов на нормальное, человеческое существование.
Глава III. НАШИ СЛАВНЫЕ ХЛЕБОРОБЫ.
Если будет суд... – Разделяя, властвуй. – Продотряды, продразверстка и продналог. – Ночные эшелоны. – Шура Потапова, миловидный палач. – Как обойти закон. – Кукуруза под снегом. – Улучшения без надежд.
I.
- Если когда-нибудь состоится публичный суд над нынешним режимом, – сказал мне сибирский журналист, известный своими сельскими очерками, – то самыми тяжкими обвинителями на суде будут крестьяне. Ад, разверстый для них Сталиным, продолжается по сей день.
Этот человек знал деревню гораздо лучше меня, но все-таки я с ним не согласился. И дело было не только в том, что возможность публичного суда над современными русскими диктаторами представляется мне маловероятной. Я сказал моему собеседнику, что чаши страданий рабочих, крестьян, интеллигентов, переполненные до краев за последние 50 лет, практически одинаковы. Но главная его ошибка та, что всю вину за крестьянские муки он взвалил на Сталина.
В последующем споре мой собеседник признал, что ужасы в деревне начались еще до Сталина, что львиную долю ответственности за них нес Ленин.
Читая эту книгу, вы успели, вероятно, заметить, что я не пишу историю и не вдаюсь в теоретический анализ. Последующие несколько страниц будут единственным исключением из этого правила. Положение советских крестьян настолько сложно, что его невозможно понять, опираясь только на сегодняшние факты.
II.
"Основоположники марксизма", как принято именовать в России Карла Маркса и Фридриха Энгельса, не дали никаких указаний, что делать с крестьянством после пролетарской революции. Говоря о грядущей диктатуре пролетариата, они имели в виду промышленно развитые страны вроде Англии XIX века, где рабочий класс численно превосходил все остальные и продолжал набирать силы. Но Ленин готовил свою революцию в типично крестьянской стране, где пролетариат даже в начале XX века составлял скромное меньшинство. Надо было найти место в послереволюционной структуре России для 100 миллионов деревенских жителей, определить их роль в стране.
Ленин был городским жителем, образование имел юридическое. Положение в русской деревне было ему известно только из книг и газет. Среди его коллег по революционному движению не было ни одного крестьянина (к слову сказать, очень мало было и рабочих). Но все это не смутило гения революции, и он бодро "развил и дополнил" марксизм своими предначертаниями по крестьянскому вопросу. Его дилетантская теория, дополненная послереволюционной практикой, была смертным приговором русскому крестьянству.
Из сочинений Ленина очень ясно видно, что крестьян он презирал, считал людьми второго сорта, призванными обслуживать "гегемона революции" – рабочий класс. Он писал, что крестьянство насквозь пропитано мелкобуржуазной собственнической психологией, повторял слова Маркса об "идиотизме деревенской жизни", с ненавистью упоминал о патриархальном укладе сельской семьи, который, конечно же, предлагал немедленно разрушить. Маскируя это свое истинное отношение к крестьянству (которое, однако, сразу после революции воплотилось в кровавые погромы), Ленин "пристегнул" крестьян к марксизму, объявив, что послереволюционное правительство будет "революционно-демократической диктатурой пролетариата и крестьянства".
Пожалуйста, не пытайтесь постичь суть последней формулировки. Ее никто никогда толком не понимал, ее лишь послушно повторяли. Сочетание таких слов как "демократическая диктатура" равносильно фразам "черный снег" или "сухая вода", но ведь слова Ленина обсуждению не подлежат. Любое их извращение – ересь, и масштабы применения аутодафе за эту ересь совсем не те, что были в XVI веке у гуманной и нерешительной Святой инквизиции...
По Ленину, все крупные землевладельцы должны были быть экспроприированы. Лозунг революции звучал заманчиво – "земля – крестьянам", но это вовсе не означало отдельным крестьянам. На первом этапе допускалась передача отобранных земельных наделов в пользование крестьянам-беднякам, однако это была не их земля, а государственная. Крестьяне на ней были в лучшем случае испольщиками, так как львиную долю урожая следовало безвозмездно сдавать государству.
Нетрудно понять, что это означало откровенную классовую дискриминацию. Рабочие практически ничего не должны были отдавать бесплатно, они с первого дня революции обкладываются весьма низким налогом. Крестьяне же, формально уравненные в правах с рабочими ("диктатура пролетариата и крестьянства"!) были обязаны без малейшей компенсации отдавать куда больше, чем прежде доставалось помещику. Пропагандистский ленинский тезис гласил, что "за это" рабочие посылают им сельскохозяйственные машины, но это был совсем уж откровенный обман: сразу после организации машинно-тракторных станций с крестьян стали брать дополнительно тяжелую "натуроплату" за пользование машинами.
Вероятно, сам Ленин понимал, что подобная политика по отношению к крестьянам – просто-напросто высасывание соков, обыкновенный грабеж. Стало быть, требовались особые меры, чтобы удержать в повиновении и беспрепятственно грабить десятки миллионов людей. В качестве главной меры ленинская теория рекомендовала старинный метод всех тиранов – "разделяя, властвуй". Было сказано: крестьяне отнюдь не равноценны перед лицом революции. Истинно революционны только бедняки, им вся власть в деревне. К так называемым "середнякам", то есть чуть более зажиточным крестьянам, революция относится терпимо при условии их полной лояльности и сдачи государству в срок всех податей. Наконец, благополучные крестьяне, образцовые хозяева – это "кулаки", заведомые враги революции. Их надо на первом этапе всячески притеснять, а затем и экспроприировать.
Так для удержания крестьян в повиновении теория вводила в действие зависть – могучий стимулятор самых низких, самых недостойных поступков. Черная сила зависти известна любому исторически грамотному человеку. Ленин определенно был исторически грамотен, он хорошо понимал, что духовное совершенствование личности есть подавление низменных чувств, в первую очередь зависти и нетерпимости. Он это понимал и потому сделал ставку на зависть и нетерпимость.
Однако теория Ленина о судьбе крестьянства шла еще дальше. На следующем этапе, когда с "кулаками" будет покончено, и все крестьяне превратятся в бедняков (обратного движения по той же теории быть не могло, ибо крестьянин, становившийся богаче, "зачислялся" в контрреволюционеры), у них не останется иного выбора, как объединиться в коммуны. Эти коммуны, по мысли Ленина, обрабатывая землю сообща и пользуясь машинами, смогут исправно кормить рабочих и партийных чиновников. Ни земли, ни сколько-нибудь серьезного имущества в личном пользовании членов коммун быть не должно – им следовало выдавать пищу в ограниченных размерах и пропаганду в неограниченных. Так окончательно "решался" крестьянский вопрос.
Несколько забегая вперед, скажу, что еще при жизни Ленина были в порядке опыта организованы единичные крестьянские коммуны. Несмотря на исключительную поддержку государства, они распались довольно быстро. Эксперимент явно провалился, но через тридцать пять лет был, тем не менее, повторен в Китае для полумиллиарда крестьян. Результаты вам, по-видимому, известны.