* * *
Алла не раз бывала в гостях у Шульженко – их беседы порой затягивались далеко за полночь. Одна из них, сокращенная до минимума, даже вошла в документальный фильм Славы Виноградова. После другой Клавдия Ивановна говорила мне, что пожаловалась Пугачевой на те времена, которых современные певцы, к счастью, не знают:
– Вот вы сегодня можете петь и Цветаеву, и Ахмадулину, и Вознесенского, вашими романсами из "Иронии судьбы" я не устаю восхищаться, а всего лишь каких-то десять лет назад мне приходилось бороться за разрешение петь невинный "Вальс о вальсе" на стихи Евтушенко!
И рассказала Алле еще одну историю, связанную все с той же песней Колмановского (повезло ей!):
"Меня пригласили выступить в Колонном зале в день закрытия очередного съезда комсомола. Главным секретарем тогда был некто Павлов, которого Евтушенко назвал в стихах "розовощеким вождем", и заявил, что не желает, "задрав штаны, бежать за вашим комсомолом". Крамола по тем временам страшная!
Перед концертом меня спросили, что я буду петь. Я назвала три вещи, в том числе и "Вальс о вальсе" Колмановского – Евтушенко.
– Клавдия Ивановна, – обратился ко мне комсомольский распорядитель, – просим вас обойтись без Евтушенко.
Я отказалась. Более того, сказала, что, если эта прекрасная песня кого-то не устраивает, могу тут же уехать, отказавшись от выступления – кстати, как и все правительственные, абсолютно бесплатного.
Представитель ЦК исчез, а когда объявили меня, я спела сначала две песни, а затем сказала:
– Поэт Евгений Евтушенко и композитор Эдуард Колмановский написали замечательный "Вальс о вальсе", который я с удовольствием спою для вас!
В общем, подала песню! И тут в зале возник некий "гур-гур", какое-то замешательство – я почувствовала это, а потом вспыхнули аплодисменты, довольно бурные. А после "Вальса" они превратились в овацию! Кричали "бис", но я всегда против бисирования и не нарушила свой принцип и на этот раз. Хотя, если признаться, хотелось сделать это назло устроителям.
– Ну, и как на это Алла? – спросил я.
– Сказала, что она тоже никогда не бисирует, а на вопрос устроителей "Что будете петь?" отвечает: "Что взбредет в голову!" Но вы же недослушали, как этот концерт завершился. Тут уж я совсем превратилась в народного депутата!
Мое выступление было завершающим, и за кулисы пришел весь "генералитет" с Павловым, который и в самом деле оказался розовым, как поросенок. Ну, сначала восторженные слова благодарности, а потом он сказал мне:
– Вы напрасно поете Евтушенко. Он злой человек и никого не любит.
– Много злили, оттого и злой, – ответила я, – а любить сердцу не прикажешь. Я люблю поэзию Евтушенко и думаю, его надо поддержать, чтобы не потерять, как Есенина. Он и злым стал потому, что гонимый.
– Но мы его и поддерживали, и тянули, – настаивал Павлов. – Он рисуется гонимым.
– Рисоваться гонимым, поверьте мне, небольшая радость, – сказала я. – А поэта не надо "тянуть", не мешайте ему – этого хватит. Талантов у нас единицы, и каждый из них – бесценный дар природы!
И тут Алла вскочила, обняла меня и стала целовать, приговаривая всякие слова. И мы смеялись, а ее я такой не видела. Она хороший человек, нутром чувствую".
С Клавдией Ивановной мы в то время работали над ее книгой, которая готовилась для серии "Мастера искусств – молодежи". Когда речь зашла о современных эстрадных исполнителях, Шульженко продиктовала:
"Алла Пугачева очень талантлива. Ее яркая индивидуальность и артистизм принесли ей успех: зрители охотно идут на ее концерты, "двойные" альбомы пластинок "Зеркало души", "Как тревожен этот путь" с записями ее песен печатаются большими тиражами. Ее манера пения – яркая, броская. Певица любит сильные страсти, драматические ситуации. И вместе с тем способна быть предельно сдержанной в своих чувствах и простой – достаточно вспомнить песни из "Иронии судьбы".
И все же хочется посоветовать Алле быть строже к себе, строже формировать свой репертуар, не гнаться за последним криком моды. Мы часто видим зарубежных исполнителей, и среди них немало талантливых, своеобразных, вызывающих наше восхищение. Но подражать им не имеет смысла: все рождается на своей почве, не надо заимствовать то, что свойственно другим обычаям, нравам, темпераментам. Певица останется модной, если будет развивать и совершенствовать свой талант, его природу.
Это дружеский совет человека, который хотел бы, чтобы искусство Пугачевой было долголетним, пользовалось устойчивой любовью слушателей".
Позже Алла как-то сказала мне:
– Я всегда с подозрением отношусь к разного рода высказываниям критиков и журналистов, многих из них на дух не принимаю. Но то, что говорила мне Шульженко, ценю на вес золота.
Она и представить себе не могла, что будет выступать в одном концерте с любимой певицей, которая в юные года воспринималась небожительницей, а никак не земным существом. Случилось это в 1979 году, когда шла подготовка к Олимпиаде-80 и Центральный концертный зал открыл культурную программу предстоящих игр.
Событие это отметили за кулисами скромным фуршетом, на котором Клавдия Ивановна сказала:
– Вот и получается, что я тоже олимпиец. Участвую в эстафете и все гляжу, кому передать эстафетную палочку.
После последнего лечения в Сокольниках болезнь Шульженко прогрессировала, врач ежедневно посещал ее, но она будто ничего не замечала.
Как-то незадолго до врачебного визита мы говорили с ней о театрально-эстрадных новостях, о премьере удачного спектакля Геннадия Хазанова и тому подобном. Она сидела в своем любимом вольтеровском кресле, обитом цикламеновым штофом (цикламен – ее любимый цвет), и вдруг запечалилась:
– Мне же надо готовить новый репертуар: не могу я выходить на сцену только с тем, что много раз "обкатано". Вчера была у меня Алла – она готовит программу из двадцати новых монологов. У меня силы не те и годы тоже, но две-три песни, которые еще никто не слышал, я обязана приготовить. Вот, посмотрите, какие замечательные у них слова.
Я начал читать стихотворные тексты, но доктор, с которым мы не раз виделись, прервал наш разговор.
– Как вы себя чувствуете? – традиционно обратился он к Клавдии Ивановне.
– Сегодня значительно лучше, – ответила она.
На лице ее неожиданно появилась растерянность, она огляделась по сторонам, будто ища кого-то. Потом, указав на меня, вдруг сказала:
– Да, доктор, я хотела вам представить моего любимого брата Колю. Познакомьтесь, пожалуйста.
Доктор сделал мне знак не реагировать на слова Шульженко и заговорил о теплых днях, что пришли наконец в Москву. И Клавдия Ивановна больше не вспоминала о брате, погибшем молодым в Гражданскую войну…
Иосиф Кобзон, навестивший ее, говорил, что надеется еще не раз петь с ней в одном концерте, рассказал какой-то смешной случай, но Клавдия Ивановна, лежа в постели, улыбалась, не очень понимая его.
– Гоша, прошу тебя, не отдавай маму в спецбольницу, – попросил он, уходя, уже в коридоре. – Найми сиделку, я полностью оплачу ее, сколько бы она ни запросила. Только пусть Клавдия Ивановна останется дома.
Через три дня, 17 июня, ее не стало. Она умерла во сне.
В тот же день Гоша, Игорь Владимирович, обзвонил всех знакомых и близких Клавдии Ивановны, долго сидел у аппарата, не выпуская из рук телефонной книжки матери. Позвонил и Пугачевой.
Для восемнадцати тысяч зрителей спорткомплекса "Олимпийский" она представила театрализованное обозрение "Пришла и говорю". Но в тот вечер изменила программу – пела преимущественно песни, в которых преобладали драматические и трагические ноты. И вот звучит монолог-реквием "Когда я уйду". Алла не скрывает слез, а закончив петь, обращается – единственный раз на протяжении программы – непосредственно к слушателям:
– Этот концерт я посвящаю ушедшей сегодня от нас великой певице Клавдии Ивановне Шульженко, Человеку и Учителю с большой буквы…
Зрители ахнули от неожиданности – о кончине Шульженко никто не знал. Затем поднялись с мест и вместе со всеми участниками обозрения застыли в молчании…
Пугачева была на похоронах Клавдии Ивановны, говорила о ней на Новодевичьем, вытирая по-детски слезы кулачком, на поминках в Доме актера на улице Горького.
– Я прощаюсь с Клавдией Ивановной, как прощаются с детством, – навсегда, но никогда не забывая о нем. Детство кончилось. Это очень трудно осознать, с этим трудно примириться.
Мои родители обожали песни Шульженко, отец прошел с ними всю войну. Мать пела ее песни в госпиталях, никогда не скрывая, что подражает ей. "Дай бог спеть так, как поет она, ведь лучше не сделать", – говорила она.
Я понимаю, если бы не Клавдия Ивановна, не было бы и меня, потому что она проложила нам путь. Она была старшим товарищем, в ней я видела друга. Нам выпало счастье жить в то время, когда жила она, восхищаться ее талантом.
Она никогда никому не завидовала, радовалась успеху коллег. Этому тоже у нее надо бы поучиться. Каждую встречу с ней я помню как подарок судьбы. И не смогу забыть, как на одном из концертов великая Шульженко осыпала меня цветами. Поймите, я не хвастаюсь, в этом ее жесте я чувствую свою ответственность за дело, которым занимаюсь, которое мы не имеем право посрамить.
Я знала, подражать ей не надо. Надо у нее учиться жить в искусстве, идти, как делала она, только от себя, ни в чем не изменяя себе. Она говорила мне: "Я живу в розовом цвете и розовом свете, стараясь не замечать плохое". Розовый свет помогал ей нести людям добрые чувства. Она отдавала себя творчеству, была художником, который создает свои шедевры.
Пока мы живы, пока жива память о ней, она бессмертна…
После поминок не хотелось расходиться по домам. Казалось, пока мы вместе, Клавдия Ивановна здесь, рядом. Все разбились на группки. В нашей мы говорили о песнях Клавдии Ивановны.
– "Синий платочек" был у нее знаменем, она пронесла его десятки лет, – заметила Алла. – Это же – счастье. Не каждому дано обрести такую одну, главную песню.
А потом, когда уже вокруг почти никого не было, вдруг сказала мне:
– Вчера я видела ужасный сон. Заканчивается концерт, я объявила о кончине Шульженко, ухожу за кулисы и вижу ее спину – на стуле сидит Клавдия Ивановна. Страх сковывает меня, а она оборачивается и говорит: "Я жива". "Боже, что я наделала!" – застываю я в ужасе. И просыпаюсь…
* * *
На Киностудии имени Горького за десять лет до смерти Шульженко снимался фильм "Юнга Северного флота". Режиссер Виктор Роговой, молодой композитор Рафаил Хозак и поэт Евгений Агранович обратились к ней с просьбой записать для картины песню "Синеглазка". Клавдия Ивановна, вспомнив одну из своих первых работ в кино, спросила:
– Мне опять придется петь за кого-нибудь?
– Ну что вы! – обиделся режиссер. – Вы споете только за себя! Действие фильма проходит в годы войны, и у нас есть эпизод, в котором герои слушают по радио песню именно в исполнении Шульженко.
"Синеглазка" была разучена быстро.
– Так иногда бывает: новая песня, а встречаешься с ней как со старым знакомым, – говорила Клавдия Ивановна.
Работники студии, когда закончилась запись, протянули Шульженко свежий номер "Правды":
– Здесь нет посвящения, но мы думаем, что это про вас, – сказали они, и как только она прочла барабанные вирши официозного поэта, завершившего свой панегирик строчками "Любовь народа все сильней стремится к ней, границ не зная", спросили: – Мы вас обрадовали?
– Спасибо, конечно. Но больше всего тем, что подумали, что это про меня.
Стихи ее друга Михаила Пляцковского она прочесть не успела. Они появились в июне 1984-го:
Тихая, усталая,
Бросив все дела,
Песни нам оставила,
А сама ушла…