Наконец все мужчины обеих сторон были выстроены друг против друга. При этом руки у них лежали на рукоятках кинжалов, глаза метали недобрые взгляды. Казалось, одно неправильное слово, опасный жест, и кинжалы засверкают.
Это был действительно очень опасный момент. Такие моменты часто оканчивались трагически. Чтобы избежать нового кровопролития, обычно послом, начинающим дело примирения, выбирался всеми уважаемый человек. И дедушка Гиго был именно таким человеком.
Приговор оказался суровым. Враги должны были заплатить Беткилу цор - выкуп за убийство стоимостью в десять быков - и дать одну десятину пахотной земли.
Объявление суда присутствующие встретили по-разному. Кто ликовал, кто насупился.
Но примирение уже произошло, присяга была дана. Отныне эти два рода должны были забыть о кровной мести.
Так было год тому назад. Вспоминая все это, я подумал, как же бедный Али сможет заплатить Сореху большой выкуп?
Дедушка, видимо, думал о том, как примирить Хромого Али с его врагом, брови его были насуплены.
- Дедушка, я устал,. - вдруг взмолился Ермолай.
- Хорошо, останови, я сяду. - Дедушка встал , с места, выбил о стену дома пепел из трубки, заткнул ее за пояс.
В ту же минуту на улице раздались крики. Исступленно залаяли собаки.
- Неужели Сорех? - сам себя недоуменно спросил дедушка и проворно выбежал на улицу.
За ним побежали Ермолай и я.
Невдалеке от нашего дома, там, где улица поворачивала на Свипф, валялся в луже крови Хромой Али. Вокруг него собрались женщины и старики. Среди толпы выделялась долговязая фигура Габо.
- Не трогайте мертвого! - распоряжался он. - Его должны унести родственники, это по закону. По закону нужно!
- Ты откуда, как ворон, к нам прилетел? Что тебе не сидится в своем Жамуже? - зло сверкнув на Габо глазами, спросил дедушка. - Почему родственники? Раненому помочь надо!
- Ты лучше смотри, чтобы у твоей ограды людей не убивали, старый Гиго, - не остался в долгу Габо.
Хромой Али вздохнул в последний раз и умер...
В правой его руке виднелась рукоятка окровавленного кинжала. Значит, убийца не ушел безнаказанным. Но где он, где же Сорех? В том, что это был именно он, сомнений не было. Стало ясно, почему зло залаяла собака во дворе нашего дома. Сорех, выслеживая Хромого Али, не отступал от него ни на шаг и настиг его вот здесь, на этой улице, рядом с нашим домом..
И действительно, через несколько минут стало известно, что в конце улицы в предсмертных судорогах мучается Сорех.
Сорех, видимо, страшно страдал, но никого к себе не подпускал. Кинжал его был готов проколоть каждого, кто посмеет приблизиться к нему.
- Вы все, лахирцы, безбожники! Всех вас убить нужно! Всех, всех! - кричал он, страшно скаля зубы, порозовевшие от крови.
Он долго метался, хотел встать, но каждый раз беспомощно падал на землю. Наконец ему удалось подползти к забору. Напрягая уходящие силы, он сумел, прижимаясь к забору, вытянуться во весь свой рост, встав лицом к народу. После этого он швырнул кинжал в сторону толпы и тут же упал на землю.
Стоящие вблизи слышали, как он призывал на помощь Габо.
Все решили, что Габо причастен к убийству несчастного Али. Но что за смысл ему было вмешиваться в это дело? Кровных врагов у него в Лахири не было. Сореху он не приходился родственником, а с Хромым Али даже и знаком не был.
В те дни в Лахири было много разговоров о Габо. Когда эти разговоры приняли угрожающий для него характер, спас его поп Захэар.
Поп якобы спросил бога, в чем смысл слов Сореха, и тот пояснил, что Сорех, умирая, вспомнил имя самого непогрешимого, самого честного человека, а этим-то человеком и оказался Габо. Сорех хотел перед смертью просить Габо помочь ему очиститься от грехов, а их, по словам Захэара, у Сореха было немало.
Нелепость такого объяснения была ясна каждому. Однако открыто сомневаться в том, что сказал Захэар, осмеливались далеко не все. Работы на нашем дворе прекратились. Дедушка рассказывал о случившемся отцу и дяде Кондрату, привезшим с поля хлеб. Ермолай стоял в стороне, держа на поводке быка, и, открыв рот, внимательно слушал дедушку, будто он сам не был всему свидетелем.
Смерть несчастного Али перевернула всю мою детскую душу. Страх с такой силой сковал меня, что я не мог говорить, губы дрожали, руки и ноги не слушались меня.
Отец, увидев мое состояние, решил взять меня с собой в поле.
- Испугался? - спросил отец, когда мы вышли за калитку дома.
- Очень Хромого Али жалко. А Сорех... он кричал так страшно!
И я рассказал о том, что видел и слышал.
- Надо скорее уходить отсюда, - выслушав, сказал отец. - Здесь ни за что в любую минуту могут тебя пропороть кинжалом. Уберем урожай - и айда в Дали! За нами и другие пойдут, посмотрят, как живут люди в Широких странах, и сами станут жить по-новому.
- Как - ни за что? - удивился дядя Кондрат. - Сорех мстил за своего отца. Закон мести нужен, очень нужен. Ты здесь, Коция, не прав.
- Тебя не переубедишь! - махнул рукой отец.
- Уезжать-то отсюда нужно, - наконец прервал молчание дядя, как бы извиняясь из свое несогласие с отцом. - Ни у кого нет таких жалких полей, как у нас.
Он показал рукой на крохотные участки земли, которые буркой можно накрыть, как говорили горцы. Все поле было расчерчено на желтые, коричневые и зеленые квадратики. Чьи хлеба уже поспели, чьи нет, а кое-кто уже и собрал урожай. Каждый квадратик принадлежал, как было принято говорить, одному дыму. В Сванетии на дым приходилось не более одной десятины пахотной земли и менее десятины покосов.
Такого понятия, как пар, у жителей Лахири и окрестных селений не существовало. Ежегодно приходилось засевать всю землю.
- Уйдем, непременно уйдем. Все уйдем. Убрать только урожай! - продолжал отец. - Только бы правительство не препятствовало. Сваны ведь уже давно хотели переселиться, да не дали им устроиться на новом месте. Вот говорят, что правительство переменится. Тогда можно будет ожидать больших изменений.
- Что-то об этом люди перестали говорить, - заметил дядя. - Силен русский царь, он и Германию победит и революцию уничтожит.
- Нет, - возразил отец, - война уже кончена, сейчас идет революция! Эртоба должна победить!
- Мало я верю этому. Если бы дела шли хорошо, то слухи бы дошли и до нас. Проиграна война, скорее всего...
Что такое война, я знал со слов отца. О том, что существует много государств и что они часто воюют между собой, я тоже знал. Но о том, что и сейчас идет война России с Германией, я слышал впервые.
От царя мы не видели ничего хорошего, но теперь, узнав, что он дерется с Германией, я очень захотел, чтобы царь победил.
- Папа, кто победит - Германия или царь? - . спросил я отца.
- Не знаю, - серьезно, как взрослому, ответил мне отец. - Из Широких стран давно уже не было новостей.
Недалеко от нашего участка Вера и другие дети строили на ручье плотину. Я включился в игру.
Строительство столь сложного сооружения продолжалось до вечерних сумерек. Мама застала нас за этой увлекательной игрой и позвала домой. Жаль было оставлять неоконченной нашу работу, но пришлось идти. К остальным детям тоже пришли родители и увели их по домам.
Домой вернулись в темноте. Черными силуэтами вырисовывались принесенные отцом и дядей снопы хлеба. Посередине двора возвышалась гора зерна. Утром мы должны будем просеять его на ветру.
Это была нелегкая работа. Зерно приходилось много раз подбрасывать вверх лопатами. С одного раза, как бы силен ни был ветер, зерно очистить не удавалось.
Просеивали зерно мой отец, дядя Кондрат и дядя Андеад. Трудились до самого вечера. Но отдохнуть им не удалось. Нужно было сходить в дом к убитому Али, высказать свое сочувствие семье несчастного и оплакать его. Кроме того, начиналась подготовка к марьебе - большому празднику поминания умерших.
Дело в том, что у сванов считалось, что покойники - невидимые члены их семейств. В определенный день (в каждом роду он был в разное время) покойники приходят в свой дом, и их надо как следует встретить.
Возвратившись с работ, женщины, мужчины и даже дети принялись за уборку. В доме должно быть чисто, чтобы покойники не могли рассердиться на хозяев.
В дом Хромого Али первыми пошли дедушка Гиго и бабушка Хошадеде.
Когда они вернулись, бабушка принялась ругать дедушку. Оказалось, что он во время оплакивания Али нещадно ругал не только Сореха, но и его родственников как живых, так и мертвых.
- У тебя не голова на плечах, а гнилое ольховое дупло, - изощрялась в ругательствах бабушка. - Слишком долго ты живешь на свете, ум у тебя уже умер, а ты все еще ноги носишь. Ты сегодня нажил своим детям врагов, да каких врагов!.. Все знают, что это люди кошачьей породы.
- Я же нечаянно...
- Как можно нечаянно, скажите, дети мои, как можно нечаянно болтать такие нехорошие вещи?
Долго еще ворчала, бабушка. Остальные не смели вмешаться, но чувствовалось, что они на стороне бабушки и разделяют ее опасения. Дедушка не оправдывался. Он сидел с низко опущенной головой и дымил своей трубкой.
Следующими пошли в дом Али дядя Кондрат и тетя Кетеван. Их тоже предупредили об осторожности. Но все было напрасно. Тетя Кетеван, никогда прежде не ругавшая своего мужа, вернувшись домой, бранила его последними словами. Она почему-то называла его все время "пень дубовый без сучьев". Я никогда не слышал такого странного ругательства и не смог удержаться от смеха, за что получил увесистую оплеуху от дедушки. Ермолай, который тоже хихикнул, убежал от возмездия.
- Да как же не ругать, собачьего сына? - оправдывался дядя Кондрат. - Приехал, убил человека, который никого и никогда не обижал.
- Он приехал мстить за убийство своего отца, - вмешалась Хошадеде, прервав уборку дома. - Ты бы не мстил вместо него? Тоже мстил бы!
- Если бы было хорошее правительство, оно навело бы порядок и наказывало само, - задумчиво и тихо произнес отец.
Никто не отозвался на его слова.
Когда уборка была закончена, посуда перемыта, мебель вытерта, мои родители, дядя Андеад и тетя Федосия ушли оплакивать покойного.
На этот раз все обошлось благополучно. В доме Хромого Али не было произнесено ничего запретного.
Только поздним вечером семья собралась за празднично накрытыми столами. По углам их были расставлены горящие восковые свечки. . Все встали на коленях в темном углу мачуба. Наступил час встречи умерших. Дедушка пошел к двери, открыл ее, затем тоже встал на колени и, постояв так несколько минут в абсолютной тишине, полушепотом ; начал свое обращение к пришельцам с того света:
- Божья забота вам, несчастным. Вечная добрая память всем вам! Слезно просим, не сердитесь на нас, бедных. Берегите нас от беды и несчастья. Дайте всем живым долгую жизнь. Вреда никому не делайте, делайте только добро, только добро... Угощайтесь, от всей души прошу...
В этот момент дядя Андеад начал играть на чунире. Извлекаемые смычком из трех волосяных струн звуки напоминали жужжание мухи.
Дедушка продолжал говорить уже под аккомпанемент чунира:
- Коция с семьей и Кондрат тоже с семьей собираются переселяться. Пожалуйста, посмотрите там за ними, дайте им счастья, просим вас!
Дядя Андеад начал издавать на своем инструменте такие жалобные звуки, что мне стало тоскливо и жутко.
- Добрый Доменти, сын Отиа, кушай, дорогой! Мы за тебя отомстили, у тебя должно быть спокойно на душе. А ты, наш Кишвард, сын Омеха, рано умер...
И дедушка стал называть всех покойников по имени и коротко сообщать историю их смерти. Он перечислял их так долго, что у нас, детей, колени онемели от усталости.
Из этого перечисления я понял, что в нашем роду очень много было погибших от рук врага, только самая незначительная часть мужчин умерла от болезней. Сразу ожили опасения сегодняшнего вечера. Неужели и теперь у нас будут кровные враги?
Вспомнилось распластанное в луже крови тело Хромого Али. Вот так же и к нам теперь могут прийти несчастье и смерть. Захотелось скорее уйти в Широкие страны. Там, по рассказам отца, не было кровной мести.
Дедушка окончил свой разговор с покойниками, подошел к столу и из каждой кружки с аракой по нескольку капель вылил в огонь. Считалось, что эти капли выпиты покойниками.
На этом прием душ умерших и их угощение были закончены. Мы сели к столам и начали угощаться той же снедью.
После ужина полагалось слушать игру на чунире. Дядя Андеад снова взял свой инструмент, погрел его около очага, чтобы чище был звук.
На этот раз он затянул песню "Нишгвей Лигхрал".
Сваны считали эту песню своим гимном. В ней говорится о битвах и походах в дальние страны; о скитаниях и притеснениях, о страданиях и лишениях, о тяжелой участи народа. Слушали ее всегда в глубоком молчании.
Дядя играл очень долго. У соседей был траур, поэтому веселых песен играть было нельзя. Но мертвые гости требовали музыки. Обижать их тоже нельзя. Поэтому-то дядя и вынужден был бесконечно продолжать "Нишгвей Лигхрал".
- Да, много пришлось пережить нашему народу, - благодушно вздохнул дедушка, когда песня была окончена.
Он велел мне подать огоньку. Я подал ему горящий уголек и подсел к нему.
- Я тебя не больно ударил сегодня? - Дедушка всегда сокрушался после того, как ему приходилось применять свою палку.
- Совсем не больно, - соврал я.
- Ну, больно-то было. Я небольно не бью. Молодец, что не обижаешься, когда тебя взрослые бьют, не плачешь... Молодец!
- Ничего, Яро, чем больше бьют, тем лучше. Меня до сих пор угощают иногда муджврой.
Дедушка молча покосился на отца и усмехнулся.
- Папа, почему так много наших родичей убили враги? - спросил я отца и потянул за рукав, чтобы он присел к нам на скамейку.
- Откуда ты взял? - сказал отец, садясь.
- Дедушка перечислял...
- Ты наблюдательный. Так и надо, - отец взял меня на колени. - У нас школ нет, грамоте нас никто не обучает. Мы должны быть наблюдательными, чтобы нас не обманывали все кому не лень.
- Да, нас все обманывают, - подтвердил дедушка. - Вчера приходил торговец, продал нам платок и почти все деньги забрал.
В Сванетии магазинов в те времена не было. Мелкие торговцы, таскавшие на себе товары, были единственными людьми, осуществлявшими товарообмен. Торговали они баснословно дорого. К тому же брали в основном не деньгами, которых у сванов было немного, а требовали шкуры зверей, особенно куниц. Естественно, что торговцев у нас недолюбливали.
- А что такое школа? - заинтересовался я новым для меня словом.
- Это такой дом, куда приходят дети, и ученые люди обучают их грамоте, делают умными.
- А где же дети живут? - недоумевал я.
- Они приходят в школу только днем, а вечером их отпускают домой.
Отец улыбнулся. Под правым глазом у него был шрам. Он получил его на охоте. В те времена в ходу были только кремневые ружья. Стрелять из такого ружья было довольно опасно. Из казенной части в сторону стрелявшего вырывалось пламя, которое нередко обжигало лицо стрелка. Жертвой неудачного выстрела и был мой отец.
Когда он улыбался, шрам исчезал, скрывался в складках кожи. Поэтому-то я и любил его улыбку. При улыбке лицо отца становилось красивым, молодым, приветливым.
- Если в Дали удастся послать вас в школу, вы будете учеными людьми, - вслух мечтал отец.
- Правительство переменится - будут школы, - заключил дядя Андеад, осматривая свой нехитрый музыкальный инструмент.
В этот момент дверь тихо приоткрылась, и в мачуб как-то необычно тихо прокрался один из наших соседей - Беки. Стучать в траурный вечер не полагалось.
- Тихий покой вашим несчастным гостям! - приветствовал он вполголоса.
- Счастье тебе, добрый Беки! - так же тихо ответило сразу несколько голосов. Все привстали со своих мест. - Что нового?
- Еще один человек оставил сегодня бедных мужалцев, - он снял шапку и, закатив глаза, перекрестился.
- Кто же, кто?
- Нашего бедного Бекирби убили... Дорога ему в рай, несчастному.
- Кто убил? У него же не было кровных врагов?
- Говорят, были, добрый Гиго. Где-то в Джоркваре были старые кровники, - ответил Беки.
- Э-э-эх, теперь начнутся убийства, самых лучших сынов Сванетии уничтожат... Каждый день будем слышать о смерти... Стоит только одному отомстить, и другие начнут вспоминать свои обиды.
В неизвестность
Солнце еще не успело показаться над вершинами гор, оно лишь облило острие Тетнульда холодным розовым светом. Остальные горы казались голубовато-сизыми.
В ущельях чуть заметно передвигался туман.
Проснулся я, когда все взрослые были уже на ногах.
Наскоро оделся, выбежал на двор, где стояло ведро для умывания.
В воде плавали осколки льда, за ночь покрывшего воду. Холодно... Ночи в Сванетии всегда холодные. Как бы днем ни было жарко, за ночь горные ледники, будто гигантские холодильники, остужают воздух.
В наш дом начали приходить провожающие.
На проводы пришло все село. Родственники прибыли даже из окрестных сел - Мужала, Жамужа и Чолаша.
Не было среди провожающих только дядей Аббесалома и Ефрема. Наверное, они даже не знали о нашем переселении.
Дальское ущелье находилось всего лишь в ста километрах от Лахири, но при полном бездорожье преодолеть их было трудно. На этот путь обычно требовалось несколько дней; причем надо было проходить два горных перевала и несколько опаснейших мест, расположенных над кручей, где того и гляди можно было сорваться в пропасть.
Нелегко было моим родителям уходить с насиженного места. Да и будущее было неопределенным.
Слезы в это раннее утро текли без стеснения из всех глаз. Плакали женщины, мужчины и, конечно, мы, дети. Только маленькая Верочка оставалась безучастной к нашим переживаниям.
Это обстоятельство было отмечено суеверными людьми.
- Ребенок не плачет, будет все хорошо! Не бойтесь, - прошамкала старая Даурхан, вытирая слезы рукавом. Седая, с распущенными волосами, с круглыми большими глазами навыкате, она напоминала филина.
Даурхан была самой старой женщиной в Лахири, и поэтому к ее словам всегда прислушивались.
- Да, раз ребенок не плачет, все будет хорошо.
Когда отец и мать вышли со двора, плач родственников перешел в крик. Было похоже на то, что нас хоронят заживо. Со всех сторон слышались душераздирающие выкрики:
- Уай, куда вы идете? Несчастные!
- Зачем покидаете отчий дом? Бедные вы, бедные, помогите им, боги!
- Несчастный Гиго, каких детей сегодня теряет! Остановите их, куда они идут, безумные!
Впереди вели осла Реаша, груженного скарбом. За ним на некотором расстоянии шел мой отец в сопровождении мужчин. Часть вещей, считавшихся наиболее ценными, он нес на себе в гудре. Мать вместе с провожающими нас женщинами шагала позади.
За околицей нас встретил дедушка Гиго. Поднявшись еще до зари, он вышел вперед, чтобы первым встретить нас в пути, благословить на дорогу и одарить чем-нибудь. Это предвещало счастливое будущее.