- Выпил, братец ты мой, он три рюмки водки, закусил балыком и кидает мне на выручку золотой... "Получите, - говорит, - что следует..." Я взял в руки золотой, да уж больно маленький он мне показался. Поглядел, вижу, что не по-нашему на нем написано. "Припасай, - говорю, - шляпа, другую монету, а эта у нас не ходит". "Сразу видно, - говорит он мне, - что вы человек необразованный, во французском золоте ничего не смыслите!" Золотой-то назад взял и "канареечную" мне сунул, ну я ему сорок копеек с нее и сдал. Мне за эти слова обидно стало и говорю ему: "Давно ли, Петр Петрович, форсить в цилиндрах стали? По вашей роже и картуз впору, видно, у факельщика взяли да траур снять позабыли! Это я про черную ленту на шляпе. Ну, а он: "Серая необразованность", - говорит, да и стрекача дал, конфузно, видно, стало! - заключил буфетчик, обращаясь к стоявшему у прилавка испитому человеку в фуражке с чиновничьей кокардой, как видно, своему доброму приятелю.
М. выждал закрытия трактира и, когда трактир опустел, подошел к буфетчику и, объявив ему, кто он, расспросил о приметах человека в цилиндре. По всем приметам это был не кто иной, как Гребенников. От того же буфетчика агент узнал, что утром в трактире была любовница Гребенникова - Мария Кислова.
Заручившись адресом Кисловой и объявив буфетчику, что в случае прихода Гребенникова он должен быть немедленно арестован как подозреваемый в убийстве, М. отправился к Кисловой. Однако дома он застал только ее подругу, которая сообщила, что Кислова не приходила домой с восьми часов вечера (был уже второй час ночи). Сделав распоряжение о немедленном аресте Гребенникова и Кисловой, если они явятся сюда ночевать, М. оставил квартиру под наблюдением двух опытных агентов и отправился в публичные дома на поиски Гребенникова.
В течение целой ночи агенты докладывали мне о своих безрезультатных поисках. Три лица, задержанные благодаря сходству с Гребенниковым, были отпущены. Явился и агент М. Слушая его доклад, я все более убеждался в том, что сегодня Гребенников будет в наших руках.
Я приказал М. вместе с двумя агентами наблюдать за трактиром "Избушка"; другим агентам - караулить квартиру любовницы Гребенникова, а двенадцати агентам - следить за всеми трактирами по Знаменской и прилегающим к ней улицам.
Как оказалось по справкам адресного стола, Гребенников проживал раньше на Знаменской улице, поэтому и можно было ожидать, что, получив деньги, он явится в один из тех трактиров, где был завсегдатаем.
Около семи часов утра, когда открываются трактиры, агент Б. и два его товарища явились на Знаменскую улицу. Пойти прямо в "Избушку" и ждать прихода Гребенникова или его любовницы Б. не решался из опасения, чтобы кто-либо из знакомых Гребенникова, узнав Б., не предупредил бы того, что в трактире его ждут.
Б. решил наблюдать за "Избушкой" из окон находившейся напротив портерной лавки, однако она еще не была открыта. Агенты стали прогуливаться в отдалении, не выпуская из виду "Избушку"'. Когда портерная открылась, Б., поместившись у окна и делая вид, что читает газету, не спускал глаз с трактира. У другого окна разместился еще один агент. Прошел час, другой, третий...
Приказчик начал недоверчиво посматривать на этих двух немых посетителей. На исходе второго часа в портерную вошел М. и немного спустя другой агент, явившиеся на смену первым двум, которые тотчас удалились. Это дежурство посменно продолжалось до вечера. На колокольне Знаменской церкви ударили ко всенощной...
Вдруг со вторым ударом колокола один из дежуривших вскочил как ужаленный и бросился к выходу... К "Избушке" медленно подходил высокий мужчина в сером цилиндре с трауром. Только он занес ногу на первую ступень лестницы, как неожиданно получил сильный толчок в спину, заставивший его схватиться за перила.
Озадаченный толчком Гребенников (это был он) в первый момент растерялся. Этим воспользовался Б. и обхватил его. Но Гребенников, увидя опасность, сильно рванулся и освободился от сжимавших его рук. Почувствовав себя на свободе, он бросился вперед, но сейчас же попал в руки Ю. Они схватили Гребенникова за руки. Видя, что сопротивление бесполезно, Гребенников покорился своей участи, произнеся с угрозой:
- Какое вы имеете право нападать на честного человека средь бела дня, точно на какого-нибудь убийцу или вора? Прошу немедленно возвратить мне свободу, иначе я тотчас буду жаловаться прокурору! Не на такого напали, чтобы вам прошло это даром. Вы ошиблись, приняли, вероятно, меня за кого-либо другого. Покажите бумагу, разрешающую вам меня арестовать.
- Причину ареста сейчас узнаешь в сыскном отделении! - проговорил в ответ Б., не переставая вместе с агентом крепко держать за руки Гребенникова. Затем все трое сели в проезжавшую мимо карету и привезли его в сыскное отделение.
Гребенников всю дорогу выражал негодование по поводу своего ареста и обещал пожаловаться самому министру на своевольные действия полиции.
В сыскном отделении Гребенников был обыскан. У него оказались золотые часы покойного князя Аренсберга и несколько французских золотых монет.
Таким образом, к вечеру второго дня после обнаружения преступления оба подозреваемых уже были в руках правосудия. Дальнейший ход дела уже не зависел от сыскной полиции, но тем не менее допросы происходили в нашем управлении.
Обвиняемые в убийсте князя Аренсберга Шишков и Гребенников не сознавались в преступлении, и это обстоятельство огорчало всех присутствовавших. Многие выражали мне свое явное неудовольствие на неспособность органов дознания добиться от преступников признаний. Щекотливое положение, в котором я оказался благодаря упорному запирательству арестованных, заставило меня доложить обо всем происходившем моему непосредственному начальнику генерал-адъютанту Трепову.
Трепов тотчас же приехал в управление и вошел в комнату, где содержался Гребенников.
- У тебя третьего дня борода была длиннее, когда тебя видели в доме князя Голицына! - сказал генерал, в упор глядя на Гребенникова.
Гребенников, когда-то служивший письмоводителем у следователя, сразу понял, что его хотят поймать на слове, и, немного подумав, спокойно ответил:
- А где же этот дом князя Голицина? Как же могли меня там видеть, когда я и дома-то этого не знаю!
Этот допрос также не дал никакого результата. Шишков тоже не сознавался, отвечая на все вопросы или фразой: "Был выпивши, не помню, где был", либо молчал.
Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым битых три часа, заявил мне, что ни ему, ни следователю ни один из преступников не признался.
- Хотя для обвинения уже имеются веские улики, - сказал он в заключение, - но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали подробности совершенного ими убийства.
Моя задача, как я думал, была окончена с честью, а между тем я же должен был, как оказывалось, во что бы то ни стало добиться признания. Это было необходимо для того, чтобы убедить австрийского посла в том, что арестованные были настоящими преступниками, о чем он торопился сообщить в Вену.
Убежденный, что общее мнение присутствующих не оскорбит меня подозрением в применении насилия для получения признания у обвиняемых и получив массу уверений, что успех, если он будет достигнут, будет отнесен к моему искусству в допросах, я решил приступить к окончательному допросу.
По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно не походили друг на друга.
Гурий Шишков, крестьянин по происхождению, совсем не отличался от общего типа преступников из простолюдинов. Мужик по виду и по манерам, он был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Сердце этого человека, как характеризовали его потом его же родственники, не имело понятия о сострадании.
Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи. В семье он жил в довольстве и даже дома получил некоторое образование. Живя с отцом, занимался торговлей лесом. Он показался мне более развитым, чем Шишков, и более способным к порыву, если задеть его самолюбие - эту слабую струнку даже у закоренелых преступников.
Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях, главное, не быть гневным и устрашающим чиновником, а самым обыкновенным человеком.
- Гребенников, вы вот не сознаетесь в преступлении, хотя против вас налицо много веских улик, но это - дело следствия, - так начал я свой допрос.- Теперь скажите мне, неужели вы, отлично, кажется, понимая судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и не уяснили себе, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая обстановка, при которой производится следствие? Вы видели, сколько там высокопоставленных лиц? Неужели вы объясняете их присутствие простым любопытством? Ведь вы знаете, что если бы это было простое любопытство, оно могло быть удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас велено судить военным судом с применением полевых военных законов. А вы знаете, чем это пахнет?.. - не спуская глаз с лица Гребенникова, с ударением произнес я.
- Таких законов нет, чтобы за простое убийство судить военным судом. Да я и не виновен, значит, меня не за что ни вешать, ни расстреливать... - ответил Гребенников.
- Но это не простое убийство. Вы забываете, что князь Аренсберг состоял в России австрийским военным послом, поэтому Австрия требует, подозревая политическую цель убийства, военного полевого суда для главного виновника преступления. А это, как вы сами знаете, равносильно смертной казни. Я вас хотел предупредить, чтобы вы спасали свою голову, пока еще есть время.
- Я ничего не могу сказать, отпустите меня спать, - сказал Гребенников.
На этом допрос пока кончился. Необходимого результата не было, но я видел, что страх запал в его душу.
На следующий день в шестом часу утра я был разбужен дежурным чиновником, который доложил мне, что Гребенников желает меня видеть. Я велел привести его.
- Позвольте вас спросить, когда же будет этот суд, чтобы успеть, по крайней мере, распорядиться кое-чем. Все-таки ведь есть близкие люди, - проговорил Гребенников.
И по его голосу я сразу понял, что не для распоряжений ему это нужно знать, а для того, чтобы узнать подробности.
- Суд назначен на завтра, а сегодня идут приготовления на Конной площади для исполнения казни... Вы знаете, какие... На это уйдет целый день...
- Ну так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, Господи, так быстро? - с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.
Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда и даже, может быть, изменить его на гражданский, зависит от него самого.
- Как так? - с дрожью в голосе проговорил Гребенников.
- Да очень просто! Сознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что убийство князя было не с политической целью, а лишь ради ограбления, то дело перейдет в гражданский суд и за ваше искреннее признание присяжные смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он тут почти ни при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, поставили стоять на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия... - закончил я равнодушнейшим тоном.
Эффект моего заявления превысил все ожидания: Гребенников то краснел, то бледнел.
- Позвольте подумать! - вдруг сказал он. - Нельзя ли водки или коньяку?
- Отчего же, выпейте, если хотите подкрепиться, только не теряйте времени, мне некогда.
Я велел подать коньяку.
- А вы остановите распоряжение о суде? - снова переспросил Гребенников.
- Конечно, - ответил я.
Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:
- Извольте, я расскажу. Только уж этого подлеца Шишкова щадить не буду. Виноваты мы действительно: вот как было дело.
Картина преступления, которая обрисовалась из слов Гребенникова, а вслед за ним и Шишкова, была такова.
Накануне преступления Шишков, служивший раньше у князя Аренсберга, зашел в дом, где жил князь, в дворницкую.
- Здравствуй, Иван Петрович, как можешь? - проговорил дворник, здороваясь с вошедшим.
- Князя бы увидать, - как-то нерешительно произнес Гурий, глядя в сторону.
- В это время их не бывает дома, заходи утром. А на что тебе князь? - спросил дворник.
- Расчетец бы надо получить, - ответил парень. - Ну, да в другой раз зайду. Прощай, Петрович. - И с этими словами пришедший отворил дверь дворницкой, не оборачиваясь, вышел со двора на улицу и скорыми шагами направился к Невскому.
Дойдя до церкви Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился у окон фруктового магазина и начал оглядываться по сторонам, словно поджидая кого-то. Ждать пришлось недолго. К нему подошел товарищ (это был Гребенников), и они пошли вместе по Знаменской.
- Ну как?
- Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает, - проговорил Гурий Шишков.
- Так завтра, как мы распланировали, на том же месте, где сегодня.
- Не замешкайся, как к вечерне зазвонят, будь тут, - проговорил тихим голосом Шишков.
Затем, не сказав более ни слова друг другу, они разошлись.
На другой день под вечер, когда парадная дверь еще была отперта, Гурий пробрался в дом и спрятался вверху под лестницей незанятой квартиры.
Князь, как мы уже знаем, ушел вечером из дома. Камердинер приготовил ему постель и тоже ушел с поваром, затворив парадную дверь на ключ и спрятав ключ в известном месте.
В квартире князя воцарилась гробовая тишина. Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох. Гурий Шишков спустился по лестнице и, дойдя до дверей квартиры, на мгновение остановился. Здесь он отворил входную дверь в квартиру и, очутившись в передней, прямо направился к столику, из которого и взял ключ, положенный камердинером. Осторожными шагами, крадучись, Гурий спустился вниз и отпер взятым ключом парадную дверь.
Затем он снова вернулся наверх и стал ждать...
Уже около 11 часов ночи парадная дверь слегка скрипнула. Кто-то с улицы ее осторожно приоткрыл и тотчас же закрыл, бесшумно повернув ключ в замке. Затем все смолкло. Это был Гребенников. Немного погодя он кашлянул, наверху послышалось ответное кашлянье. После этого условленного знака Гребенников стал подниматься по лестнице.
- Какого черта не шел так долго! - грубо крикнул Шишков на товарища.
- Попробуй сунься-ка в подъезд, когда у ворот дворник пялит глаза, - произнес тот, подойдя к Шишкову.
Затем они оба отправились в квартиру князя, где вошли в спальню.
Это была большая квадратная комната с тремя окнами на улицу. У стены, за ширмами, стояла кровать, около нее помещался ночной столик, на котором лежали немецкая газета, свеча, спички и стояла лампа под синим абажуром. От опущенных на окнах штор в комнате было совершенно темно.
Гурий чиркнул спичку, подойдя к ночному столику, зажег свечку и направился из спальни в соседнюю с ней комнату, служившую для князя уборной.
Гребенников пошел за ним. В уборной между громадным мраморным умывальником и трюмо стоял на полу у стены солидных размеров железный сундук, прикрепленный к полу четырьмя цепями. Шишков подошел к сундуку и стал ощупывать его руками. Гребенников светил ему. Наконец Шишков, нащупав кнопку, придавил ее пальцем, пластинка с треском отскочила вверх, открыв замочную скважину.
- Давай-ка дернем крышку, - проговорил Гребенников.
Оба нагнулись и изо всей силы дернули за выступающий конец крышки сундука: результата никакого. Попробовав еще несколько раз оторвать крышку и не видя от этого никакого толку, Шишков плюнул.
- Нет, тут без ключей не отворишь...
- Вот топора с собой нет, - с сожалением проговорил Гребенников.
- Без ключей ничего не сделать, а ключи он при себе носит.
- А ты не врешь, что князь в бумажнике держит десять тысяч?
- Камердинер хвастал, что у князя всегда в бумажнике не меньше, и весь сундук, говорил, набит деньжищами! - отрывисто проговорил Шишков.
Оба товарища продолжали стоять у сундука.
- Ну, брат, - прервал молчание Шишков, - есть хочется!
Гребенников вынул из кармана пальто трехкопеечный пеклеванник, кусок масла в газетной бумаге и все это молча передал Шишкову.
На часах в гостиной пробило двенадцать.
Тогда Шишков и Гребенников опять перешли в спальню и сели на подоконники за спущенные шторы, которые их совершенно закрывали.
- С улице бы не увидали, - робко проговорил Гребенников.
- Не увидишь, потому что шторы спущены, рано, брат, робеть начал! - насмешливо проговорил Шишков, закусывая хлебом.
Четвертый час утра. На Миллионной улице почти совсем прекратилось движение. Но вот издали послышался дребезжащий звук извозчичьей пролетки, остановившейся у подъезда.
Князь, расплатившись с извозчиком, не спеша вынул из кармана пальто большой ключ и отпер парадную дверь. Затем он, как всегда, запер дверь и оставил ключ в двери. Войдя в переднюю, он зажег свечку и вошел в спальню.
Подойдя к кровати, князь с усталым видом начал медленно раздеваться. Выдвинув ящик у ночного столика, он положил туда бумажник, затем зажег вторую свечу и лег в постель, взяв со столика немецкую газету. Но через некоторое время положил ее обратно, задул свечи и повернулся на бок, лицом к стене.
Прошло полчаса. Раздался легкий храп. Князь, видимо, заснул. Тогда у одного из окон портьера тихо зашевелилась, послышался легкий, еле уловимый шорох, после которого из-за портьеры показался Шишков. Он сделал шаг вперед и отделился от окна. В это же время заколебалась портьера у второго окна, и из-за нее показался Гребенников.
Затаив дыхание и осторожно ступая, Шишков поминутно останавливался и прислушивался к храпу князя.
Наконец Шишков у столика. Надо открыть ящик. Руки его тряслись, на лбу выступил пот... Еще мгновение, и он протянул вперед руку, ощупывая ручку ящика. Зашуршала газета, за которую он зацепил рукой... Гурий замер. Звук этот, однако, не разбудил князя. Тогда Шишков стал действовать смелее. Он выдвинул наполовину ящик и стал шарить в нем, ища ключи. Нащупав ключи, он начал медленно вытаскивать их из ящика, но вдруг один из них, бывших на связке, задел за мраморную доску тумбочки, послышался слабый звон... Храп прекратился. Шишков затаил дыхание.
- Кто там? - явственно произнес князь, поворачиваясь.
За этим вопросом послышалось падение чего-то тяжелого на кровать - это Шишков бросился на полусонного князя. Гребенников, не колеблясь ни минуты, с руками, вытянутыми вперед, также бросился к кровати, где происходила борьба Шишкова с князем. В первый момент Гурий не встретил сопротивления, его руки скользнули по подушке, и он натолкнулся в темноте на руки князя, которые тот инстинктивно протянул вперед, защищаясь. Еще момент - и Гурий всем телом налег на князя. Последний с усилием высвободил свою руку и потянулся к сонетке, висевшей над изголовьем. Шишков уловил это движение и, хорошо сознавая, что звонок князя может разбудить кухонного мужика, обеими руками схватил князя за горло и изо всей силы развернул его на постели.