- Ты так говоришь, будто завидуешь ему, - сухо сказал дедушка.
- Да нет, это я так сказал, я не завистлив, - поспешил уверить Теупанэ.
- На моих похоронах поп много не соберет. Коция, Ефрем и Аббесалом ничего не дадут. А потом еще и не известно, кто кого будет хоронить. Я многих попов уже похоронил. Может, бог даст, и этого провожу в рай.
- Что это за бурдюки здесь валяются? - неожиданно раздался голос выросшего из темноты верхового.
- Это не бурдюки, а люди, - с обидой в голосе произнес дедушка. - Кто так оскорбляет нас, стариков?
Обозвать свана бурдюком издавна считалось самым большим оскорблением. Часто такое слово являлось причиной крупных ссор, иногда кончавшихся убийством, а, следовательно, и кровной местью.
Остаток пути был посвящен неизвестному всаднику, оскорбившему нас. Много слов было сказано о его невежестве, невоспитанности и трусости.
Но вот, наконец, и наш дом. Мы простились с Теупанэ и вошли во двор. Там разгружали мула. На нем мой дядя Ираклий, или, как мы сокращенно его называли, Еке, привез из горных долин дикие овощи. Эти вкусные, сочные овощи помогали сванам в весенние и летние месяцы. Они появляются сразу же после того, как земля очищается от снега, и продолжают свой путь в горы по мере таяния снегов. Летом их можно достать только высоко в горах, на грани вечных ледников.
Дедушка поспешил к дяде Еке.
- Наконец-то приехал! Много привез?
Потом подошел к мулу, потрогал по гладкому крупу, отдернул руку и, подняв свою муджвру, с силой опустил ее на спину Еке.
- Вот тебе, бездельник! Почему мула загнал? Смотри, пот с него так и льет ручьем. Никогда хорошего хозяина из тебя не выйдет... - Дедушка еще разочек угостил своего непутевого сына палкой, потом, взяв его за подбородок, стал вглядываться в лицо. - Да не ты ли уж нас встретил на дороге и бурдюками обозвал? А, сознавайся!
Дядя Еке умоляюще смотрел на дедушку. Дедушка опять было замахнулся на него своей муджврой, да по пути задел ею лучинку, вынесенную тетей Кетеван. Лучинка бросила на землю несколько искр и погасла. Пока тетя ходила за огнем, рассерженный дедушка и несчастный Еке, освещаемые слабеньким, голубоватым светом молодой луны, разбирались в недоразумении. Дядя Еке оправдывался, говоря, что он уже полчаса как приехал домой и никого не встречал на своем пути, что это какой-нибудь хулиган случайно наткнулся на нас. Когда тетя Кетеван вынесла новую лучину, дедушка, успокаиваясь, заявил, что если бы это был Еке, то он не посмотрел бы на то, что он его сын, и всыпал бы ему так, как он это умеет делать.
В мачуб внесли большие корзины овощей. Тут были длинные стебли кисло-сладкого лецирия, кочны горной капусты - муквери, полые трубки кьща и много других вкусных листьев, корней, стеблей. Мама и тетя Кетеван разбирали их.
Ужин тянулся необычно долго - еды было много, можно посидеть, вкусно покушать и поговорить.
Дедушка рассказывал о похоронах и о столкновении с Габо.
Отец ел, опустив вниз голову. Его густые темно-русые волосы упали ему на лоб. Я видел, как чуть подергивались его коротенькие острые усики - это был признак недовольства, и старался догадаться, чем он был недоволен.
Отца все в доме уважали и любили. Его проницательные карие глаза, с легкой горбинкой нос, стройная фигура придавали ему молодцеватый вид.
Вдруг он не выдержал:
- По-моему, такие похороны просто безумие. Это от темноты нашей, только от темноты!
Слова отца были неожиданны. Бабушка даже перестала есть и с недоумением посмотрела на отца.
- Как это от темноты, сын мой? - спросила она. - Это обычаи наши. Так поступаем мы, а раньше поступали наши отцы и деды.
- Да, к сожалению, у нас такие обычаи. Их никак нельзя обойти. Обойдешь - на век опозорен. Если в семью приходит смерть, то для всех наступает разорение. Разве это дело? Хороший был человек Зураб, всю жизнь он трудился пуще всякого ишака, создал гнездо свое, худо-бедно, но имел свой дом, хозяйство. А тут пришла смерть, похоронили. Пришлось созвать всех жителей Жамужа, Лахири, Мужала. Всех угощать нужно, - продолжал отец. - А денег откуда взять? Продали все, а завтра начнется голод для оставшихся в живых. Горе, нужда, долги...
В мачубе стояла напряженная тишина.
- Что и говорить! - продолжал отец. - Только ради того, чтобы бежать от этих наших обычаев, стоит уехать все равно куда, лишь бы уехать, пусть даже в Сибирь.
- Помогите, боги! - воскликнули женщины и начали креститься.
- Ты хочешь уехать в Дали, - тихо произнес дедушка после продолжительного затишья. - Об этом можно поговорить, но кто тебе разрешил ругать наши обычаи?
Дедушка старался сдержать гнев. Говорил он медленно, тихо.
- Коция прав, - поддержал отца дядя Кондрат. - Обычаи наши слишком дики. Сколько семей, да почти все, после похорон становятся нищими.
- И ты заодно! - вдруг не выдержал дедушка и закричал: - Я вас обоих проучу, больше и заикаться об этом не будете! Опозорите мой дом, щенята!
Бабушка Хошадеде стала, разумеется, на сторону дедушки.
- В Дали никто не поедет, пока я жива. Еще не хватало, чтобы мои дети бродяжничали по всему свету!
А дедушка между тем расходился все сильнее. Досталось даже женщинам. Им в укор он ставил то, что они мало обращают внимания на своих невоспитанных мужей.
Слушая суровые слова дедушки, я совал в очаг палку. Когда она загоралась, я тушил ее, потом снова совал в огонь.
Мне стало жаль отца. Уж слишком жестоко дедушка ругал его. Я привык всегда верить и дедушке и отцу. "Кто же из них прав? Наверное, все-таки отец, - решил я. - Если можно жить иначе, чем мы, не испытывая таких лишений, не отказывая себе во всем, то почему так не жить?"
Наконец бабушка Хошадеде остановила дедушку, прикрикнув на него:
- Хватит тебе! Если тебя обидел Габо, так ты с ним и должен был посчитаться. Нечего на детях отводить душу. Коня не догнал, седло бьешь! Наши дети не хуже других... Поздно уже, давайте спать.
Вскоре в мачубе воцарился покой. Легли и мы, дети. Завтра нужно было вставать до рассвета и идти на полевые работы.
Все боги выдуманы
Узкая тропа резко поворачивает влево. Перед поворотом Балду внезапно, словно прощаясь, оглядывается назад, туда, где шумит неугомонный Ингур.
За Балду следует отец, от которого не отстаю ни на шаг и я. Бычка решено принести в жертву богам. Много слез было пролито мною перед этой тяжелой дорогой. Много просьб помиловать Балду было высказано. Но ничего не помогло. Бычок обречен. Отец объяснил мне, что надо смириться, все желают нам добра и считают, что если мы принесем жертву богам, то благополучно доберемся до нового места жительства.
Собственно говоря, это обстоятельство и послужило причиной того, что Балду должен быть принесен сегодня в жертву богам. Я знал, сколько трудов стоило отцу добиться согласия у дедушки и бабушки на переезд в Дали, где, по общему мнению, нам будет хорошо. Знал также, что отец против этой жертвы, но идти наперекор обычаям и суеверным законам не мог.
За нами шествуют дядя Кондрат и Ермолай. Они ведут мула Реаша, груженного двумя большими медными котлами, которые, точно половинки огромной луковицы, прилипли к его бокам.
Мул, или, как его называют по-грузински, катер, то и дело задевает поклажей камни и кусты, тогда раздается колокольный грохот или неприятный металлический скрежет.
За Реашем следуют все остальные члены нашей семьи, кроме бабушки Хошадеде и тети Кетеван. Они остались дома, в Лахири.
- Слава тебе, всемогущий Льягурка! - первым заметил открывшийся из-за мыса монастырь святого Квирика и Юлиты отец и, как было принято, начал креститься.
Вскоре все стояли на коленях и молились Шалиани. Все лица были обращены туда, где ястребиным гнездом среди мохнатых елей, густо облепивших вершину горы, виднелся монастырь. Внизу, под горой, бесился в своем каменном ложе седой Ингур.
Нам, детям, позволяли молиться без слов. Брат Ермолай и я стояли на коленях рядом с отцом. Взрослые что-то шептали про себя; причем почти все говорили одно: "Наш Шалиани, наш Шалиани..."
Шалиани, Льягурка, Квирик, Юлита - это боги. Им все молятся, чего-то у них просят. Но почему говорят "наш Шалиани" и отдают ему предпочтение, я не знал. Как-то попробовал спросить об этом у Ермолая, но он ответил, что этого никто не знает, а если поинтересоваться у взрослых, то немедленно же получишь подзатыльник. Я не решался нажить лишний подзатыльник. Сегодня же можно было не бояться этого, отец мне все расскажет, учитывая, мое горе.
- Почему все говорят, что Шалиани наш? - спросил я, дернув отца за рукав старой чохи.
- Почему наш? Дело тут в одной из икон святого Льягурки, которая находится теперь в церкви Квирика и Юлиты... Когда-то, в глубокую старину, один сван, по имени Шалиани, был на заработках у царя Имеретин. Царь объявил, что даст любую награду тому, кто выкосит за один день без отдыха весь Гегутский луг. Эта работа была невыполнима для одного человека. Обычно этот луг косили сто косарей за десять дней. Шалиани же выкосил луг за один день без отдыха. В награду он попросил у царя чудотворную икону Квирика и Юлиты. Царю пришлось выполнить свое обещание...
- А дедушка говорит, что цари всегда врут, они обманщики, - перебил я отца.
- Ха-ха-ха! - разразился отец звонким смехом. - Цари в жизни, конечно, врут и обманывают, но в наших сказках они справедливы, даже очень справедливы.
"Му-у-у", - замычал Балду и ускорил шаги. Уши его стояли топориком, он высоко поднял рогатую голову.
- Что случилось? Держите быка! - пронзительно закричала какая-то женщина. - Держите, иначе он упадет в обрыв!
- Слава нашему Шалиани, он принимает жертву! Балду это почувствовал, - и дедушка, встав на колени, стал креститься.
Остальные последовали его примеру.
Пришлось и нам с отцом опуститься на колени. Балду же быстрее обычного пошел дальше один. Отец недовольно проворчал:
- Ничего он не почувствовал. Впереди идет скот, вот он и взволновался.
Пока мы молились, Балду ушел далеко вперед, нам с отцом пришлось долго догонять его.
Дорога проходила по еловому лесу. Деревья были столь высоки и густы, что свет с трудом проникал в лес.
Отец продолжал свой рассказ:
- Так вот... Получив икону, Шалиани понес ее в Сванетию, но по дороге один из князей хитростью и обманом завладел драгоценной иконой. У него ее таким же способом отобрали князья Дадешкелиани. Дадешкелиани, ты знаешь, всегда были врагами вольных сванов. Оставить эту икону у них было невозможно. Тогда один из наших предков, некий Иосселиани, выкрал ее у князей и спрятал у себя дома в Лахири. Дадешкелиани не успокоились и начали против Вольной Сванетии войну. Они пробились до Лахири, обыскали все дворы сверху донизу. Но наш Иосселиани сумел ловко спрятать икону. Найти ее дружинам князя не удалось. Так появилась у нас икона Шалиани, а потом ее поместили вот в этом монастыре.
Отец показал на монастырь, как раз в этот момент снова показавшийся в прогалине. Он был совсем близко. Я хорошо видел его строгие контуры на фоне голубого неба.
- Вот поэтому Шалиани и Льягурке и молятся у нас. А мы, Иосселиани, считаемся спасителями чудотворной иконы...
Мы были уже на вершине горы. Среди зелени далеко позади мелькнуло платье мамы, сверкнула пышная борода дедушки.
Мы остановились, поджидая отставших и рассматривая монастырь.
Шпили монастырской церкви уходили в чистое небо. Вокруг монастыря шла добротная каменная стена с бойницами.
Память Квирика и Юлиты праздновалась 15 июля по старому стилю. Это был самый большой и торжественный праздник в Сванетии. Трудно было найти свана, который бы пожалел принести в жертву святому Квирику своего последнего быка, овцу, козу или другую живность.
Позже я понял, что христианские обряды смешивались здесь с языческими, отделить одни от других было невозможно.
Дождавшись, когда вся наша семья собралась, мы подошли к монастырской стене. С внешней стороны она вся сплошь была облеплена трапезными, напоминавшими пастушьи балаганчики.
Выбрав одну из них, мы стали готовиться к пиру. Дядя Кондрат разгрузил Реаша. Отец и я принесли из родника воды. Женщины чистили котлы. Остальные запасали дрова.
Точно такими же приготовлениями были заняты и другие семьи, пришедшие на празднование.
Потом я и Ермолай вместе с дядей Еке направились во внутренний двор. Пройдя через массивные ворота, мы услышали звуки богослужения. Через открытие двери и щелевидные окна церкви вырывался запах ладана.
Я думал, что мы пойдем в церковь, но дядя Еке остановил меня:
- Туда сейчас нельзя. Мы будем смотреть состязания.
Действительно, в одном углу двора собралась кучка людей. Подойдя ближе, мы увидели, что у стены лежат огромные камни, и рослый длиннорукий мужчина старается поднять один из них.
- А, безбожники пришли, - показывая на нас пальцем, сказал Габо. Я сразу узнал его по громоподобному голосу. - Посмотрим, насколько они сильны. Вот мяч, а вот и поле, Еке!
- Мы не безбожники, а люди Шалиани! - сурово отозвался дядя Еке. - Попробуем и силу показать. Держись, болтун Габо!
Он подошел к камням, выбрал самый большой из них, взял его в руки, затем медленно поднял на плечо, прошел с ним несколько шагов, развернулся и положил камень на прежнее место. Никогда раньше я даже и не предполагал, что дядя обладает такой силой.
- А ну, Габо, покажи теперь и ты силу своих мускулов. Силу твоего языка мы уже знаем, показывать не надо, - засмеялся дядя Еке, оглядывая собравшихся.
- Что ты меня оскорбляешь? - закричал Габо, вытаращив на дядю бесцветные глаза.
- Иди в Кутаиси и пожалуйся своему сбежавшему приставу. Да попроси его сменить белье и приехать скорее обратно в Сванетию, - под общий хохот произнес дядя Еке.
- Пристав не сбежал. Кого ему, вас, что ли, голодранцев, бояться? Он уехал по делам в Кутаиси, скоро приедет. Вот тогда и посчитается с кем надо!
- Знаем, какие у него дела в Кутаиси! Боится он, твой пристав, слишком много хороших дел на его совести. Как бы кто свой кинжал о его сердце не поточил... Смотри, и ты будь поосторожней!
- Пустите меня, я покажу ему, бунтарю, как издеваться надо мной! - рванулся Габо к дяде Еке, но его мигом окружили и вытолкали из церковного двора.
Габо все выкрикивал угрозы, его голос заглушал церковную службу и эхом отдавался в огромном лесу.
- Смотри, будь осторожен, там мои братья, они могут тебя принести в жертву Шалиани, как барана! - на прощанье крикнул, в свою очередь, дядя Еке.
С уходом Габо состязания продолжались. Дядя предупредил нас, чтобы мы далеко не отходили от него, так как Аблиани, близкие родственники Габо, могут отомстить за него.
Из борьбы дядя также вышел одним из первых и, таким образом, стал общим победителем. Мы с Ермолаем тоже попробовали побороться со сверстниками, но оказались побежденными, чем очень огорчили дядю.
- Я так и знал, что вы проиграете, - ворчал он. - Вы только хлеб есть мастера да спать... Надевайте женские платки, зачем вам шапки, разве вы мужчины? Эх, позор, позор! И черт меня надоумил тащить вас на позорище!..
- Ты чем огорчен? - спросил отец, когда мы подошли к костру, где в котлах кипятилась вода.
За меня ответил дядя Еке:
- Да никуда эти два дармоеда не годятся, оба проиграли. Позор!
Отец добродушно рассмеялся:
- Ну, ничего, первый раз все проигрывают. Сюда приходят люди подготовленные, а вы сразу. Я тоже первый раз проиграл.
- Нам проигрывать нельзя, мы люди Шалиани, мы должны быть сильнее других, - не унимался дядя Еке.
- Шалиани не поможет, если сам не подготовишься, - махнул рукой отец.
- Что ты говоришь, сын мой? - вмешался в разговор дедушка, сидящий рядом с отцом у костра и куривший трубку. Сам он тайком от бабушки иногда поругивал богов за несправедливость, но от других таких упреков выслушивать не любил. - Шалиани всегда нам помогает, если бы не его помощь...
Дедушка не договорил. Видимо, пример не приходил ему в память.
Отец незаметно усмехнулся и сказал дяде Еке:
- Пойдите и попробуйте посостязаться еще раз. Теперь я уверен, получится значительно лучше, - причем я заметил, как он подмигнул дяде.
Я не имел никакого желания снова принимать участие в состязаниях, но, боясь, что меня заподозрят в трусости, поплелся вслед за дядей Еке и братом Ермолаем.
Не успели мы войти в ворота, как раздалась протяжная, монотонная молитва. Из ворот показалась процессия.
Мы сняли шапки и начали креститься. Монах, выйдя из ворот, начал кропить святой водой направо и налево, медленно пробираясь среди быков, баранов и козлов, пригнанных для жертвоприношения.
Первыми ему попалась под руку пара хорошо откормленных быков, на рогах у которых горели восковые свечи. Он брызнул на них и на державших их людей. Затем монах подошел к другой группе людей, стоявших около своих быков.
Я старался рассмотреть нашего бычка Балду, но его нигде не было видно, - мы слишком далеко отошли от своего костра.
Люди привели к монастырю быков, козлов, баранов, петухов. Всех их монах брызгал святой водой.
Животные, видимо, чувствовали запах крови, сохранившийся от прошлых жертвоприношений, предчувствовали скорую гибель, надрывно выли и кричали. Крики эти сливались с голосами людей и молитвенным пением.
Дородный монах с круглым, лоснящимся от жира лицом горящей свечой крестообразно опалял шерсть обреченных животных. Небрежные и высокомерные жесты, независимый и гордый вид монаха говорили о том, что он придает своему делу великое значение. Окончив его, он повернул к монастырским воротам.
Тотчас же лес огласился множеством разноголосых криков и предсмертным воем. Началась резня скота.
Рядом со мной два дюжих парня схватили за рога крупного тупорылого быка, а третий опытной рукой вонзил в него кинжал. Бык свалился на землю. Свечи на его рогах вздрогнули, но продолжали гореть.
Мне представилась картина смерти бычка Балду. Слезы брызнули из глаз.
- Что ты? Разве можно сейчас плакать? Шалиани рассердится, молись скорее! - прикрикнул на меня дядя Еке.
Я принялся молиться. Раздался дикий, душераздирающий вой. Невдалеке от нас рухнул на землю еще один бык.
Хотелось зажать уши. Я было сделал такую попытку, но дядя Еке больно ударил меня по рукам.
Густая зеленая трава покрылась лужами крови.
Кровь растекалась по траве. Телят, козлят и баранов убивали прямо на руках.
Собаки лакали теплую кровь, ворча от жадности и удовольствия. Маленькие ребятишки хлопали по ней своими пухлыми ручонками, пачкая себя с ног до головы.
Вот показалась долговязая фигура монаха. Он сделал свое дело и теперь шел по лужам крови обратно. Полы его ризы были уже не золотыми, а кровавыми. Кругом валялись туши убитых животных. Их начали разделывать.
Религиозная часть празднества закончилась. Но народное веселье, состязания в ловкости, силе, грациозности продолжались.
Мужчины, свободные от разделки туши, стали водить хороводы. Они держали друг друга за пояса и танцевали простой, но необыкновенно бодрый и веселый танец. Все одновременно они приседали на одну ногу, выбрасывая при этом другую вперед, потом поднимались и опять приседали в такой же фигуре. Танец сопровождался пением.