Наши артиллеристы успели сделать всего лишь один, да и то неудачный, выстрел. У самого борта подводной лодки разорвались две бомбы. Палубу и мостик залило водой. Лодку так тряхнуло, что в первое мгновение у меня не оставалось сомнения в том, что она поражена прямым попаданием.
Самолет тут же развернулся для повторной атаки. Однако на этот раз наша единственная пушка и пулемет сумели помешать атаке врага. Новые бомбы упали гораздо дальше, чем в первый раз. Они не причинили нам вреда.
В третий раз самолет зашел с кормы с явным расчетом избежать сектора обстрела пушки. Разгадав замысел врага, мы начали маневрировать. Вся кормовая часть надстройки и мостик мгновенно покрылись железной пылью, поднятой пулями. Но Викентьев не растерялся. Он хладнокровно выпускал одну за другой длинные пулеметные очереди.
Миновав траверз подводной лодки, самолет резко повернул сперва влево, затем вправо и, пролетев вперед по нашему курсу, вдруг рухнул в море. Все это произошло так быстро, что никто даже не заметил всплеска воды от его падения.
- Нырнул в... пропасть! - вскрикнул сигнальщик и так и остался с открытым от удивления ртом.
- Держать на точку падения самолета! - скомандовал я.
Изменив на несколько градусов курс, подводная лодка двинулась к месту падения самолета.
- Прямо по носу масляное пятно! - крикнул сигнальщик.
Подводникам предстояло несколько разочароваться. На месте падения самолета было обнаружено лишь пятно, которое медленно разрасталось. Самолета никто из нас не увидел. Он бесследно исчез.
- Два самолета! Справа двадцать! Высота триста! На нас! - крикнул сигнальщик.
Но они уже не были нам страшны: неисправности были уже устранены, и мы смогли погрузиться.
В жилом отсеке, поздравив матросов с победой над фашистским стервятником, я отыскал глазами Викентьева, которому санитары перевязывали рану. Рана была неопасная - в мягкие ткани ноги.
- Благодарю за службу! - крепко пожал я руку матроса.
- Служу Советскому Союзу! - довольно громко ответил Викентьев и радостно вспыхнул. - Только случайно, наверное, угодил я в него.
- На войне всегда и все кажется случайным, - перебил я, обращаясь ко всем находящимся в отсеке подводникам. - Одно, бесспорно, не случайно: победа дается тому, кто готовит себя к ней, кто много и серьезно учится, любит свое дело и любовно к нему относится.
Выйдя из отсека, я направился навестить спасенного нами летчика.
- Пришел в себя! Разговаривает! Зовут его Василий Сырков, - затараторил, радостно всплескивая руками, как бы не веря себе, Свиридов.
Василий Сырков не только пришел в себя, но и довольно бодро разговаривал с подводниками.
- Как себя чувствуете? - обратился я к летчику, подойдя к его койке.
- Хорошо... Бинты мешают говорить...
- Пока нельзя снимать, - поспешил пояснить Свиридов.
- Врач у вас строгий, - я показал глазами на Свиридова.
- Заботливый, - глухо отозвался летчик.
- Вы можете очень коротко рассказать, что случилось с вами? Надо донести командованию...
- Могу, - начал Сырков. - Эскадрилья была перехвачена двадцатью фашистскими истребителями. Против нас дрались три "мессера". Двух из них мы "схарчили", а третьему удалось нас подбить. Были вынуждены сесть на воду и попытаться "прирулить" самолет в базу. Место посадки фашисты, вероятно, засекли и послали за нами катер. Мы пытались покинуть самолет и не заметили, как почти вплотную к нам подошел катер-охотник... Открыли огонь с большим опозданием. Катер успел с ходу врезаться в самолет и протаранил его, кажется, насквозь. К нам на борт вскочили фашисты... Тут-то и началась борьба. Я сидел у пулемета. Какой-то верзила ударил меня автоматом. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел, что лежу на палубе катера, а около меня два фашиста. Наверное, только они и уцелели. Болела левая рука. Я осторожно глянул вокруг себя. Заметил немецкий автомат. Не медля ни секунды, вскочил на ноги, схватил одной рукой автомат и со всей силой ударил им по голове фашиста. Он упал за борт. Второго ударить не сумел. Он кошкой подскочил ко мне, свалил на палубу. Мы боролись долго. Не помню, как очутились в воде. Что было дальше, не знаю... Очнулся вот... у вас.
- Молодец! - вырвалось у меня. - Теперь вы в безопасности, быстро поправитесь.
- Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир... .
- Я-то скоро поправлюсь. А вот другие наши ребята...
Мы все опустили головы...
Свиридов оказался прав: когда мы входили в базу, Сырков почти совсем поправился.
Прощай, Черное море!
Утром 9 марта 1944 года меня вызвал к себе командир дивизиона и на словах передал приказ о срочном откомандировании экипажа "Малютки".
- Завтра вы со своими людьми должны быть в Поти, во флотском экипаже базы.
- Так быстро? - спросил я, удивленный новостью.
- Война, Ярослав Константинович! - коротко, но многозначительно ответил комдив.
- Кому прикажете передавать корабль?
- Мне. Специалисты уже пошли на лодку для проверки.
- Куда же нас направляют, товарищ капитан второго ранта? - решился спросить я, видя, что комдив не собирается говорить об этом.
- Если бы я знал, то не забыл бы вам об этом сказать. Но дело в том, что начальство после моего такого же вопроса только упрекнуло меня в излишнем любопытстве.
Комдив развел руками и, улыбаясь, посмотрел мне в глаза.
- Думаю, что на нашем театре войны скоро для подводников - штыки в землю... А на других театрах еще придется повоевать. Почему бы, например, черноморцу не попробовать свои силы на Балтике или на Севере?.. Однако это мои догадки, - предупредил комдив.
Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то путем уже были осведомлены об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.
- Тебе повезло, я прямо завидую, - дружески хлопнул меня по плечу Астан Кесаев. На его продолговатом, женственно-красивом лице и на самом деле обозначалось что-то похожее на зависть. - Я не шучу! Вы наверняка поедете на Север... Там настоящая подводная война. В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко.
С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали ко дну холодного моря Баренца вражеские транспорты и боевые корабли.
В северной Норвегии дорожная сеть развита слабо. Снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки прерывали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и питание войскам своего левого фланга и прекратило всякие наступательные действия на этом важном участке фронта.
На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. К 1944 году все более или менее крупные их транспорты уже были потоплены. Наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.
Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день:в базе. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды - моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.
В подводной службе, особенно во время войны, есть много своеобразий. Они определяются главным образом тем, что все члены экипажа корабля делят одну судьбу. Случаи ранения на лодке очень редки, - разве что во время бомбежки ударится кто-либо о переборку или крышку люка.
За два с лишним года состав экипажа "Малютки" почти не изменился. Разумеется, это были уже не те матросы, которых я застал в первый день моего прибытия на лодку. Два года войны закалили подводников, люди возмужали, окрепли, экипаж сплотился настолько, что его члены понимали друг друга буквально с полуслова.
Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе "Эльбрус", затем по берегу.
Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.
- Разреши абращатца к тебе, начальник! - услышал я позади себя коверканные русские слова.
Это был высокий, сухопарый грузин, убеленный сединами Бесо.
- Чем могу служить? Здравствуйте! - ответил я по-грузински.
- Куда идете? Можно сказать мне? - его висячие и белые как лунь усы зашевелились.
- А вам... зачем это знать?
- Как зачем? Я должен знать, куда идет жених моей единственной дочери!
- Какой жених? Ничего не понимаю...
- Владимир... жених.
- Какой Владимир? Их у нас три.
- Трапезников Владимир.
- Ах, вот оно что!.. Вашу дочь зовут Тинико?
- Да-а, Тинико, - старик улыбнулся горделиво и любовно.
- Здравствуйте! - из-за спины собеседника вдруг вырос старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года - после скандала, который учинил в его доме Поедайло.
- Пришли нас провожать?
- У него тоже жених дочери... уходит с вами, - пояснил Бесо.
- Да ну?! Кто же?
- Поедайло! - не без гордости ответил Григорий Фомич.
- Поздравляю. Он хороший матрос.
- А Владимир плахой, да? - воскликнул Бесо, не на шутку встревожившись, так как услышал похвалу по адресу только одного матроса.
- О присутствующих не говорят, - я показал на Трапезникова, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял невдалеке.
- Тогда скажи мне и Грише Фомичу, куда вы идете? - Бесо упорно старался говорить по-русски.
- Не знаю.
- Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далика или не далика идешь?
Убедившись в бесплодности допроса, недовольные старики простились сперва со мной, затем обняли смущенных женихов.
- Ярослав Константинович! - из толпы вынырнул Метелев. - Ты что ж это? Не простившись, уходишь?
- Вот... прощаемся. - Я пожал руку дяди Ефима. - За нашим воспитанником Васей прошу, дядя Ефим... посмотрите за ним. Нам не разрешили взять его с собой... Он к вам привязан как к родному человеку и...
- Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба: дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды... Сейчас война!
- Это верно он говорит, - из-за спины Ефима Ефимовича выросла знакомая фигура Селиванова. - Но за "малюточников" можно не беспокоиться.
- Время вышло, Ярослав Константинович, - вслед за рабочими торопливо пожал нам руки Лев Петрович.
Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.
Кто-то, кажется Терлецкий, затянул, и остальные немедленно подхватили песню:
Прощай, любимый город!
Уходим завтра в море...
- Товарищ командир! - воскликнул Цесевич, указывая пальцем на одиноко стоявшую у северной стенки "Малютку". - Это наш Вася!
Экипаж был тронут вдруг поднявшимся над "Малюткой" сигналом: "Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!" Звуки песни оборвались. Все мы с горечью смотрели на судно.
Набегавшая волна мягко покачивала его. Порт скрылся за горизонтом.
Я стоял у борта. Ко мне подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, полагая, что его никто не видит, долго стоял около торпедного аппарата, потом прислонился к нему, прижался щекой.
Подслушивать его разговор с аппаратом Свиридов не стал и тихонько вышел из отсека.
- А как вы там ночью очутились? - спросил я.
Усмешка, с которой рассказывал все это Свиридов, тотчас же исчезла с его лица. Лицо его стало задумчивым и смущенным.
Оказалось, что он зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.
- Я написал, что для наших аппаратов манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять через каждый месяц. Их принято менять через три месяца, а у нас так нельзя. Потом писал, что нужно особенно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят и могут вызвать срыв выстрела.
Потом... что после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов...
- И длинное у вас получилось письмо?
- Четыре страницы. Иначе нельзя, товарищ командир! - горячо объяснил Свиридов. - В инструкциях этого нет, а новый человек придет...
- Не спорю, - согласился я. - Думаю, что ваш преемник будет доволен.
Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки...
Во флотском экипаже было шумно и многолюдно. Оказалось, что по таким же срочным вызовам прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки "Щука". Всего собралось около двух тысяч человек.
Командир базы объявил, что мне приказано срочно сформировать железнодорожный эшелон из моряков Черноморского флота и что меня назначили возглавлять его.
Порядок поведения в пути пришлось установить весьма жесткий: ни одному человеку не разрешалось без моего ведома выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.
Ночью эшелон вышел со станции Поти. Он должен был следовать по маршруту Поти - Туапсе - Ростов - Москва - Мурманск.
В Туапсе нас ждали первые неприятности.
- Мост через реку Пшиш уничтожен. Ведутся работы. Вам придется стоять в городе. Другого выхода нет, - сухо доложил мне комендант вокзала. По его словам, ранее 22 марта и думать не придется о продолжении пути.
Узнав, что в Туапсе находится начальник дороги, я по наивности обратился к нему с просьбой поскорее закончить ремонт моста, потому что наш эшелон имеет срочное назначение. Он мне ответил:
- Молодой человек, я понимаю вас. Меня не нужно убеждать. Кроме вас, дорогу ждут и другие. Есть составы с более срочным назначением, чем ваш.
Так закончился разговор с генерал-директором тяги.
Перспектива недельной остановки не на шутку пугала меня.
Мы принялись совещаться и решили попытаться использовать личный состав эшелона на работах по восстановлению моста.
К счастью, я еще застал на вокзале начальника дороги и добился его согласия. В ту же ночь эшелон был перегнан в район реки Пшиш.
Начальник строительства объяснил мне, что восстановлению моста придается огромное значение и что он каждые три часа докладывает о ходе работ по прямому проводу в Москву.
Было решено разбить наших людей на три смены. Во главе каждой смены стояли офицеры-подводники. Смены, в свою очередь, делились на группы, по двадцати пяти человек каждая.
Уже через час после нашего прибытия работа закипела.
Наибольшие трудности представляло возведение трех быков. Стальной каркас их был заложен еще до нас. Теперь шли бетонные работы. Строительные материалы поступали своевременно. Стены плотины, которая возводилась для изменения профиля .водостока, буквально росли на глазах.
- Поворачивайся, черноморская медуза, видишь, наша половина отстала, - шутливо бранил загорелый детина щуплого на вид матроса-подводника Сахарова, тянувшего вместе с ним вагонетку, груженную битым камнем.
- Пощадите его, - вмешался начальник строительства, - он ведь намного слабее вас.
- Он моим начальников назначен - значит, тяни, не отставай. У нас, у куниковцев, такой закон, - скаля в улыбке крепкие зубы, возразил здоровяк, вытирая с лица пот.
Куниковцами называли матросов, воевавших в отрядах морской пехоты под командованием Цезаря Куникова, прославившего себя и своих людей в горячих схватках с врагом. Одно упоминание этого имени приводило в ужас фашистских оккупантов. К этому времени Куников пал смертью храбрых. Его место занял отважный Ботылев, упорно называвший себя и своих подчиненных куниковцами.
- Я хорошо знал Куникова, - неожиданно сказал начальник строительства. - Это был действительно воин. Необыкновенной храбрости человек!
Здоровяк матрос, пристально посмотрев на начальника строительства, остановил свою вагонетку.
- Я вас припоминаю теперь. Вы у нас в гостях были. Я с Куниковым с первого дня войны сражался...
- В Новороссийске? - с интересом спросил начальник строительства.
- Да, я вас еще до автомобиля провожал, помните? Остапчук моя фамилия...
- Как же, помню! Вы тогда нас всех спасли, - и он горячо пожал руку матросу.
Как это всегда бывает в подобных случаях, начались воспоминания.
- К "бате" я попал с крейсера "Красный Кавказ", где служил комендором, - не без гордости объяснял моряк. - Пришлось воевать на сухопутье... Но ничего, поработали мы и на берегу...
- Нас называешь медузами, - вдруг вспомнил свою недавнюю обиду Сахаров, - а ты сам-то, оказывается, глухарь.
"Глухарями" на войне именовали артиллеристов.
Я ходил по строительной площадке, приглядываясь к работающим матросам. Большинство из них участвовало в конвейерных цепочках. По их рукам камни, словно по волшебству, скачками перепрыгивали к месту назначения.
- Как работается, орлы? - спросил я, подойдя к одной из цепочек.
- Нормально, товарищ капитан третьего ранга, - ответило сразу несколько голосов.
- Работать лучше, чем ждать торпеду от ваших коллег - подводников, - сострил кто-то.
- Или огребать глубинные бомбы от ваших коллег - надводников, - добавил какой-то подводник.
Шутливая перебранка всех оживила. А в ста метрах от реки на небольшой площадке работали с лесоматериалами, пилили, строгали... Невдалеке тарахтела бетономешалка. Около нее тоже виднелась большая группа матросов.
Работы не прекращались круглые сутки...
Через шесть дней наш эшелон первым прошел по восстановленному мосту. Дорога Армавир - Туапсе на три дня раньше срока вошла в действие. Мы немало гордились своим участием в ее восстановлении и, надо сказать, не без оснований.
По случаю окончания работ на станции Белореченская был проведен митинг. В приказе начальника дороги всем морякам выносилась благодарность, а тридцать три человека из нашего эшелона получили значки "Отличный восстановитель" и "Почетный железнодорожник".
Наш поезд помчался по освобожденному Донбассу. Мелькали сожженные станции, взорванные мосты, развалины разрушенных городов, черные пепелища на месте недавних селений.
Острая ненависть к врагу с новой силой овладевала моряками.
Одно дело, когда человек знает о чем-либо из книг, газет, журналов, и совершенно другое, когда он воочию убеждается в этом же. Мы были потрясены картинами разрушений. При отступлении под натиском наших войск фашисты уничтожали и предавали огню все, что могло быть уничтожено и сожжено.
- Вот из каких мест Вася к нам прибыл, - припомнил нашего воспитанника Свиридов, глядя в окно вагона. - Где-то он теперь?
Подобрали мы Васю год назад в одном из приморских городов, подожженных фашистской авиацией.
Лодка стояла в порту неподалеку от судоремонтного завода, когда начался очередной налет противника.
Фашистские бомбы падали на санатории и дачи, поражали мирное население.