Чемпионат. День 2-й
Переговоры у помойки
Молчание было таким густым, что его можно было ножом резать и по тарелкам раскладывать. Мы ехали в яхт-клуб, Репа вел машину и поминутно бросал на нас взгляды в зеркало заднего вида. Тоха сидела в середине между мной и Тимуром – прямая, как весло проглотила. Митрофан сидел на переднем сиденье рядом с Репой и водил пальцами по экрану айфона.
– По прогнозу ветер 7 узлов, – сообщил Митрофан.
Никто не ответил. Защелкал сигнал поворота – Репа скрутил руль вправо и остановился на обочине. Поставил машину на ручной тормоз и повернулся к нам.
– Так, давайте поговорим, – сказал он решительно. – В таком состоянии на гонки нельзя.
Мы молчали.
– Александр Николаевич, – подал голос Митрофан, – тут останавливаться запрещено. Тут знак висит.
Репа включил аварийку.
– Все равно я бы на вашем месте… – начал Митрофан.
Репа заскрежетал зубами, снял машину с ручника и тронулся. Проехав вперед, он свернул на узкую асфальтовую дорогу, ведущую к помойке с выстроившимися в ряд железными контейнерами, и встал.
– Так пойдет? – спросил он у Митрофана, и тот кивнул.
Снова подняв ручку тормоза, Репа повернулся к нам.
– Хорошо, я начну, – он помолчал, подбирая слова. – Вы свободные люди, у вас могут быть свои дела и свои секреты. Но в этой поездке за вас отвечаю я. Отвечаю не только своей зарплатой и местом тренера, но и своей свободой тоже. Если вы будете гулять без спроса и попадете под машину, или отравитесь паленой водкой, или на вас нападет маньяк с ножом на темной улице, меня посадят в тюрьму. Это не говоря о том, что вы своей глупой кончиной причините адскую боль своим родителям. Ну и мне немного.
Он сделал паузу, набрал воздуха и продолжил:
– Поэтому. Обсуждайте со мной все свои намерения и желания. Алкоголь запрещается.
Тимур на этих словах издал какой-то сдавленный звук. Репа остановился, вопросительно глядя на него, но Тимур больше ничего не сказал, и Репа снова продолжил:
– Исчезновения без спроса запрещаются. До окончания чемпионата и доставки вас домой вы одна команда и находитесь под моим началом. А потом можете катиться на все четыре стороны. Вопросы?
– А вам тоже алкоголь запрещается? – спросил Тимур.
– И мне тоже, – серьезно ответил Репа.
– Так чего же вы пьете?! – воскликнул Тимур, уже не сдерживая свою злость.
– Я не пью уже четыре дня, – глядя ему в глаза, сказал Репа.
– Врете! – фыркнул Тимур. – Что вы вчера сникерсом закусывали? И почему мы так долго не могли выехать?
– Куда выехать? – не понял Репа.
– Сюда! – Тимур ударил кулаком в спинку водительского сиденья, и Репа вместе с этой спинкой вздрогнул.
– А, – коротко сказал Репа. – Сникерсом я ничего не закусывал, я его просто съел. Перенервничал, пока вы гонялись, не ел ничего с утра – у меня башка не выдерживает, если я на нервах несколько часов подряд, да еще и голодный. Надо было взять себя в руки и что-то съесть. Понятно?
Тимур яростно сопел, раздувая ноздри.
– Тимур, – обратился к нему Репа, – если бы я выпил, я бы не сел за руль и не повез бы вас в гостиницу. Что я, совсем дурак – пьяным детей возить?
– Вы дурак, – негромко сказала Тоха. – А мы не дети.
Несколько секунд Репа молчал, глядя на Тоху.
– Вы нас на трассе чуть не угробили, – встрял Тимур. – Вы водить не умеете. Митрофан от страха чуть наизнанку не вывернулся.
– Я не от страха! – возмутился Митрофан. – Меня всегда в машине тошнит. Особенно при резком торможении и резком разгоне.
Репа провел рукой по лицу.
– Митрофан, – повернулся он к Митрофану, – Тимур, Тоха и Яша, – повернулся он к нам, – я прошу прощения за то, что вас напугал. Даю слово, что ни за что бы не стал рисковать вами. Я обгонял только тогда, когда был уверен. Я езжу быстро, это правда. Но аварий у меня никогда не было.
Он три раза постучал костяшками себе по голове.
– Это во-первых. Во-вторых, я действительно не пью четыре дня. Я не знаю, как вам это доказать. Могу дать честное слово. В-третьих, извините, если оскорбил вас чем-то. Я не хотел.
Тимур что-то невнятно пробурчал.
– Почему мы так поздно выехали, – продолжил Репа. – У меня есть дочь, Кира. Она учится в институте. Ей надо было готовиться к экзамену – он вчера как раз был, – и я сидел с ее сыном. Его зовут Вадим, ему год и два месяца. Это мой внук, получается.
Репа замолчал, снова открыл рот, растерянно взмахнул рукой и, не найдя что сказать еще, выговорил только:
– Ну вот.
К помойке подъехали "жигули". На крыше машины лежали, привалившись друг к дружке, черные пакеты, набитые мусором. "Жигули" остановились, вышел водитель – смуглый парень в испачканной машинным маслом рубашке и клетчатых шортах – и стал снимать пакеты с крыши и бросать их в один из контейнеров.
– Поехали в клуб, опоздаем, – устало сказал Тимур.
– Да нет, время есть, – ответил Репа, посмотрев на часы. – Спуск на воду только через полтора часа.
– На завтрак опоздаем, – пояснил Тимур. – Есть хочется.
– Ужасно, – подхватил Митрофан.
– А, в этом смысле, – улыбнулся Репа.
Он сел прямо, завел двигатель и опустил ручник. Когда мы уже выезжали на дорогу, Митрофан спросил:
– А что экзамен?
Репа махнул рукой.
– Завалила. Пересдавать будет.
– Митрофан подлизывается, – пробурчал Тимур.
Репа то ли не услышал, то ли пропустил мимо ушей. Митрофан услышал и показал Тимуру тощий кулак. Тоха сидела мрачная, опустив глаза.
Система координат
"Не перекладывай руль, – говорил я сам себе. – Привод, доворот, одержал, разгон". Если нет шансов на победу, можно перестать волноваться и полностью сосредоточиться на том, что делаешь. Перестать сердиться на свою лодку и сваливать на нее всю вину. Кажется, я до сих пор только мешал лодке идти, дергал руль изо всех сил, заставлял ее поворачивать, когда она не была готова. С такими манерами мне до победы как до луны. Репа прав – я проигрываю, и у меня все впереди. Я в самом начале. Даже прежде начала, прежде нуля – где-то в отрицательных значениях. Но я хочу научиться, я не собираюсь бросать, и я смогу, я в себе уверен – это главное.
Я видел Тоху, когда подходил к верхнему знаку, а она шла мне навстречу, давно обогнув его. Она кого-то искала глазами, потом нашла – это был Макс, я понял. Он шел впереди нее.
На знаке у меня было преимущество перед парнем в полосатой вязаной шапке. Парень был мельче меня раза в два, пятиклассник, наверное. Выговорить "Внутренний!", чтобы напомнить ему о правиле, я не мог, поэтому постучал ладонью по борту своего "оптимиста". Полосатый сделал вид, что не понимает, и тогда мне пришлось открыть рот.
– ААААА!
– Чего орешь-то! – возмутился полосатый, давая мне дорогу.
Мне стало неловко, и, чтобы загладить неприятное впечатление, я вежливо помахал ему рукой. Полосатый укоризненно покачал головой, я обогнул знак первым и, оставив соперника за кормой, с удивлением подумал: я обогнал! Впервые в жизни! Ого-го!
Через полминуты полосатый пятиклассник обошел меня, и я снова мог созерцать его худую спину, но все-таки.
Ура, аплодисменты
Победителей награждали на настоящем пьедестале, как положено. Сначала вызывали девчонок. Тоха оказалась на третьем месте, и мы все четверо, включая Репу, отбили себе ладони, когда ей аплодировали. Тоха была мрачнее тучи, даже ни разу не улыбнулась и не помахала нам. Рыжая в синей кепке взяла второе место. На первом была смешная пухлая девчонка, она улыбалась до ушей, споткнулась, забираясь на пьедестал, и тут же рассмеялась. У нее были кудрявые волосы – от ветра они встали надо лбом, как пружинки. Все вокруг хлопали, кричали "ура" и свистели, когда главный судья надевал девчонкам медали. Потом девчонки спустились с пьедестала, и судьи стали награждать парней. На первом месте был Макс – он улыбался как принц и махал рукой сдержанно и с достоинством. Тоха стояла в первом ряду зрителей, но Макс на нее не смотрел. Получив медали, парни спустились с пьедестала. Директор яхт-клуба в микрофон стал вызывать тренеров, судей, помощников судей, чтобы можно было их всех сфотографировать. Люди выходили, пожимали руки и вставали вместе, обнимая друг друга за плечи. Репа упирался, но мы с Тимуром и Митрофаном вытолкнули его вперед. И все тренеры и судьи ему тоже пожали руку, нашли ему место в первом ряду, и загремели овации, и засверкали вспышки фотоаппаратов.
Кисель и бублик
А потом мы с Тимуром и Митрофаном пили кисель, который разливали всем бесплатно из огромных кастрюль, и ели бублики, которые тоже раздавали всем бесплатно. И я в какой-то момент вспомнил о Тохе – я не видел ее с самого награждения. Взяв для нее бублик и стакан киселя, я пошел по берегу. Сам не знаю почему, я не сомневаясь направился к тем дальним бурым валунам. Тоха была там – стояла, глядя на воду и высотные дома вдалеке.
Я подошел и громко кашлянул. Тоха обернулась, и я испугался – у нее были слезы на глазах. Это было дико. Она всегда была как из стали сделана. Так мне казалось.
Я протянул ей бублик и кисель – наверное, это было нелепо и неуместно. У нее лицо исказилось, как будто я сделал ей больно. Она отступила на шаг, сдернула с себя медаль и с размаху бросила ее на землю. Сделала шаг в сторону, потом в другую, будто не зная, куда убежать. Пошла, спотыкаясь, к воде, зашла в нее прямо в кедах и встала там.
Три билета до Эдвенчер
Мы выехали из Питера в семь вечера. Тимур и Митрофан взяли с Репы слово, что мы остановимся на ночлег, а не будем ехать без передышки всю ночь.
– Хорошо, – согласился Репа. – Митрофан, найди подходящее место для лагеря.
Митрофан уткнулся в айфон.
Проплыла и осталась позади табличка с перечеркнутым "Санкт-Петербург".
– Даже в Эрмитаж не сходили, – проворчал Тимур с заднего сиденья.
– Тогда в следующем году снова на гонки приедем, – улыбнулся Репа.
– Чего, правда? – подался вперед Тимур, кладя руки на спинку водительского сиденья.
С боковой дороги на трассу собралась выехать "мазда" и слишком далеко высунула свой нос. Репа вильнул в сторону и возмущенно посигналил.
– Подветренный! – крикнул Митрофан в окно своим тонким голосом.
Мы с Тимуром одновременно фыркнули от смеха.
– А-а у… – открыл я рот, решившись спросить кое-что.
– А у вас салфетки еще остались? – перебил меня Тимур.
– Какие? – не понял Репа.
– Ну те. Наши, – ответил Тимур.
– Или мы уже ничего не боимся? – спросил Митрофан.
– Ну, ты-то! – протянул Тимур.
Митрофан рассмеялся, ничуть не обидевшись, но потом умолк и отвернулся к окну.
– Меня батя убьет, что я последнее место занял, – сказал он.
– Да ну, релакс, – успокаивающе проговорил Тимур.
Тоха молчала. Она сидела теперь у окна, а я посередине. В кармане у меня лежала ее медаль – Тоха тогда не стала ее подбирать на берегу и ушла. Я подобрал.
Она сидела, прижавшись щекой к стеклу, подняв глаза вверх, и глядела на что-то. Я наклонился, заглядывая в окно, и увидел в небе над полем ястреба – он парил, описывая круг, не взмахивая крыльями. Четкий силуэт, словно вырезанный из черной бумаги.
Митрофан по своей карте нашел отличное место на берегу озера, километрах в пяти от трассы. Мы разожгли костер, пожарили на огне куски хлеба и съели их с сыром и сгущенным молоком. Потом купались, прыгая с берега в воду, и грелись у огня. Доели то, что оставалось, расстелили на земле туристические пенки, натянули на себя всю теплую одежду, какая у нас была, и легли. Митрофан читал нам "Три билета до Эдвенчер" Джеральда Даррелла – эта книга была у него в айфоне. Она, конечно, не про парусный спорт и не про мореплавание, но все равно хорошая. Мы пару раз хохотали так, что лягушки пугались и прерывали на время свои квакающие песни. В час ночи Репа объявил "отбой", Митрофан погасил айфон, и мы оказались в июньских сумерках под светлым небом. Шумели от легкого ветра камыши, голосили лягушки, догорал костер. Все вокруг нас и мы сами, и все, что с нами случилось недавно и что происходило сейчас, – все это было так невероятно, что я задохнулся от счастья, и глаза у меня, наверное, сияли и пламенели в сумерках, как угли. Я не мог уснуть, и лежал, вдыхая запах ночи, озера и леса, и хотел запомнить его на всю жизнь.
1 день после чемпионата
Вранье
Мы заметили неладное на подъезде к нашему яхт-клубу. Парковка была сплошь заставлена машинами, а те автомобили, которым места не хватило, притулились в лопухах. У ворот толпились люди. Подъезжая к парковке, мы обогнали двух мужчин, идущих по обочине. Один из них нес видеокамеру, другой – мохнатый микрофон, похожий на гигантского шмеля на палочке.
– Это они! – воскликнул тот, что был с видеокамерой.
– Догоним! – крикнул тот, что со "шмелем".
Они пустились трусцой за нашим "фольксвагеном". Один на бегу вскинул камеру на плечо и стал снимать, другой надел наушники и выставил вперед палку со "шмелем".
– Команда приближается к воротам родного клуба! – прокричал он. Видимо, эти слова должны были войти в репортаж.
На парковке нас встречал Шевцов. Он увернулся от видеокамеры и микрофона и забрался внутрь "фольксвагена", захлопнув за собой дверь. Поскольку забрался он на заднее сиденье, Тимуру пришлось взгромоздиться мне на колени, чтобы освободить ему место.
– Саша, – обратился Шевцов к Репе каким-то странным пересохшим голосом. – Саша, они хотят, чтобы тебя не было в газетах и в этих драных новостях.
Вместо "драных" он сказал другое слово, но я не буду его здесь повторять. Мы не успели ничего спросить – машину окружили. В окна заглядывали корреспонденты, фотографы, операторы, накрашенные женщины – ведущие местного телеканала, – а также разбухший от важности Михаил Петрович и его серые пиджаки.
Михаил Петрович открыл заднюю дверь с той стороны, где сидел Шевцов, схватил его за руку и рывком вытянул наружу.
– Это Сергей, наш замечательный тренер, чемпион Европы девяносто первого года, – объявил Михаил Петрович, и фотографы защелкали затворами камер, операторы навели объективы на цель. – А это, – он сделал знак одному из пиджаков открыть дверь со стороны Тохи, – Антонина, наш призер!
Пиджак распахнул вторую заднюю дверь и протянул руку, но Тоха с размаху хлопнула по этой руке и подалась назад, прижавшись к нам с Тимуром. Мы с Тимуром оба, не сговариваясь, обхватили ее руками, чтобы пиджак не смог вытащить ее силой. При этом Тимур продолжал сидеть у меня на коленях, и я коленей своих уже не чувствовал, но в тот момент это было совершенно не важно.
– Он же врет, – растерянно сказала Тоха. Она протянула руку и потрясла Репу за плечо. – Вы же наш тренер, а не Шевцов.
Репа молча мотнул головой.
– Смущается! – громко объявил Михаил Петрович корреспондентам. – Хорошая девочка!
Он стоял возле машины, продолжая крепко держать Шевцова за плечо, – это выглядело так, как будто он держит его в заложниках.
– Так надо, – сказал Репа, оборачиваясь к нам. – Иначе они его уволят. – Мы поняли, что он говорит про Шевцова. – И меня уволят, ну это ладно. Меня все равно рано или поздно. Я неподходящий человек для… всяких официальных заявлений, статей, отчетов и прочего. Пьяница и псих, сами знаете.
– Вы же не пьете уже четыре дня, – прошептал Митрофан.
– Пять дней, – поправил его Тимур.
– Но это же… – проговорила Тоха и запнулась. – Это же будет неправда.
Репа беспомощно посмотрел на нее и сказал:
– Но ты же знаешь правду. Вы все знаете. И я. И Серега знает. А на остальных плевать.
Звучало это не очень убедительно. Но мы не знали, что возразить.
– Выходите! – позвал нас с улыбкой Михаил Петрович, прижимая к себе угрюмого Шевцова.
– Выходите, выходите! – наперебой закричали люди. К их хору присоединялись все новые голоса, и скоро вся эта толпа скандировала и хлопала в ладоши: – Вы-хо-ди-те!
Репа кивнул нам, и мы стали выползать из машины. А он остался внутри. Толпа окружила нас и увлекла за собой, погнала через ворота на лужайку и остановила под флагштоками, на которых развевались российский флаг и флаг нашей области. Мы сбились в кучу – Тоха, Тимур, Митрофан и я. Михаил Петрович толкнул к нам безмолвного Шевцова и сам встал рядом, нависая над нами своей необъятной тушей. Нас обступили и стали обстреливать вспышками. Михаил Петрович улыбался, показывая зубы.
– Антонина, где медаль? – спросил он, не переставая скалиться.
Тоха скривилась и промолчала. Мы все стояли как в воду опущенные. И тут я подумал: "Да что же это такое происходит". И вспомнил слова деда: "Я могу ради тебя сдохнуть, но унизиться я не могу". А мы тут все только и делаем, что унижаемся. Кажется, именно так это называется – то, что сейчас происходит. Честно говоря, я забыл в тот момент, что Шевцов в заложниках у Михаила Петровича, у его серых пиджаков и непонятно еще каких людей вроде того холодноглазого противного человека, который допрашивал Шевцова про Италию и отца. Я помнил только про унижение Шевцова. И наше унижение. И несправедливость. И я сказал:
– Нет!
Ну, хорошо, не совсем так. Я сказал:
– Н-нет!
И все же это было настоящее "нет" всего лишь с одной остановкой на "н". Тоха в изумлении уставилась на меня.
– Н-нет! – повторил я громче.
– Чтоб тебя! – восхищенно воскликнул Тимур.
– Яша! – хлопнул меня по спине Митрофан.
Шевцов, давно окаменевший и онемевший в объятиях Михаила Петровича, очнулся и ожил – он повернулся ко мне и впился в меня глазами, словно ожидая чуда – словно я сейчас полечу по воздуху как облако.
– Нет! – крикнул я уже изо всех сил. – Неправда!
– Да! – крикнул Тимур. – Вранье!
– Хватит! – подхватила Тоха. – Наш тренер – Репа!
– Какая репа? – спросил кто-то из корреспондентов, и в лицо Тохи ткнулись сразу несколько микрофонов.
– Александр Николаевич Репа! – воскликнула Тоха. – Он там, в машине! А этот, – она показала на тяжело побагровевшего Михаила Петровича, – все наврал!
Но когда первые корреспонденты добежали до "фольксвагена", там никого не оказалось – Репа ушел.
Когда толпа вокруг нас поредела, к нам приблизился батя Митрофана. В книгах иногда пишут про кого-нибудь, что он стоял "с опрокинутым лицом". У бати Митрофана за последние полчаса лицо опрокинулось раз пять, не меньше. Митрофан, когда его увидел, виновато съежился, но отец ничего не стал у него спрашивать или говорить, а просто обхватил Митрофана руками и прижал к себе. Потом выпустил, обвел нас – Тоху, Тимура и меня – взглядом и, шагнув вперед, тоже молча всех нас обнял.