- С лестницы не достать. Нужно найти какой-нибудь шест и попытаться сдернуть, - Будник смотрел на повисший чехол, оценивая высоту его нижней кромки, легонько раскачиваемой ветром. Один из замков чехла постукивал при этом о стенку заправленного бака ракеты. - Какая сейчас температура?
- Минус пятнадцать, - ответили ему.
- Может, обойдется, - предположил Будник вслух. - Странно.
Будник окинул взглядом собравшихся вокруг офицеров и, обращаясь к Матренину, сказал:
- Эвакуацию давно объявили, а откуда столько зрителей?
Подполковник Матренин, догадавшись, как можно убрать с площадки зевак, не подавая команд, которые могли бы обидеть офицеров, старше его званием, объявил:
- Вот-вот подойдет пожарная машина с лестницей, кто полезет чехол сдергивать?
Расчет Матренина оказался правильным, полковники исчезли незаметно, по-английски, как и появились.
- Ну что ж, - подытожил Матренин. - Придется искать комсомольца-добровольца.
Его взгляд остановился на Ковалёве.
Пожарная машина влетела на площадку минут через сорок после вызова. Её установили в непосредственной близости от пускового стола так, чтобы можно было при выдвижении лестницы выиграть буквально каждый сантиметр длины. Опереть лестницу о ракету Будник и Матренин категорически запретили.
Лестница в основании была с перилами и такая широкая, что показалась Ковалёву парадной. Но последующие секции становились все уже и уже, и, наконец, начались секции без перил.
Последняя секция была шириной не более тридцати сантиметров. Удержаться на ней можно было, только уцепившись за продольные стойки так, чтобы тело вплотную прилегало к ней. Поскольку лестница висела в воздухе без опоры, она закручивалась вокруг продольной оси, и Ковалёв повисал спиной вниз. Невероятными усилиями тела у него получалось направить движение лестницы в обратном направлении, тогда она вновь и вновь проскакивала нормальное положение, и Ковалёв вертелся спиной вниз, только в другую сторону.
Внизу вновь собралась толпа полковников, выползших из потайных щелей, они с интересом наблюдали за Ковалёвым, похоже, если бы рядом оказался тотализатор, они бы бросились делать ставки.
Ковалёв извивался на самой верхушке лестницы менее чем в метре от баков, заправленных двум сотнями тонн ракетного топлива. Матренин же находился у командного пульта, чтобы не допустить случайного включения какого-нибудь тумблера. (Бывает же, что и опытные пилоты убирают шасси самолета на стоянке).
Наконец, Ковалёву удалось схватить угол чехла и прижать его к продольной стойке лестницы, а затем, несмотря на то, что чехол был из стеклоткани, уцепиться в него зубами. Так Ковалёв и стащил его, удачно разжав зубы в тот момент, как чехол соскользнул с антенны.
О нескольких представителях промышленности, предотвративших аварию на старте, забыли, едва чехол коснулся земли. Включилась гигантская машина пуска, слежения, регистрации параметров и прогнозирования погоды по всей трассе полета от стартовой позиции до полигона на Камчатке. Эвакуироваться было не на чем, и они двинулись в сторону проходной, в одноэтажный, похожий на барак, домик для совещаний.
- Там есть бачок с водой, будет чем прополоскать рот, - говорили Ковалёву сотрудники.
Домик располагал довольно-таки большой комнатой с затоптанными полами, интерьер которой украшали лавки вдоль стен и единственный стол.
Похоже, все места скопления большого числа людей объединяет одна характерная особенность - если там имеется бачок с водой, то будет и алюминиевая кружка, обязательно посаженная на цепь. Вот и здесь мятая алюминиевая кружка висела на массивной стальной цепи.
- Протяжка, - прошла очередная команда.
Все сгрудились у окон в сторону старта, наблюдая, как от ракеты отклонилась и замерла под углом тридцать градусов к ней транспортировочная платформа.
- Ключ на старт!
Ракета стоит неподвижно, и непосвященному трудно предположить, что в это время в ней протекают таинственные процессы, превращающие её в живое существо.
- Пуск!
Те, кто насмотрелся художественных фильмов, вызывающих саркастическую улыбку у специалистов, о запусках ракет, ожидают, что вслед за этой командой раздастся оглушительный грохот двигателей, и ракета по замысловатой траектории устремится в небо. Яркой иллюстрацией такой наивности представляется монумент, сооруженный неподалёку от станции метро "ВДНХ". Злые языки, а в ракетной технике их хватает, сразу же, как только монумент появился, нарекли его "мечтой импотента".
На самом же деле, от команды "пуск" проходит примерно минута, в течение которой в ракете завершаются необратимые, процессы. Результат - пламя запустившихся рулевых двигателей, пламя несуществующего в природе малинового цвета, вслед за которым через доли секунды обязан последовать грохот маршевых двигателей.
Надо сказать, что этого момента всегда ждут с замиранием сердца, особенно на первых пусках ракет новых конструкций. Что последует после запуска рулевых? Гром маршевых двигателей, переходящий в ровный рокот по мере удаления ракеты, сопровождающийся через каждые десять-пятнадцать секунд комментариями с пункта управления, такими ласковыми для слуха испытателей: "двадцатая секунда, полет нормальный", "…секунда, давление в камерах в норме", "…секунда, разделение ступеней нормальное", "…секунда, отделение головной части нормальное". Или взрыв, разрушающий старт настолько, что на его восстановление потребуется не один месяц. И появляется у Министра Афанасьева Сергея Александровича время, чтобы на коллегиях устраивать публичную "порку" главных конструкторов и директоров, уличенных, не дай Бог, в том, что авария произошла по вине их КБ или завода.
Хорошо ещё, если по какой-либо причине Министр задерживается, и заседание коллегии ведет один из его заместителей, да и отвечать разрешили с места.
Стоит тогда директор крупного завода, насчитывающего несколько десятков тысяч рабочих, и как нерадивый школьник у доски, отвечает на вопросы, а коленка его опорной ноги дрожит частой, мелкой собачьей дрожью.
Но если по ходу коллегии появляется Министр, по залу прокатывается шум, будто бы издаваемый провинившимися школьниками, а не маститыми руководителями предприятий и конструкторских бюро. Этот шум означает лишь одно - настоящая "порка" только начинается, и те, чьи вопросы рассмотрели до прихода министра, могут считать себя счастливчиками.
Течение коллегии принимает настолько изощренный характер, угроза снятия с должности, к которой человек двигался по служебной лестнице в силу своих знаний и ума, становится настолько реальной, что некоторые руководители, не смотря на закалку в аппаратных играх, срываются, получают инфаркт, и их прямо с коллегии увозит "скорая помощь".
Это и произошло в 1971 году даже с таким выдающимся человеком, каким был академик Михаил Кузьмич Янгель.
Вернувшись на предприятия, начальники раздают своим заместителям, начальникам отделов и цехов тот заряд ответственности, перемешанный со страхом увольнения, который они получили на коллегии Министерства общего машиностроения.
Поэтому "фирмы" всячески стараются не признавать свою вину в очередной аварии, и, по возможности, стараются переложить ее на коллег.
Вот и теперь, рулевые двигатели работали целую секунду, а грома маршевых всё нет, маршевые почему-то никак не запускались. Все так и смотрели бы зачарованно на ракету, малиново освещавшую окрестность рулевиками, но чей-то удар ногой с разбега в раму окна на противоположной стороне с одновременным нечеловеческим криком "Отрыв!" вывел всех из оцепенения.
Жар взрыва, озарив бескрайнюю даль, в сторону которой они и бежали, опалил затылки, когда они находились уже за пределами площадки, а запоздавший на мгновенье раскаленный ураган ударной волны бросил их открытыми, судорожно дышащими ртами в песок.
- Бля, неужели живой? - спросил, будто из другого мира, чей-то удивленный голос.
Этот удивлённый возглас будто открыл створку, через которую хлынул поток других голосов, и вскоре по дружному хору и нервным смешкам стало понятно, что радость жизни захлестнула всех.
- Интересно, кто из нас самый шустрый? - поинтересовался Ковалёв, выплевывая песок пустыни Кара-Кум.
- Да тот, кто дальше всех убёг! Васька Целкин!
Отряхиваясь, отплевываясь, матерясь, беспричинно смеясь, они возвращались на то место, что до недавнего времени называлось стартовой площадкой.
- Я давно заметил, что у машин, как и у людей, у каждой своя судьба, - высказал, слегка заикаясь, философскую мысль Вася Целкин. - Приговорённая она была, с самого начала.
- А я чуть не сорвался с лестницы, когда чехол стягивал. Знать бы, что так получиться, можно было бы и не рисковать.
Домик, из которого они только что драпанули, стоял без окон, некоторые простенки были разрушены, внутри что-то горело. Мачты освещения погнуло, наверное, от перегрева металл дошел до пластичного состояния, и они сложились под собственным весом. Искореженная транспортировочная платформа с завитой в спираль рамой отброшена в сторону.
Но наиболее сильное впечатление производил цилиндр подъемника, указывающий обломком штока в ночное небо. Было впечатление, что его сломали через коленку, как тростинку. Но это впечатление многократно усиливалось тем, что трудно было представить силу, сломавшую стальной шток диаметром в один метр.
Удачей было то, что все, кто успел сбегать в пустыню, утратив осторожность, метров семьдесят не дошли до пускового стола.
Мощный взрыв бросил их навзничь, на бетон, и над их головами пронеслись обломки, до этого мирно догоравшие на стартовом костре.
Тут-то Ковалёв и вспомнил начальника пожарной части своего завода Петра Семеновича Демещенкова, запрещавшего строителям применять некоторые отделочные материалы.
- Если этим материалом запрещаешь обивку стен, я обобью стены листами нержавейки, - исчерпав аргументы, заявил ему как-то начальник цеха.
На что Демещенков, сняв фуражку и почесав затылок, резонно ответил:
- Знаешь, Николай Спиридонович, и танки горят!
Так и тут, пламя нежно, словно собака языком, ласкало швеллеры и тавры металлоконструкций, оранжевым переливающимся ковром стелилось по бетону, слизывая остатки компонентов топлива.
- Мы же, придурки, о "голове" забыли, - сказал Целкин, имея в виду головную часть ракеты, упавшую в огонь на месте старта.
На головную часть, или "голову", снаружи, как и на космический корабль, наносится слой теплоизоляционного материала, внешне похожего на текстолит. При входе в атмосферу материал разогревается до свечения и постепенно сдувается потоками воздуха, но, обладая низкой теплопроводностью, он не позволяет высокой температуре проникнуть через свой слой.
На этот раз для самоликвидации в "голову" зарядили 150 килограммов взрывчатки, она лежала в костре и прогревалась ровно столько времени, сколько потребовалось испытателям, чтобы сбегать в пустыню и вернуться.
А причина аварии ракеты оказалась до слёз простой. Крепление коробки контакта подъема к кольцу платформы установщика выполнялось одним болтом через кронштейн в нижней части коробки.
При запуске рулевых двигателей от вибрации крепление ослабло за какие-то доли секунды, и коробка развернулась вокруг болта крепления. Штырек контакта подъема выскочил, как при уходе ракеты с пускового стола, и выдал команды на отстрел кабелей, соединяющих ракету с командным пунктом. И подача на ракету любых команд, в том числе и команды на запуск маршевых двигателей, стала невозможной.
А дальше - осталось только ждать, пока от пламени рулевиков металл ракеты нагреется до пластичного состояния и ракета осядет в костер.
Осталось только до сих пор не выясненным и не понятным, как это всем, будто выдающимся спортсменам, удалось перемахнуть через ограждение площадки, выполненное из колючей проволоки на высоту два метра и двадцать сантиметров. Но об этом в заключениях по разбору причин аварии ничего не написано.
В самолёте Ил-14 летело всего три пассажира. В просторном салоне у правого борта установлена навстречу друг другу пара массивных мягких кресел, обитых бежевой декоративной тканью, между креслами привинчен раскладной столик. Место у левого борта, спинкой к иллюминаторам, занял диван, выполненный в том же стиле, что и кресла.
Несмотря на то, что этом на самолёте раньше летал какой-то партийный "туз", интерьер бывшего персонального самолёта ощущения роскоши не вызывал. Скорее наоборот, заявленная претензия резко контрастировала с потёртостью обивки и её азиатской пестротой, а тяжеловесный вид мебели довершал противоречие с принадлежностью её к авиации.
Но, как обнаружил Ковалёв, у такого интерьера всё же было одно весомое преимущество - можно лететь лёжа.
Вначале он улёгся так, чтобы, положив голову на диванный валик, смотреть вперёд по курсу полета. Но летевший, сидя в кресле, Юрченко заявил, что положение Ковалёва ногами вперёд наводит на грустные размышления, и Ковалёв развернулся. Теперь он летел вперёд головой. И хотя такая поза ни у кого не вызывала отрицательных эмоций, перед взором Ковалёва маячила теперь значительно менее интересная картина в виде картонной упаковки двух холодильников "ЗИЛ". Сбить и выбросить деревянную обрешётку нас заставили лётчики ещё в аэропорту "Внуково".
Ожидалось, что "Экспедиция" Южного машиностроительного завода, которой на сорок третьей площадке принадлежали три гостиницы и столовая, вот-вот закрепит за нашей фирмой номер в гостинице "Люкс", и в отсутствие кондиционеров два новых холодильника были призваны сыграть определяющую роль в создании минимального комфорта.
- Сейчас в Пензе подсядем, дозаправимся, и двинем дальше, - сообщил один из пилотов, прогулявшись по салону.
Ковалёв сел так, чтобы хоть немного видеть вперёд. Ему был хорошо виден весь левый мотор и часть диска вращающегося винта. Если ущелье поворачивало влево, то накренившееся крыло и капот левого мотора помогали предугадать путь, по которому они сейчас пролетят.
Самолёт летел в мощной кучевой облачности, но пилоты находили между облаками разрывы, напоминавшие глубокие ущелья, и, постепенно снижаясь, вели самолёт небольшими разворотами, перекладывая его с борта на борт, так, чтобы он не касался крыльями облаков, словно облака были твердью. Ковалёв с увлечением наблюдал за игрой пилотов, не желавших попадать внутрь облака.
Видимо, самолёт впустили в аэродромный посадочный круг к четвёртому развороту, потому что за характерным стуком выпущенных шасси и торможением закрылками не последовало каких-либо эволюций, самолёт, приглушив моторы, летел, слегка рыская, по прямой, пока не замелькали плиты взлётно-посадочной полосы.
Стоянка была свободна, и экипаж подрулил почти к аэровокзалу.
- А здесь также холодно, как и в Москве. Правильно, что мы сразу оделись потеплей, - сказал Юрченко, спускаясь по трапу. - Лучше сразу напялить меховушку, чем тащить её, подвязав к чемодану.
Отсюда, из буфета, где Ковалёв и Юрченко, оба в меховых куртках и унтах, жевали абсолютно безвкусную еду, опираясь локтями на высокий буфетный столик, через большие витражи нового аэровокзала, было видно, как к их самолёту подъехал бензовоз и заправщики, подав на центроплан длинные шланги, начали заправку топливом.
- А ты напрасно взял курицу, лучше бы, как и я, купил сосиски, - сказал Ковалёв, обращаясь к Юрченко. - Почему-то в буфетах всех аэропортов продают таких несвежих, позеленевших кур. Чтобы не отравиться такой курицей, перед едой необходимо хлопнуть хотя бы стакан водки.
- Да ну, ерунда, ответил Юрченко. - Не может быть, чтоб в советском буфете продавали начавшую пропадать еду.
- Не скажи, - Ковалёв ткнул вилкой во вторую сосиску. - Однажды я с приятелем возвращался из командировки. А в буфете кроме таких же позеленевших кур, нечем было перекусить. Но я купил ещё стакан водки, а приятель отказался от выпивки. На следующий же день после возвращения домой его на скорой помощи увезли в больницу. С отравлением. На вопрос врача, что он ел, он рассказал про курицу. И удивился, почему он отравился, а я нет. "Значит, он пил водку", - сразу же предположил врач. - "Если бы вы тоже долбанули водки, то не попали бы в больницу на целый месяц".
- Раз так, пойду, возьму стакан, решил Юрченко.
Бензозаправщик на базе автомобиля "КрАЗ" такой длины, что вызывало удивление, как удаётся шофёру маневрировать между самолётами, наконец, отъехал. Заправка закончилась, Ковалёв и Юрченко пошли к самолёту.
У выхода, примостившись на подоконник витража, дожидались своего самолёта мать и дочь. Девчонке было не больше пятнадцати. Она неотрывно, с тех пор, как Ковалёв и Юрченко отошли от столика, смотрела на них, выделявшихся из прочей скучной публики меховыми куртками и унтами, выдававшими их причастность к чему-то особенному, неординарному. Глаза её горели нескрываемым восторгом.
Повеселевший Юрченко, по сознанию которого как раз ударила выпитая доза, резко остановился и протянул девчонке руку:
- Ну, что смотришь? Полетели со мною!
И юная красавица подала вдруг ему руку и пошла за ним.
- Стой! - всполошилась мать. - Щас же отпусти девку! Ишь ты, паразит такой.
Она кинулась колотить Юрченко кулаками, но, сообразив, что своими ударами отбить отчаянную девчонку не сможет, ухватила дочь за другую руку и с силой оторвала её от Юрченко.
- Да пошутил я! Прекратите! - добродушно улыбался Юрченко.
Девчонка села на подоконник, свернувшись в клубочек, и её ещё детские плечи задрожали от плача.
- Ну и что бы ты с ней делал, дурак старый, если б мамке не удалось оторвать её от тебя? - спросил Ковалёв.
- А чёрт его знает! - чистосердечно признался Юрченко. - Меня сейчас больше волнует другое обстоятельство. Все-таки, я отравился. Придется теперь весь полёт провести там, - он кивнул в сторону хвоста.
- Ну вот. А представь, как бы ты оконфузился, если б девчонка сейчас летела с нами. Такой супермен, в её глазах, конечно, и вдруг - такая проза. Совсем, как в её родной деревне, - усмехнулся Ковалёв и выдал умозаключение: - Как только самолёт оборудовали унитазом, он сразу же из аэроплана превратился в воздушное судно.
Едва самолёт приземлился на полигоне, как тут же ребята, встречавшие не столько Юрченко и Ковалёва, а долгожданные холодильники, сообщили Ковалёву потрясающую новость:
- Твой друг Австриец женился!
Острая нехватка юношей призывного возраста из-за резкого спада рождаемости в годы Великой Отечественной войны заставила набирать в армию девушек. С ними заключали трудовые договоры, одевали в форму офицерского покроя и качества. Погоны рядовых, ефрейторов и сержантов не делали девчонок менее привлекательными, потому что все равно их было несоизмеримо меньше, чем молодых, здоровых и сильных защитников родины - мужчин.
Среди них были и дурнушки, и красавицы, но объединяло их одно - авантюрный склад характера, зажатого рамками социализма и уравниловкой заработной платы.
Такие люди были во все времена. Их не устраивало равномерное течение жизни, их все время куда-то влекло, даже если там ожидала призрачная выгода.