- Сколько днэй до приказа?! Бистрей - живей! - и стал синхронно давить на хвост бедному дрожащему животному, при этом морща лоб и шевеля губами. Он тщательно считал каждое кошачье "мяу". Но то ли киргиз с арифметикой не ладил, то ли не рассчитал силу нажатия на хвост зверька, кот мявкнул на один день больше, что сильно рассердило Аймарова. Он со всего маху ударил кирзовым сапогом прямо в глаз коту. Кот от сильного удара несколько раз перевернулся в воздухе и с силой припечатался к стенке умывальника. Кошачий крик был такой силы, что из казармы выскочил спавший дежурный по части. Кот пулей вылетел на улицу в открытую кем-то дверь.
Позже его видели возле офицерской столовой. Он поправился, правда, глаза у него уже не было, он вытек. Кот этот получил прозвище "Нельсон", больше он и близко не подходил к казарме, опасаясь быть пойманным другим "эрудированным" солдатом.
Заместителем командира взвода и старшиной роты были также узбеки, и они не упускали случая отправлять меня на самые тяжелые и грязные работы. Им не нравилось моё поведение - ведь я не "чморился", не пресмыкался перед ними. Физические методы устрашения на меня не действовали (да и побаивались "деды" в дисбат угодить). Вот и ставили меня практически через день в наряды или отправляли на самую грязную работу, в то время как их земляки моего призыва регулярно ходили в увольнение, получая всемерную поддержку от наших младших командиров.
В полку я попал в группу авиационного вооружения, правда, самолеты были другие - Су-25, штурмовики. Командиром этой группы был капитан Колкий, самодовольный и властный, его не заботило существование солдат, и относился он к ним достаточно презрительно. Любил очень охоту. Брал с собой охотничье ружьё и бродил в поисках добычи, пока его подчиненные выполняли профилактические работы, такие, как чистка авиационных пушек. В конце августа его перевели в другую часть, куда-то на Камчатку.
Новым командиром группы авиационного вооружения стал старший лейтенант Трунин. Небольшого роста, славный парень. Не сачковал, работал со всеми, пытался как-то улучшить наш быт. Пару раз с аэродрома всей нашей группой даже выезжали на местный пляж купаться. Он оставался моим командиром до самого дембеля. Но с ним мы пересекались лишь на полётах или на профилактических работах. Трунин был холостяк, хотя ему было чуть за тридцать. Любил он рассказывать о своих похождениях в отпуске. Часто ездил в Сочи, где оставлял все заработанные за год средства, о чем ничуть не жалел.
Офицерам и прапорщикам Советской Армии предоставлялось право ежегодного бесплатного проезда в любую точку Советского Союза вместе со своей семьей.
Командир полка полковник Мерзухин временно отсутствовал. Наш штурмовой полк под его командованием воевал в Афганистане уже больше года. Базировалась часть в городе Баграме, где был большой аэродром. Прибудут они из командировки лишь в начале 1989 года. По высказываниям многих офицеров-летчиков, Мерзухин особой храбростью не отличался, в боевых вылетах не участвовал.
В Черниговке осталась всего одна эскадрилья, немного офицеров во главе с майором Шепетовым. Но он также особого рвения не проявлял, по крайней мере, по отношению к солдатам срочной службы. Бардак в части, да и в гарнизоне, был неописуемый, самый пик пришелся на осень. Личный состав был никому не нужен и практически никем не контролировался.
Служба
Служба моя заключалась в обеспечении полетов, профилактической работе, заступлении в многочисленные наряды. Пока полк находился в Афгане, полетов было немного: основная масса самолетов стояла на консервации, летала лишь одна эскадрилья.
Во время учебных полетов нужно было успевать заряжать снарядами авиационную пушку ГШ-23, вешать авиабомбы и блоки НУРСов (неуправляемых ракетных снарядов), также нужно было менять пленку на фотопушке.
Полеты были дневные и ночные. Гул двигателей, запах керосина, взлетающие и садящиеся самолеты на фоне приморских сопок - так проходили полеты.
Наряды были следующие: караул, караул на гауптвахту, наряд по кухне, по роте, КПП. Караул охранял многочисленные склады, разбросанные по всему гарнизону. Прибывая на армейском "Урале" к складу, иногда не сразу удавалось найти часового. Он сладко спал где-нибудь, нежно обняв автомат, что строжайше запрещено, но что поделать, ведь было тепло.
Тем летом один часовой из роты охраны (только призвался на службу) застрелил насмерть местного восемнадцатилетнего парня. Местные жители часто шмыгали по военным объектам. Молодой солдат с одного выстрела попал ему прямо в сердце, хотя на стрельбах не мог попасть даже в мишень. И так не очень хорошие отношения с местным населением после этого случая еще больше ухудшились.
Как и в учебке, в карауле я часто думал о своей прошлой жизни, о сегодняшнем дне, строил планы на будущее, обходя, например, по периметру огромный склад вооружения или ГСМ.
На охрану гауптвахты я первый раз заступил в конце июня. Это была гарнизонная гауптвахта, где содержались под стражей солдаты, совершившие какие-то либо проступки или преступления (неуставные взаимоотношения, побеги, самоходы и получившие дисциплинарные взыскания).
На "киче", или "губе" (гауптвахте), было пять камер (одна для предварительного заключения, одна для сержантского состава и три общие), комнаты для отдыха наряда, маленький дворик, туалет. Рядом с "кичманом" образовалось небольшое болотце, куда сливали остатки пищи.
Мой первый караул. Стояла теплая дальневосточная ночь, светила луна, от сортира нестерпимо несло нечистотами. Тусклый лунный свет освещал на стене написанный мной "Боевой листок". Какой-то азербайджанец что-то угрожающе кричал, стуча сапогом о металлическую дверь, пытаясь вытащить свои кривые, грязные пальцы из-за неровного отверстия, называемого глазком. Короче, романтика.
В наряд по роте я в большинстве случаев заступал дневальным. Главным здесь был правильный выбор территории. Самым "клёвым" считалась уборка ленинской комнаты и бытовки, на втором месте - лестница и спальное помещение, и самой позорной и тяжелой была уборка умывальника и помещения, где находился пост дневального, здесь проходили построения роты. Почему уборка умывальника не котировалась? Дело в том, что умывальник часто использовали в качестве отхожего места, ведь туалет был на улице. Нужно было спуститься с третьего этажа, выйти на улицу, перейти дорогу и попасть в нужное место.
Особенно любил там отлить небезызвестный Аймаров. Подъем, раннее утро. Солдаты, зевая, тянутся в умывальник с полотенцами, туалетными принадлежностями и видят там знакомую картину - облегчающегося с блаженной улыбкой Аймарова. Он и его многочисленные земляки "облюбовали" крайний умывальник. Южные ребята так старались, что раковина сильно пожелтела, вокруг кружился рой мух, стоял смрад. Уборка умывальника считалась позорной, лишь "чмори", находящиеся в самом низу солдатской иерархии, убирали его. Это были отверженные. На них кричали, их пинали, заставляя работать. Грязные, забитые, они готовы были на всё, лишь бы их оставили в покое. Тот же Аймаров после посещения умывальника налетал на бедного солдатика с криками:
- Почэму умывальнэк воняэт? Убрат! Бистрей - живей, бистрей - живей!..
КПП - мой любимый наряд. Наша часть заступала в наряд по КПП № 3. Небольшой домик с вертушкой, с заборчиком, через который можно легко пройти на территорию гарнизона. Жара, по пыльной дороге проезжают автомобили, оставляя после себя клубы пыли. Нужно было успеть выбежать из КПП, чтобы опустить трос, преграждающий путь авто.
Служил в нашем полку старший лейтенант Пирогов. Он был авиационным техником. Молодой, высокомерный (недавно закончил военное училище), часто кричал на солдат. Любимым его выражением было: "Сгниешь в дисбате, мразь". И вот как-то раз я немного замешкался с пропуском его старенького мотоцикла. С ним была какая-то молоденькая девушка. Заехав на территорию, он начал на меня кричать и материться, желая, наверное, сразить знакомую своей крутизной. Его величеству пришлось ждать несколько лишних секунд! Его спутница весело рассмеялась, ее это очень рассмешило.
- Игорёк, не трать время на этих идиотов, - прощебетала она, презрительно взглянув на меня. - Что с них взять?
Крепко обняв своего спутника, она прошептала ему на ухо:
- Какой ты у меня крутой! Настоящий мужик, не то, что эти недоделанные чмошники!
Пирогов от таких слов, от счастья прям засиял, резко нажал на газ. Мотоцикл слегка приподнялся над землей передним колесом, задние колеса с дикой скоростью врезались в землю, выбрасывая фонтан камней и пыли.
На прощанье он выкрикнул любимый слоган - "Сгниёшь в дисбате!" - и умчался на своем драндулете, дымя и треща на всю округу.
Хамством отличались именно техники. Летчики в большинстве своем себе такого не позволяли, они намного были умнее, культурней и вели себя менее заносчиво. Хотя летчики, безусловно, являлись элитой не только ВВС, но и всей армии. Им полагались спецпайки, лучшая амуниция, большая зарплата и т. д. Ведь от их мастерства зависел успех любой операции, они управляли машинами, которые стоили кучу денег, да и рисковали они своей жизнью не сравнимо с механиками…
Задачи наряда по кухне были такими же, как и в учебке. Все должности - хлеборез, помощники поваров - занимали наши "южные друзья". Хлеборезом был азербайджанец Алиев. Небольшого роста, с темным лицом, похожий на уродливого паука. Прохаживаясь по обеденному залу, он всегда что-то громко кричал на своем гортанном языке, ему вторили многочисленные земляки из разных сторон столовой. Напоминало это стаю шакалов. Около его каморки постоянно толпились азербайджанцы со всего гарнизона. В варочном цехе орудовали узбеки, и их земляки в большом объеме поглощали "сэкономленные" продукты. Лишь русские почему-то были разобщены и не проявляли заботы друг о друге. Каждый за себя - гибельная идея.
Странные эстонцы
Служили в нашей роте два эстонца - Матти Таска и Йоко Хукканен. Таска прибыл вместе со мной, а чуть позже подъехал и Хукканен. С Матти мы первоначально сдружились, но после прибытия его земляка он начал от меня отдаляться, и вскоре они общались только вдвоем.
В первое время мы с Таской довольно много разговаривали, он ничего не знал о Барнауле, и ему любопытно было узнать что-то новое про неизвестную для него Сибирь. Как-то, разоткровенничавшись, он кратко пересказал мне содержание письма, пришедшего от его отца. В нем старый эстонец умолял своего сына не жениться на "русской Маруське", для сохранения чистоты эстонского народа. Вот такая "дружба" народов. Таска очень заботился о своем здоровье, часто говорил мне:
- Щеня, нужно кушать масло, яйко, иначе мы умирай.
Действительно, ситуация с питанием была критическая. Кусок хлеба часто приходилось добывать с боем, я сильно похудел, остались кожа да кости. Осталась фотография того периода - показываю иногда знакомым, те меня не узнают. Так сильно похудел.
Усугубляло положение то, что в гарнизоне не было солдатской чайной, почему-то она была всё время закрыта. Так что, даже имея деньги, нельзя было их потратить. Ближайший гарнизонный магазин находился рядом с домами офицеров, куда вход солдат срочной службы был строго запрещен. Патруль безжалостно ловил просочившихся туда бойцов. Наказание было суровым - гауптвахта. Но голод гнал нас в этот магазинчик. Возвращаясь с добычей после опасного рейда, мы прятались где-нибудь в высокой траве. Обычно кушали хлеб, повидло, реже пряники, иногда пили болгарский сок.
- Белий пулка хлэпа, красивый панка павидла, сае…сь, - говорил Таска, с удивительной быстротой поглощая пищу. После таких обедов какое-то блаженство окутывало меня. Оказывается, как немного нужно человеку для счастья!
Но вскоре наша дружба с Матти закончилась. Этим летом (как, впрочем, и следующим) гарнизон накрыла эпидемия дизентерии. Полная антисанитария, грязь, мухи, тараканы, воровство в столовой и отсутствие должного контроля за приготовлением пищи со стороны командования делали свое дело. Я также переболел этой болезнью. При всех симптомах болезни (температура, частый жидкий стул, обезвоживающий организм) меня не сразу отпустили в санчасть.
Утром "добрый" дежурный по полку на просьбу отправить меня в санчасть, так как я заболел дизентерией, ответил жестко:
- Я тоже болею. Иди, служи, боец.
Дизентерией болели в то время многие, в том числе и Матти. Так вот, Таску скрутила нужда, и он "навалил" ночью прямо в ленинской комнате. Утром, когда начались разборки, он долго отпирался, затем подбежал ко мне и прошептал:
- Щеня, скащи, что это ты накакаль, а то мэня убивать, я дам тэбэ за это одын рупаль.
Я оторопел от такой наглости. Я послал его подальше, к его любимым родственникам в его Эстонию.
После этого случая я перестал с ним общаться, он еще сильнее замкнулся и был похож на затравленного рыжего зверька. Одного из котов, бежавших из казармы, называли Таской. Он тоже был рыжий, худой, облезший.
Положение эстонцев в казарме ухудшалось с каждым днем. Вскоре его и другого эстонца Йоко Хукканена обнаружили голых в одном из помещений штаба, где они были дневальными по штабу. Матти ласкал своего товарища, блаженно закатив глаза.
Меня это сильно шокировало. Проживая в сибирском "углу", сроду не видел "голубых". Зато "продвинутые" прибалты были явно не новичками в этом деле.
Опасаясь расправы, "голубков" поселили в штабе. Эстонцы стали "героями" всего гарнизона. Увидя их, многие кричали, махали руками, делали оскорбительные жесты. Пойдя в солдатскую чайную, они ели ноги унесли от разгоряченных кавказских парней.
Заступив в наряд по штабу, я спросил Таску:
- Зачем вы этим занимались? Ведь это противоестественно. Что, вам женщин не хватает?
- Я делаль массажь моему семляку, - и он скрылся в одной из дверей штаба. Больше я их не видел. Трудно сказать, что там произошло, но что они делали голые вдвоем в закрытом помещении во время наряда?
Через пять дней (всё это время они почти не выходили из штаба, за их безопасность никто не мог поручиться) этих "голубков" отправили в другую часть.
Проба сил
Неуставные отношения процветали, они были здесь так же естественны, как воздух или солнце. Конфликты возникали постоянно, часто на пустом месте.
В один из летних дней я был в очередном наряде - дневальным по роте. В спальном помещении сделал замечание одному солдату по поводу порядка, в ответ услышал дерзость. Это был Александр Тихонов (город Балаково Саратовской области), солдат младшего призыва. Мы вышли "поговорить" в соседнее пустующее спальное помещение. Вместе с нами зашел и Аймаров - будучи дежурным по роте, он жаждал понаблюдать это зрелище.
Это было больше похоже на борьбу, чем на драку. Я сделал пару бросков, Тихон тоже продемонстрировал борцовские приемы. Время шло. Мы молча боролись, пыхтя, как паровозы. Я начал уставать. Аймаров громко покрикивал нам:
- Урус, давай, бэй, бэй! Сувэр, бэй, бэй его!
Набежала среднеазиатская братва. Им хотелось зрелищ. Мне это напомнило времена татаро-монгольского ига, период феодальной раздробленности, когда русские терзали друг друга на потеху варварам. И сейчас они пытались использовать древнейший принцип - "разделяй и властвуй".
Мне это всё порядком надоело, стало противно развлекать их. Я протянул руку Тихонову, сказав: мир, мы же не будем себя калечить на потеху этого чурбана? Саня, тяжело дыша, согласно кивнул головой. Аймаров и его многочисленные земляки были сильно разочарованы нашим примирением, они еще долго махали руками, что-то громко говорили на непонятном языке…
Следующая битва произошла уже спустя несколько дней. Вместе со мной из учебки прибыл Андрей Кольцов. Парень он был тихий, какой-то беззащитный, у меня постепенно возникла симпатия к нему, желание его оберегать. Я старался ему чем-то помочь. Он был небольшого роста, не любил и не умел драться.
После обеда на Андрея Кольцова "наехал" Рахимов (несколько дней назад мы все вместе приехали в Черниговку из учебки), он хотел заставить Андрея работать за себя, но тот отказывался. Рахимов схватил Кольцова за ремень и потащил в туалет, недалеко от казармы. Узбека сопровождали еще несколько его земляков, позднее туда подбежали Аймаров, Таракан и другие его товарищи. Русские же безразлично расползлись по своим делам, лениво побрели в курилку, равнодушно наблюдая за этой омерзительной сценой. Это их не касалось, пока. Моя хата с краю, ничего не знаю. Я пошел за Андреем, поддержать его. Протиснувшись, увидел, как Свинья ударил его по щеке ладонью, приговаривая:
- Ты что, Кольцов ох…ль, чмыр, лэнинградэц, урод? Ти должэн рапотат, казель, щас гавно жрат будэшь!
Я решительно протиснулся к ним, сказав - оставь его, Рахман. Рахимов оторопело посмотрел на меня, постепенно его лицо стало наливаться злостью. Он отбросил Андрея и все свое внимание переключил на меня:
- Сувер, ты совсем ох…л? Ты чё, барзой? - сказав это, он толкнул меня в грудь.
Я взорвался. Время как будто остановилось, никакого страха, осталась одна только ярость. Мне было безразлично, что противников шесть человек. Я работал как пулемёт, мои удары сыпались один за другим. Со всей силы я заехал ему кулаком в левый глаз. Узбек рухнул как подкошенный на грязный пол туалета. Грязь, разлагающаяся моча и остатки хлорки облепили форму лежащего Рахимова. Никто из окружения узбека даже не дёрнулся. Они стояли как вкопанные, окаменев от неожиданности. Я спокойно вышел из туалета.
Бой один на один был у них не в чести. Толпой на одного - это было в их стиле (как и у азербайджанцев, киргизов и т. д.). Но драка была честной, они подхватили и утащили куда-то своего "героя". А если бы все накинулись на меня? Я об этом тогда не думал. Наступило какое-то безразличие, полный пофигизм.
Душа ликовала: "Победа - виват!!!" Враг повержен, справедливость восторжествовала. Вечером я увидел у Свиньи огромный синяк под левым глазом. Многие однополчане меня поздравляли, хвалили, некоторые не верили, что это моя работа. Хотя большинство восприняло это событие равнодушно.
Но на этом история не закончилась, продолжение следовало. В воскресенье я заступил дневальным по роте. Поев, рота ушла, и я остался один, нужно было еще сдать посуду наряду по кухне. Я спокойно пил чай, и вдруг какой-то осёл сильно пнул по лавке, на которой я сидел. Это был длинный, худой узбек из нового полка.
- Ти чё, борзый. Ти посему моего зэмлака обидел, а? Ходы сегодня к шести в столовую на разборки. Мэна завут Камилов, я узбэк.
- Хорошо, приду. Фамилия моя Суверов, а я русский.
Узбек зло рассмеялся и провел ладонью по горлу.