Несмотря на неудачу, первая атака принесла команде определенную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены недостатки, ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло, боевую выучку экипажа. Кроме того, подводники в какой-то степени обстрелялись.
Велико было, конечно, и разочарование. Но оно было забыто очень скоро.
На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный офицер лейтенант Глотов.
- Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот по этому направлению, - уступил он мне место у окуляра.
Я с трудом различил на белом фоне облаков несколько еле видимых клубков дыма.
- Надо. Дымы судов, - авторитетно заявил я.
Вербовский еще из своей каюты приказал сыграть боевую тревогу. Подводники помчались к своим боевым механизмам.
Неискушенный человек, глядя на эту картину, непременно был бы поражен. Полуодетые или почти раздетые здоровенные парни, держа в зубах ботинки или часть одежды, с суровыми лицами, безмолвно, очертя голову бежали в разные стороны, толкая друг друга.
- Что? Конвой? - Вербовский едва выговаривал слова. Хотя от каюты до центрального поста расстояние было небольшим, но, пробежав его, он запыхался.
В нашем соединении Вербовский был единственным командиром подводной лодки, убеленным сединами. Он обладал большим опытом воспитания и руководства людьми, но преклонные годы брали свое, и энергия, так необходимая на подводной лодке, в нем заметно иссякла. Бывали случаи, когда он уставал настолько, что не мог вращать даже перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовокого оставляло желать лучшего. На внезапные события он реагировал раздраженно, излишне волнуясь, впадал иногда в суматоху.
- Дымы судов, товарищ командир! - отчеканил Глотов, уступая место у перископа.
- Только и всего? - Вербовский заметно остыл.
- Дыму без огня не бывает, - ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.
Командир более десяти минут смотрел в перископ, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и скоростью. Направление нашего курса было таковым, что если бы дымы означали появление конвоя, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали возможность атаковать врага. Я это отчетливо видел по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.
- Надо бы доложить ему, но с его самолюбием... прямо беда. Как бы хуже не было.
- Я тоже так думаю, - согласился я с комиссаром, - возможно, хуже будет.
Вербовский обладал одним большим недостатком: он обыкновенно считал, что никто из его подчиненных не способен подсказать ему что-либо умное.
- Однако, - Станкеев словно прочел мои мысли, - сейчас шутить нельзя. Доложи командиру свои расчеты!
- Есть, - ожил я. - Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов! В противном случае, если конвой идет вблизи берега, можем оказаться вне предельного угла атаки к моменту его визуального открытия!
- Молчать! - гаркнул на меня Вербовский. - Не мешайте работать!
- Я только доложил свои расчеты, товарищ командир, - пояснил я.
- Ваша обязанность иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас опросят!
- В мои обязанности входит докладывать свои соображения командиру, - обиделся я.
- Молчать! - гневно повторил Вербовский, не отрываясь от давно уж поднятого перископа. - Ещё одно слово, и я вас выгоню из отсека.
- Есть! - буркнул я, сконфуженно глянув на озадаченного Станкеева.
В отсеке водворилось полное молчание. Паузу нарушил сам Вербовокий, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он передавал данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл залпом произносимых слов. И тут же мне стало ясно, что возможность атаки упущена из-за неправильного предварительного маневрирования.
- Мы находимся за предельным углом атаки, - немедленно доложил я командиру, - следует лечь на боевой курс и попытаться...
Вербовскяй, не дав мне договорить, снова осадил меня за советы и приказал рулевому ложиться не на боевой, а на совершенно другой курс. Он решил еще раз уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.
- Так атака не получится! - вырвалось у меня.
- Вон из отсека! - гневно крикнул Вербовский, вытаращив на меня налитые кровью глаза. - Отстраняю вас! Передать дела Любимову!
Я передал таблицы, секундомер и приспособления для записи штурману и отошел в сторону.
Идя новым курсом, почти параллельным с конвоем, "Камбала", имея под водой гораздо меньшую скорость, все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.
Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить. Он вдруг приказал ложиться на боевой курс и приготовиться атаковать.
Новую ошибку допустил боцман, который перепутал положение горизонтальных рулей и нырнул на большую, чем следовало, глубину. На него едва ли не с кулаками набросился Вербовский. Сазонов, взволнованный до неузнаваемости, так и не смог прийти на заданную глубину. Командир его прогнал с боевого поста и поставил другого человека.
Этим неприятности не ограничились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и, вместо того чтобы из кормовой дифферентной системы качать в носовую, пустил воду в обратном направлении. Вербовский и на него обрушился с неменьшим пылом, чем на Сазонова, но с поста не прогнал.
Видя общее смятение, растерялся и рулевой сигнальщик, который вместо ста девяноста восьми градусов неизвестно сколько времени продержал корабль на курсе сто восемьдесят восемь градусов.
Когда, наконец, центральный пост успокоился и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой уже ушел. Ни о какой атаке мечтать уже не приходилось.
Вербовский долго смотрел в перископ "Камбалы", идущей почти в кильватере, но далеко сзади конвоя, который, очевидно, даже не подозревал о нашем присутствии в районе своего следования.
В отсеке все избегали смотреть друг другу в глаза. Стыдно было не только за провал, но я за бахвальство и самоуверенность, в которой каждый из нас в той или иной мере неоднократно расписывался еще в базе, на переходе и даже на позиции.
Казалась, ничто уже не могло нас развеселить. Но на войне, оказывается, бывают неожиданности, которые нельзя предусмотреть.
- Транспорт взорвался, тонет! Одновременно со словами командира мы отчетливо услышали два отдаленных раскатистых взрыва.
- Что случилось?
- Он же видит, что мы не можем, вот и решил сам утонуть, - довольно некстати рассмеялся лейтенант Любимов, вызвав прилив нового гнева у Вербовского.
- Транспорт на мине взорвался, - бросил командир, закончив пространное нравоучение съежившемуся, как загнанный в ловушку кролик, штурману.
- Нет, не то, - решительно возразил Иван Акимович, - транспорт утопила "Зубатка".
- Нет, - упорствовал Вербовский, - "Зубатка" должна быть гораздо южнее.
- Так она, видно, пошла навстречу врагу... Командир остался при своем мнении, хотя, как потом выяснилось, транспорт действительно потопила подводная лодка "Зубатка", которой командовал старший лейтенант Александр Девятко.
Весть о том, что фашистский транспорт погиб, молнией облетела все отсеки. Люди, казалось, совсем позабыли о своей боевой неудаче.
Словно деревянной кувалдой били по легкому корпусу подводной лодки, - до нашего слуха начали доходить звуки отдаленных подводных взрывов.
- Право руля! Ложиться на курс десять градусов! Хм, и немцы тоже, как и наш Иван Акимович, думают, что их атаковала лодка, - ухмыльнулся Вербовский, опуская перископ. - Начали бомбить море...
- Они преследуют лодку, - Ставкеев твердо стоял на своем. - Во всяком случае, хорошо, что мы поворачиваем на обратный... А то утопила "Зубатка", а, не ровен час, отлупить бомбами могут нас. Куцему всегда попадает больше всех.
- Да, правда, совести-то у фашистов... - начал было Любимов.
- Отставить болтовню! - грубо оборвал его Вербовский. - Непонятная у вас страсть к болтовне...
Новые взрывы глубинных бомб еле улавливались. Постепенно их вовсе не стало слышно. Мы отошли к северу.
Вербовский вызвал меня в кают-компанию. Там уже были Иван Акимович и Любимов, разложивший на столе крупномасштабную карту района боевых действий.
- Давайте проанализируем графически ваше предложение и мои действия! - с ходу предложил командир.
По смягченному тону я понял, что с ним уже побеседовал Иван Акимович.
На карте были вычерчены несколько возможных вариантов атаки при различных способах боевых действий. После тщательного изучения тех и других Вербовский, к его чести, признал, что мое предложение, хотя и не полностью обеспечивало гарантированную и успешную торпедную атаку по транспорту фашистов, было наиболее целесообразным. Он принял вину за срыв атаки на себя, хотя львиная доля ее лежала и на Сазонове, и на Калякине, и на мне. Ведь не кто другой, как я, помощник командира, был ответствен за слаженную и четкую работу центрального поста, который не выдержал испытаний. А центральный пост - это мозг подводной лодки. От его четкой работы зависит успех в бою.
Ошибки, способствовавшие срыву атаки, были с большой тщательностью разобраны не только непосредственными виновниками, но и остальными товарищами. Подводники, выполнявшие свои обязанности отлично, были поощрены приказом командира, несмотря на то, что корабль в целом не имел боевого успеха.
Оставшиеся дни пребывания на позиции не принесли ничего нового. Мы больше не имели встречи с транспортами и судами фашистов. "Камбала" повернула курсом в базу.
Возвращались мы ранним летним утром. Солнце еще не .успело осветить верхушки гор, амфитеатром окружавшие наше место базирования.
В войну у подводников выработалась традиция, по которой лодку, возвращавшуюся из боевого похода с победой, встречал весь личный состав соединения, независимо от того, в какое время суток она входила в базу. Нам такая торжественная встреча не полагалась. Нас должен был встретить лишь командир дивизиона. Однако лишь только мы показались в бухте, нас засыпали поздравлениями с береговых постов наблюдения. На кораблях выстроились стройные ряды матросов, старшин, офицеров. На многочисленных мачтах взвились флажки - сигналы с поздравлениями.
- Что это? - невольно вырвалось у Вербовского.
- Вероятно, недоразумение, - спокойно ответил Станкеев.
- На всех кораблях и постах позывные "Зубатки"! - внес пояснение доклад сигнальщика.
Произошло недоразумение.
- Поднять наши позывные! - не без досады скомандовал Вербовский сигнальщикам.
На всех кораблях, словно по единой команде, сигналы были спущены, но взамен их немедленно взвились новые флажные сочетания, адресованные нам: "Поздравляем с благополучным возвращением, желаем успехов!"
Мы ошвартовались у небольшого пирса, рядом с плавбазой "Нева", на которой размещался штаб соединения. На носовую надстройку "Камбалы" поднялся командир дивизиона капитан второго ранга Успенский, опытный и умный моряк. Он принял доклад Вербовского, пожал ему руку и поздравил с благополучным возвращением из похода. Ни в выражении его лица, ни в голосе не было и намека на нашу неудачу. Но мы отлично понимали свое положение. И, казалось, в то утро все нам говорило о невыполненном долге перед Родиной.
- Прошу выстроить весь экипаж на верхней палубе! - обходя с рукопожатием людей, оказавшихся на носовой надстройке лодки, приказал комдив.
После обычных приветствий Успенский коротко рассказал подводникам о том, что с минуту на минуту ожидается доблестная подводная лодка нашего соединения, победительница "Зубатка". Она уничтожила итальянский танкер и немецкий транспорт с войсками и вооружением.
- Вы себя, конечно, чувствуете несколько... неловко, - комдив понизил тон: - Имели встречу с противником и не смогли его утопить. Но это не должно омрачать праздника, который подарила нашему дивизиону "Зубатка". Да и вы еще будете иметь возможность скрестить оружие с врагом. Главное, извлечь правильный урок. Ваш поход должен послужить уроком, школой, наукой.
В конце бухты показалась подводная лодка. На мачтах взвились флажные сигналы поздравления. Оглашая бухту бравурными звуками, на плавбазе духовой оркестр заиграл встречный марш. Комдив простился с нами, сошел с борта и побежал к соседнему пирсу, чтобы встретить победительницу.
Командир подводной лодки
В каюту поспешно вошел запыхавшийся Лыфарь.
- Вот это мне нравится! - развел он руками, хлопнув дверью.
- Что? - я отодвинул от себя книгу и повернулся к товарищу.
- Тебя везде ищут, а ты...
- Кто ищет?
- На лодке ищут, - Лыфарь поднял правую руку и потряс ею в воздухе. - Все порядочные помощники обычно находятся... Ты знаешь где?
- Так я же по плану занимаюсь. А ты пришел мешать мне?
- Павел Иванович тебя вызывает.
- Кто? - я поднялся с места.
- Командир бригады. Вернее, он вызывал тебя полчаса назад. Ты не был у него? Может быть, уже и не вызывает...
В дверь постучали. В каюту влетел раскрасневшийся Глотов.
- Товарищ старший лейтенант, - быстро заговорил он, - вас вызывает контр-адмирал!
Павел Иванович Болтунов пользовался большим авторитетом у подводников флота. Каждый вызов к нему был событием, даже если он был следствием не совсем приятных для офицера или матроса причин. Но за мной никаких прегрешений не числилось.
Входя в каюту начальника, подчиненный не может не испытывать волнения, имеющего заметный привкус страха. Такое чувство тем сильнее, чем большим авторитетом пользуется командир. Павел Иванович Болтунов принадлежал именно к числу начальников, которые просто и с легкостью могут внушать подчиненным уважение и любовь к себе.
- Поздравляю с назначением командиром подводной лодки! - этими словами встретил меня командир бригады и протянул мне руку.
- Благодарю, товарищ адмирал! - едва нашел я ответные слова.
Неожиданная новость сбила меня с толку.
День назначения на должность командира корабля исстари считается наисчастливейшей вехой в биографии офицера. Стать самостоятельным и полновластным командиром корабля удается далеко не каждому офицеру. Этой чести удостаиваются только лучшие, наиболее подготовленные. Я же не считал себя отличающимся от товарищей, поэтому вместе с радостью испытывал какую-то неловкость и смущение.
- Уверен, что вы хорошо проявите себя на новой должности, - напутствовал Павел Иванович, дружески глядя на меня своими умными, добрыми глазами. - Командовать кораблем трудно, ответственно и очень ответственно. Учиться много надо. Учиться у начальников, у товарищей и... у подчиненных. Не думайте, что раз вас назначили командиром, вы уже всё знаете. Многое, чего вы не знаете, знают подчиненные...
- Так точно! - вставил я больше автоматически, нежели осознанно.
- Зазнайство - враг любого успеха, - продолжал комбриг, медленно отходя за стол на свое место. - Имейте в виду: главное - люди и их воспитание. У нас на лодках золотые люди. Надо только правильно и грамотно руководить ими. У командира должен быть стальной характер и доброе, отцовское, заботливое сердце...
Командир бригады, еще раз пожелав успехов, отпустил меня.
Я все еще не успел освоиться со своим новым положением, поэтому, когда я шел в каюту, вид у меня был растерянный.
- Что с тобой? Будто невесту кто-то похитил? - спросил меня встретившийся на пути мой друг Николай Белоруков.
- Командиром лодки назначен, - сказал я, озадаченно посмотрев в глаза Николая.
- Поздравляю! Радоваться же надо, а ты... будто тебя избили бамбуковыми палками. - Он ободряюще потрепал меня по плечу. - Уверен, что из тебя получится командир. Но знает ли начальство, что ты...
- Что? - недоуменно переспросил я.
- Что ты дикарь и от тебя всего можно ждать?
- Ты вечно шутишь, Коля, а мне не до шуток. Пойдем лучше поговорим серьезно. Ведь надо переварить такое событие, - и я потащил его в свою каюту.
Николай Павлович Белоруков был помощником-командира подводной лодки "Сталинец". Эго был веселый и энергичный человек.
- Ты что делаешь в чужой каюте? - бросил Белоруков Лыфарю, который дожидался моего возвращения от комбрига. - Видно, хорошо усвоил: если хочешь жить в уюте, спи всегда в чужой каюте.
- Какое взыскание огреб? - опросил Лыфарь.
- Никакого.
- Он, брат, назначен командиром. Постой... командиром какой лодки ты назначен?
- "Малютки".
- Ты? Поздравляю! - Лыфарь вскочил с места, схватил меня за плечи и начал дружески тискать.
Наша беседа, на которой Белоруков и Лыфарь дали мне много ценных, товарищеских советов, длилось более часа.
На "Камбале" меня ждали новые поздравления и душевные рукопожатия.
- Я, конечно, знал, что вас назначат командиром, - заявил Пересыпкин после обычного поздравления. - Мне, конечно, даже приснилось.
- Вы довольны?
- Конечно, доволен!
- Расставанию с таким помощником командира, как я...
- Да нет! - возразил матрос под общий смех окруживших нас подводников. - Я рад, конечно, что вас назначили командиром, но не потому, конечно, что расстаемся с вами...
Пересыпкин постоянно злоупотреблял словом "конечно".
- Наверно, и потому тоже, - продолжал шутить я.
- Хоть вы меня, конечно, и на губу посадили, - оправдывался Пересыпкин, - но, конечно, правильно посадили... Мина тоже сказала, что, конечно, правильно посадили... А за правду только нюни обижаются, а настоящие, конечно, матросы только уму-разуму набираются.
Пересыпкин имел в виду случай, когда он был наказан мною за опоздание на разводку дежурно-вахтенной службы.
- А где. Мина сейчас? - вдруг вспомнил я. - Ведь она была в Севастополе.
- Мина-то? - Пересыпкин расцвел. Со своими торчком стоявшими усами он напоминал в эту минуту котенка, готового вспрыгнуть на стол.
- Мина, говорят, замуж вышла за какого-то разгильдяя! - крикнул кто-то из толпы матросов.
- Вот в это уж никто не поверит. Она порядочная девушка, - заступился Свистунов.
- Мина, конечно, была здесь, - Пересыпкин не обратил внимание на насмешки товарищей, - а сейчас на фронте.
- Пишет?
- Редко, конечно, - матрос понизил тон.
- Ну и редко! - расхохотался друг Пересыпкина Додонов. - Да он писать ответы не успевает.
- Как это не успеваю? - пробрало, наконец, Пересыпкина. - Конечно, не успеваю, когда враз приносят кучу писем, а потом... по два месяца нет.
В последний раз беседовал и шутил я с подводниками "Камбалы". После Пересыпкина разговор зашел о матросе Додонове, затем вспомнили Сазонова, Калякина, н так более половины экипажа были "проработаны" веселыми матросскими шутками.
Поздно вечером меня провожали подводники "Камбалы".
Стоя на подножке камуфлированного вагона военного поезда, я по очереди еще и еще раз жал руки бежавшим за поездом подводникам.
- Вы побрейте все же усы! - крикнул я Пересыпкину, который третий раз прощался со мной. - Стариком быть всегда успеете!
- Кто его знает, успею ля! Война! Мина говорит...
Последние слова рассмешили товарищей, но я так и не узнал, что говорила Мина своему жениху.
Рано утром 17 июня 1942 года поезд доставил меня на станцию назначения.