Дело осложнилось тем, что поверхность воды была усеяна мелкобитым льдом. На трехбалльной волне каждый из этих осколков легко было принять за перископ подводной лодки.
Все орудия транспортов - на каждом "Либерти" было по две спаренные пушки - стреляли с полной скорострельностью. Никто не считался с тем, что снаряды рикошетировали о поверхность воды и в любую минуту могли угодить в соседние транспорты.
- Что происходит, мистер капитан? - невольно спросил я Мейера.
Он посмотрел на меня и пожал плечами в знак того, что не понимает моего вопроса.
- Для чего такая стрельба? - пояснил я.
- Отражаем нападение ваших коллег, мистер командер. Не играть же нам танго, когда один из "Либерти" вместе со своей командой идет ко дну.
- Какой транспорт тонет? - Мне пришлось кричать, чтобы капитан расслышал меня в грохоте орудий.
- "Вильям Эстейер", номер "28Ф".
Я побежал в каюту, впился в списки "Либерти", на которых были размещены наши моряки, и с болью в сердце убедился, что на тонущем транспорте находилось восемьдесят советских моряков, среди которых были и подводники.
"Они тоже размещались в трюме и, следовательно, подвергались наибольшей опасности... Вероятно, многие из них погибли..." - рассудил я и поспешил в кубрик к матросам и старшинам. По боевой тревоге им запрещалось выходить на верхнюю палубу, и они очень смутно представляли, что происходило на море. Тем не менее они знали, что раз началось активное преследование, немецкие подводные лодки удовлетворятся одним транспортом и будут отходить.
- Ну как? Где лучше во время боя - на транспорте или в лодке? - объяснив в двух словах обстановку, обратился я к подводникам. Мне не хотелось показывать морякам свою тревогу, хотя было и не до шуток.
- На берегу, товарищ капитан третьего ранга! - бросил кто-то из толпившихся около столов матросов.
- А на утопленном... были наши моряки? - понизив тон, обратился Свиридов.
У меня не было выхода: солгать я не мог.
- Да, были. Один такой же примерно эшелон, как наш...
Лица всех помрачнели. Матросы . вопросительно смотрели на меня.
- Будем надеяться, что их спасут. Средств для этого на транспортах много. Люди наши, вы знаете, опытные. Думаю, не растеряются, - обнадеживал я моряков, хотя большой уверенности в том, что людей спасли, не чувствовал.
- Там, товарищ капитан третьего ранга, они тоже в трюме жили? - спросил кто-то.
- Да, в трюме. На всех транспортах порядок один.
- Тогда всех не спасешь. Мы же на два метра ниже ватерлинии. Один приличный прокол этой скорлупы - и мы с рыбами, - матрос постучал по борту судна.
- На то и война! - вмешался Каркоцкий. - В войну везде опасно... и жертвы всякие бывают. Только липовые вояки могут рассчитывать на войну без жертв.
- А что ты думал? Думал, что американцы тебя в бронированный колпак посадят?
- Да я же ничего не говорю, - отступил матрос. Это был черноглазый курчавый парень.
- Вы, старшина, в самом деле напрасно напустились на матроса, - вмешался я, - он прав: если борт пробьют, то в кубрик действительно хлынет вода. Рыб здесь не будет... Ни одна уважающая себя рыба сюда не войдет. Слишком уж неуютно. В их распоряжении целый океан, зачем же они сюда будут лезть? Там для них лучше.
Лица моряков были мрачны. Моя шутка не вызвала ни одной улыбки.
- Не забывайте, что торпеды попали в корму корабля, а наши люди были, как и мы с вами, в носовом трюме, - добавил я.
- Война с призраками в полном разгаре, - шепотом отрапортовал мне Паластров, с биноклем в руке стоявший на левом крыле капитанского мостика, когда я подошел к нему. Он не сходил отсюда с самого момента объявления тревоги.
- По каким мишеням бьют?
- Все время слежу.... Сейчас обстреливают вот эту несчастную льдышку! - капитан-лейтенант протянул мне бинокль.
Мейер выглядел несколько успокоившимся. Он прохаживался по мостику, поминутно прикладывая к глазам бинокль с коричневой, местами потертой обивкой.
- Как вы думаете, мистер командер, откуда нам сейчас грозит опасность? - Мёйер подошел ко мне и глянул на мою орденскую планку.
- Подводная опасность почти миновала. Вы же видите, что делается, - я показал на кормовую часть горизонта, где водяные шапки, вздымавшиеся над местами разрывов глубинных бомб, создавали впечатление, будто студеное море вдруг начало бурно кипеть.
- Это ничего не значит. Они бомбят рыбу. Если бы они умели бомбить! - капитан махнул рукой. - Вы знаете, что сообщили несколько минут назад?
- Кто сообщил?
- Начальник конвоя... А ему наврали те, кто преследует фашистские подводные лодки.
- Что?
- Будто шесть нацистских подводных лодок уже потоплено. - Капитан скупо улыбнулся.
Неожиданно пушки перестали палить. Капитан пришел в замешательство.
- Что случилось? - грозно крикнул он на бак.
- Пушки перегрелись! Нужен перерыв! - коротко ответили артиллеристы.
- Эх, и болваны же! - возмутился Мейер. - Мистер командер, у вас артиллеристы тоже такие же болваны, как мой Одд? Сейчас самое ответственное время, надо стрелять, а у него орудия греются...
Я пожал плечами.
- Почему вы думаете, что подводные лодки не потоплены? - казалось, Паластров затратил весь свой запас английских слов, чтобы спросить это.
- Что вы сказали? - Мейер не понял его. Микрофон ультракоротковолнового передатчика опять захрипел. Начальник конвоя объявил, что потоплены еще две нацистские подводные лодки.
- Мой коллега хочет знать, почему вы не верите в правильность этих сообщений? - пришел я на помощь Паластрову.
- Я просто не верю, что Гитлер имел так много подводных лодок. Мой корабль недавно начал ходить в конвоях, но за это время наши миноносцы объявили потопленными более двухсот, подводных лодок. Это же фантазия!
От беспрерывной стрельбы пушки стали накаляться и на других "Либерти". Транспорты один за другим прекращали огонь. Мейера это привело в бешенство. Он полагал, что подводная опасность не миновала и стрельба из пушек - единственное надежное средство против нее.
Переубеждать его мы не брались, да и вряд ли смогли бы это сделать: он никому и ничему, казалось, не верил.
Однако капитану недолго пришлось сокрушаться. Орудия снова становились способными палить во все стороны. Один за другим корабли вступали в "бой", и вскоре всеобщая стрельба возобновилась.
- "Волчьи стаи" боятся, мистер командер, только шума. Когда мы стреляем, они думают, что мы их видим и преследуем. Они тогда отказываются от атак. А когда мы молчим, они топят нас, - философствовал Мейер, ободренный возобновившейся стрельбой.
"Волчьими стаями" именовались маневренные группы фашистских подводных лодок. Они обычно состояли из семи-девяти подводных лодок, управляемых одним командиром. Такие группы действовали по единому плану и наносили большой урон союзникам.
К вечеру стрельба затихла. Ночь, которую в этих широтах в мае заменяют недолгие сумерки, прошла сравнительно спокойно. Правда, по ультракоротковолновой связи беспрерывно шли приказания и информации. Летчики, патрулировавшие в воздухе, сообщали данные о "волчьей стае", которая, по их словам, все время пыталась догнать наш конвой. Но, загоняемые будто бы под воду самолетами прикрытия, лодки не могли соревноваться с нами в скорости и постепенно отставали.
Утром, после очередной беседы с матросами и старшинами, я поднялся в штурманскую рубку. Капитан Мейер занимался прокладкой курса "волчьей стаи", пользуясь для этого данными летчиков и вымеряя расстояния от страшных "стай" до нашего конвоя.
- Неужели та самая "стая", которая нас атаковала вчера? - спросил я.
- Та самая, - со вздохом признался капитан, - все девять штук. Ни одна не отсутствует. Как видите, утопленники воскресли. Ваши коллеги живучи, правда?
- Да. Моих товарищей и меня на Черном море много раз объявляли утопленниками... Но, может быть, это другая "стая"?
- Та самая, мистер командер. Другая была бы впереди нас, а не сзади. И данные летчиков подтверждают...
В рубку вошел Чарли Лик. Он принес капитану стакан кофе. Лицо матроса было изуродовано многочисленными синяками.
- У этого матроса все лицо в синяках, - сказал я капитану, когда Чарли Лик вышел.
- Подрались, наверное, - беззаботно бросил Мейер, отпивая кофе, - матросы всегда дерутся... Могли подраться с вашими матросами. Встреча с новыми людьми, с иностранцами... почему бы не испробовать свои силы?
Я вспомнил просьбу Свиридова. "Неужели они?.. Неужели побили?.." - думал я, выходя из штурманской рубки. "Они, бесспорно, они разукрасили американца!" Я уже не сомневался в этом и хотел пробрать как следует и наказать виновников.
На палубе мне встретился Джон Бурна. Его я также еле узнал. Правый глаз, заплывший черно-синей опухолью, почти не был виден, вокруг левого глаза большим полукругом запеклась кровь. Нижняя губа в двух местах рассечена. Почти все лицо было густо покрыто какой-то мазью.
- Что с вами? - озабоченно спросил я, ответив на приветствие матроса.
- Несчастный случай, - он мотнул головой и сделал гримасу.
- Какой же случай?
- Упал с трапа, когда бежал по тревоге.
Американец явно говорил неправду.
Придя в кубрик, я отозвал в сторону Каркоцкого и Свиридова. Они оба ничего не знали о драке и были удивлены моим сообщением.
- Среди наших людей нет побитых или расцарапанных, не замечали? - допытывался я.
- Нет, таких нет, - в один голос ответили старшина и матрос.
- Вот Заде, если только, - замялся Свиридов. - У него, по-моему, рука что-то болит.
Заде - так в шутку называли общепризнанного шутника и балагура, матроса из экипажа эскадренного миноносца Алымова.
Алымов не спеша подошел ко мне и доложился. На скуластом, мужественном лице матроса было заметно смущение.
- Дрались с американцами? - в упор спросил я Алымова.
- Нет, не дрался! - решительно ответил матрос и потупил взгляд.
- Как не дрался? Я ж вижу, что вы виновны. Расскажите, что у вас было! Не заставляйте повторяться! - Мне не удалось подавить нервозность.
- Мы не дрались, - мялся матрос, - мы боксом занимались, и так получилось...
- Каким боксом? Люди же до безобразия избиты!
- Бурна меня оскорбил: говорит, что я из колонии. Узбекистан назвал колонией, - решительно начал Алымов свой рассказ. - Я ему говорю: "Я бы тебя избил за это, но у нас драться нельзя". А он отвечает: "Давай на бокс. Ты меня не одолеешь..." Я говорю: "Одолею!" Ну, и поборолись.
- Ну, а второй-то матрос, Чарли?
- Когда я начал одолевать Бурну, Чарли пришел ему на помощь. Ну, и... ему тоже дал два раза...
- Какой же это бокс? Вы дрались или боролись? - вмешался Каркоцкий.
- Они говорят: это борьба такая у них... Объявили меня победителем и просили никому не рассказывать, что я их побил. Вот я и... молчал.
- Где же вы этим видом спорта занимались?
- Они нашли трюм, там... в корме.
Собрав матросов и старшин, я предупредил всех, чтобы впредь больше никто не терял головы и не поддавался никаким провокациям.
Чувствовалось, что старшины и матросы осуждают поступок Заде - Алымова, но тем не менее матрос снискал себе славу героя дня. Относились к нему с нескрываемым уважением. Очень уж всем надоели эти два типа, не то специально приставленные к нам, не то неисправимые хулиганы.
- Мистер командер, русского сигнальщика вызывают на капитанский мостик! - доложил вдруг как из-под земли выросший американский матрос.
Я захватил с собой Фомагина и побежал наверх. С соседнего транспорта передавалась на русском языке светограмма, адресованная всем начальникам эшелонов в конвое. Она гласила: "Транспорт "Вильям Эстейер" торпедирован фашистской подводной лодкой и потоплен. Наши люди спасены и взяты на борт эскадренного миноносца, за исключением погибших восьми человек из состава экипажа транспорта и одиннадцати советских матросов, старшин и офицеров: Майорова, Викторова, Климова, Дургелюка, Вашадзе, Сафронова, Кузенко, Смолянцева, Иашвили, Клименко, Титова. При спасении людей отличились матросы и старшины: Поедайло и Иванюк..."
Светограмма была подписана командиром нашего будущего дивизиона капитаном первого ранга Трипольским.
Текст светограммы я тут же прочитал в кубрике. Все были опечалены. На потопленном транспорте не быть жертв не могло. Слишком скученно были размещены наши люди. Но каждый надеялся на чудо.
И хотя общие потери были относительно небольшими, фамилии погибших боевых друзей горечью щемили наши сердца.
- Ничего, - только и смог сказать я, - будет и на нашей улице праздник! За всех отомстим!
Паластров метался по каюте, переживал гибель своего лучшего друга капитан-лейтенанта Майорова, с которым он вместе учился в морском училище, вместе служил на флоте и одновременно был командирован в Англию.
Я, разумеется, ничем не мог утешить капитан-лейтенанта и поэтому решил отвлечь его разговором:
- Наш комдив Трипольский еще в белофинскую кампанию получил звание Героя Советского Союза. Человек он, бесспорно, большой отваги и смелости. Это на флоте общеизвестно. Но больше я о нем ничего не знаю. Может быть, расскажешь что-нибудь? Он же на Севере служил вместе с тобой, - обратился я к Паластрову.
- Знаю его. Что о нем сказать? Начал службу простым водолазом. Окончил морское училище, получил офицерское звание. Командовал подводной лодкой "Б-1" - она была затоплена в революцию, а затем поднята ЭПРОНом. Трипольский чуткий человек, словом - хороший офицер.
- И сегодня он показал себя заботливым, - согласился я. - Нашел способ сообщить о результатах катастрофы. Хоть и горько слышать о гибели друзей, но лучше знать правду, чем сомневаться...
Паластров кивнул головой в знак согласия и снова заходил по каюте. Я сочувственно наблюдал за ним. Он делал четыре шага, останавливался, покачиваясь из стороны в сторону, потом поворачивался и делал четыре шага в противоположном направлении. Мне снова захотелось отвлечь его от тяжелых мыслей, и я искал, о чем бы заговорить. Но неожиданно он сам прервал молчание.
- Меня удивляет... Ведь известно, что район Медвежьего опасен, здесь почти всегда немецкие лодки атакуют союзные конвои, топят корабли. Казалось бы, надо принимать меры, чтобы избежать прохода через этот район или выкурить отсюда фашистов. Ничего подобного не делается.
- Да-а, даже я, черноморец, и то слышал об этом районе. Ведь "Скумбрия" Бондаревича потопила фашистскую лодку где-то здесь, правда?
- Это было не здесь, - досадливо махнул рукой Паластров.
- Мне давно хотелось знать подробности. Расскажи, пожалуйста.
- До вас не дошли отчетные документы?
- Не успели. Вернее, пришли перед самым нашим откомандированием с флота.
Паластров присел да стул рядом с моей койкой и принялся рассказывать. Я вслушивался в его глуховатый голос, и перед моим сознанием вставала картина гибели вражеской подводной лодки.
Дело было так...
"Скумбрия" держала курс к берегам противника на боевую позицию. Дул злой восьмибалльный норд-ост. Шел дождь, переходящий то и дело в ледяную крупу. Видимость была исключительно плохой.
В девятом часу утра на мостик поднялся командир корабля капитан-лейтенант Иосиф Бондаревич. Едва он переступил через комингс верхнего рубочного люка, как его окатило очередной волной. Пока он вытирал лицо, вахтенный офицер коротко доложил обстановку.
Согласно показаниям приборов, по направлению двести шестьдесят градусов находится неизвестное судно. Визуальное наблюдение в этом направлении усилено, но пока ничего не обнаружено.
Командир выслушал доклад, поправив свои слипшиеся от соленой воды усы, взялся за предложенный вахтенным офицером бинокль и стал наблюдать за неприветливым морем.
Вскоре сквозь дождь и морские брызги он различил смутные контуры низкобортного корабля, идущего контркурсом на небольшой скорости.
Одновременно сигнальщик доложил, что по левому борту видит судно, похожее на самоходную баржу.
Однако капитан-лейтенант знал, что в этом районе не могло быть никаких барж. Он стал пристальнее всматриваться. Судно скорее напоминало катер. Но нет! Вернее всего, это подводная лодка. Но чья она? Своя или вражеская?
Уже несколько дней в базе ждали подводную лодку "Камбала", которой командовал большой друг Бондаревича Мамонт Мелкадзе. Не она ли возвращается домой, подбитая и заблудившаяся?
Неизвестный подводный корабль, видимо, тоже заметил "Скумбрию" и изменил курс. Что это за маневр? Подготовка к атаке или обычное желание уклониться от встречи со своими кораблями?
Бондаревич приказал сыграть боевую тревогу. Подводная лодка тем временем ушла под воду. Акустикам был отдан приказ запросить неизвестный корабль, кто он.
"Скумбрия" должна была выйти на коммуникации противника и топить фашистские транспорты. Уничтожение подводных лодок не входило в ее задачу. Поэтому Бондаревич, приказав уйти под воду, начал маневрировать, уклоняясь от встречи с неизвестным кораблем.
- Лодка погрузилась и идет на сближение с нами, - доложил командиру гидроакустик, - курсовой сто три левого борта. На наши запросы не отвечает...
- Право руля! На глубину! - скомандовал Бондаревич.
- Думаю, гидроакустикам надо запросить еще раз лодку. Может быть, это все же "Камбала", - сказал подошедший к командиру корабля комиссар.
- Пусть запрашивают; - ответил Бондаревич.
- Товарищ командир, - крикнул гидроакустик, просунувшись через отсечную дверь, - по корме на нас идут торпеды!
На лице гидроакустика застыл страх. Он сразу же передался всем находившимся в отсеке. Противник опередил, выстрелил первым.
- Не попадут! - сверкнув глазами, крикнул Бондаревич, озабоченно глянув на растерянного рулевого-горизонталыцика. - Торпеды, выпущенные сзади, - плохие торпеды!
Не успел командир закончить, как над самой лодкой с резким шумом пронеслись две торпеды.
- Встаньте! - с презрительной гримасой сухо скомандовал Бондаревич двум матросам, присевшим на корточки и расширенными глазами смотревшим вверх.
- Что случилось, командир? - в центральный пост вернулся комиссар. - Торпеды?
- Да, - спокойно ответил Бондаревич, наклоняясь над штурманской картой, и добавил, обращаясь к акустикам: - Следить за лодкой противника! Внимательно!
- Есть следить внимательно! - отчеканил старшина поста.
Подводникам стало ясно, что фашистская лодка стреляет неплохо. Ее торпеды шли прямо на советскую лодку и, если бы не просчет глубины, попали бы в цель.
В отсек снова просунулась голова акустика. Все обернулись к нему.
- Лодка следует за нами, расстояние не уменьшается.
- Кормовыми торпедными аппаратами можно было бы стрельнуть, - робко попробовал посоветовать командиру штурман.
- Не-ет уж, штурман, не спешите. Мы будем стрелять наверняка. - Бондаревич посмотрел на секундомер, который держал в руках. - Увеличить глубину плавания на десять метров! Сейчас они выпустят новые торпеды. - Командир еще раз посмотрел на секундомер и направился к посту управления рулями глубины.
- Почему вы так думаете? - спросил комиссар. Бондаревич, усмехнувшись, произнес:
- Фашист выстрелил, промазал, затем уточнил сведения и теперь будет атаковать повторно.