- Ну, господа, - сказал Жеребцов, подходя к Проскурину и околоточному, - случилось нечто весьма примечательное: сейчас сюда приехал, очевидно со своей любовницей, Митрофанов.
- Да неужели? - воскликнули они оба.
- Да. Судьба нам улыбнулась. Мы сейчас сцапаем этого молодчика.
Жеребцов с лихорадочной поспешностью начал отдавать приказания.
- Этот дом не проходной? - обратился он к дворнику.
- Никак нет!
- Стало быть, только один вход и выход?
- Так точно!
- Ну так слушай: ты видел сейчас человека, приехавшего с женщиной на извозчике?
- Видел.
- Так вот: ты встанешь у подъезда, в который они вошли, и лишь только он появится, немедленно бросайся на него и сгребай его в охапку. На помощь тебе подоспеет городовой, околоточный, словом все мы, которые будем находиться у ворот. Дожидайся моего свистка: как только свистну, бросайся на этого человека.
- Слушаюсь, ваше благородие! - браво ответил дворник. Куда девался его заспанный, флегматичный вид!
Затем, поставив у ворот городового, околоточного и агента Проскурина, дав им соответственные инструкции, Жеребцов сам перешел на другую сторону улицы, как раз против ворот этого дома и занял такую удобную позицию, с которой ему было отлично видно всех выходящих из подъезда во двор.
Облава была устроена. Все охотники - на своих местах. Оставалось только выждать "зверя", появление которого с таким жадным и понятным нетерпением ожидали верные служители правосудия.
Прошло минут семь-восемь. Из подъезда вышла в сером большом платке женщина. "Ага! Та самая красотка, которая приехала с Митрофановым, - пронеслось в голове Жеребцова. - Куда это она направляется?" И Жеребцов впился в нее взором. Он увидел, как она, быстро пройдя двором и выйдя из ворот дома, вдруг вздрогнула и даже сделала несколько шагов назад, точно собираясь вернуться обратно.
"Городового увидела... Ну конечно, так и есть... Побледнела... смутилась... не знает, что ей делать... Вернется? Нет... оглядывается по сторонам... идет в лавочку мелочную, - шептал про себя Жеребцов. - Интересно, однако, знать, что он теперь предпримет? Без сомнения, она сообщит ему о присутствии полиции".
Женщина вышла из лавки, держа в руках коробку с папиросами. Она, как и сначала, стала тревожно оглядываться по сторонам.
"Учуяли, голубчики!" - продолжал свои размышления Жеребцов.
Женщина быстро-быстро вошла в ворота и почти бегом бросилась к подъезду.
"А схватка, пожалуй, выйдет жаркой: Митрофанов не такой человек, кажется, чтобы легко отдаться в руки полиции. Надо держать ухо востро... Но, интересно знать, как он вывернется из засады?"
Потянулись минуты, казавшиеся часами для участников облавы. Жеребцов не сводил глаз с подъезда, около которого застыл в выжидательной позе бравый дворник. У ворот, тихо переговариваясь, стояли агент и околоточный. Городовой переминался с ноги на ногу.
И вдруг в подъезде опять появилась та же женщина, но на этот раз уже в той же драповой кофточке и в том же белом шелковом платке, в которых приехала сюда. "Ну, ну, посмотрим, что дальше будет, что они удумали", - шептал Жеребцов, следя за таинственной женщиной. А она шла, низко опустив голову, точно боялась глядеть по сторонам.
Выйдя из ворот, она повернула направо и пошла скорым шагом.
Околоточный и агент сделали Жеребцову знак, как бы спрашивая, не надо ли догнать, остановить уходившую женщину. Жеребцов отрицательно покачал головой.
Минут через двадцать к воротам дома подъехала невзрачная наемная карета. Кучер осадил лошадей. Распахнулась каретная дверца, и из кареты быстро выскочила... та же самая таинственная незнакомка. "Вот как! Теперь уже в карете красотка пожаловала... Гм. Положительно, это начинает становиться интересным".
Лишь только женщина скрылась в подъезде, Жеребцов в одну минуту подбежал к карете и спросил кучера:
- Куда нанят?
- В барачную больницу, отвести больную женщину, - ответил кучер.
- Господа, будьте наготове! - тихо шепнул Жеребцов.
Затем, сделав знак рукой дворнику, на что тот молодцевато выпрямился, он сам встал около кареты. Кучер невозмутимо восседал на козлах. Прошло несколько томительных минут ожидания. Вдруг Жеребцов вздрогнул и выпрямился.
Двери подъезда распахнулись и в нем появились... две женщины. Одна из них была та, которая приехала с Митрофановым, другая - высокого роста, одетая в черное платье и укутанная черным платком. Лица высокой "черной" женщины не было видно.
На лицах всех участников облавы выразилось сильнейшее недоумение. Они ожидали выхода Митрофанова с его любовницей, а тут вдруг две женщины. Агент Проскурин и околоточный надзиратель быстро взглянули на Жеребцова, спрашивая взором, что же теперь им делать. Взглянули... и поразились еще более. Искренняя, большая радость заливала лицо Жеребцова. Момент, и он, подав условленный знак дворнику, устремился сам к вышедшим женщинам.
Дворник, получивший от Жеребцова приказ схватить мужчину, теперь при виде женщин, по-видимому, совсем растерялся. Он пропустил спокойно их мимо себя. Тогда Жеребцов, заметив недоумение и замешательство своих помощников, первый подскочил к высокой черной женщине, схватил ее за горло и крикнул:
- Хватайте ее! Хватайте Митрофанова!
Быстрее молнии дворник и околоточный надзиратель схватили сзади, почти в охапку, мрачную черную фигуру. Та резким движением и со страшной силой успела выдернуть правую руку, которую быстро опустила за пазуху и стала что-то там шарить.
- Врешь... не дам... не вывернешься... - вылетало у бравого дворника, боровшегося с черной фигурой. И когда руки ее были скручены, вопль разъяренного бешенства огласил двор: - Э-эх, попался!
- Ну, Митрофанов, - начал Жеребцов, - довольно маскарада! Вы видите, что несмотря на ваше чудесное превращение в женщину, вы узнаны. Поэтому бросьте сопротивление. Оно вас не спасет!
Любовница Митрофанова от испуга и волнения едва держалась на ногах и была близка к обмороку. Через пять минут они уже ехали в Управление сыскной полиции в той самой карете, которую наняли сами.
Я беседовал с моим помощником Виноградовым, когда вошедший Жеребцов сообщил нам радостно и ликующе:
- Имею честь доложить вашему превосходительству, что Митрофанов здесь.
- Как?.. Митрофанов? Здесь? - в голос воскликнули мы.
- Да. Я сейчас арестовал и привез его и женщину, по-видимому его любовницу Михайлову.
- Молодец вы, Жеребцов! Я этого не забуду.
- Прикажете их привести?
- Введите сначала Митрофанова. Михайлову, конечно, изолируйте от него.
Прошло несколько секунд. Послышался скрип двери. Я поднял голову и, признаюсь, не без удивления увидел на пороге кабинета высокую, закутанную во все черное женщину.
- Митрофанов перед вами, ваше превосходительство, - сказал Жеребцов, заметив недоумение на моем лице.
- Ловко! - вырвалось у меня.
- Здраствуйте, Митрофанов, - начал Виноградов, подходя к тому. - Мы ведь с вами старые знакомые.
- Действительно, - послышался спокойный ровный голос Митрофанова, - я имел несчастье здесь бывать. Но тогда я знал, за что и почему меня брали и привозили сюда. А теперь я недоумеваю. Я не совершил никакого преступления.
В самом деле? - насмешливо обратился я к нему. - Значит, вы не сознаетесь, что убили Настасью Сергееву и обокрали ее хозяина, Шнейферова?
- Я не могу сознаться в том, чего не совершил.
- Так, так... Ну, а зачем же на тебе, голубчик, это странное, не свойственное твоему полу одеяние? Зачем ты в бабу нарядился? Кажись, теперь не масленица, не святки.
- Так просто... Подурачиться хотелось...
- Уведите его! - приказал я. - В отдельную! Никого не допускать!
Когда он ушел, я сказал Виноградову:
- Мне кажется, что нам выгоднее прежде допросить его любовницу... Так как их схватили почти врасплох, они не имели возможности сговориться друг с другом.
- Совершенно верно.
- Введите женщину! - приказал я.
- Я крестьянка Псковской губернии Торопецкого уезда деревни Святинской Слободы Аксинья Петрова Михайлова, - начала она.
- Знакома ты с Митрофановым?
- Знакома.
- Ты с ним находишься в любовной связи?
- Да, - тихо проронила она.
- Ну, рассказывай, как ты познакомилась с ним, и потом вообще все, что тебе о нем известно.
Рассказ ее сводился к следующему.
Около 12 лет тому назад, будучи еще девочкой, она более полугода жила в качестве прислуги у родителей Митрофанова, затем, уйдя от них, потеряла Митрофанова из виду. В прошлом году, арестованная в Литейной части по обвинению в краже вещей у господ Гончаровых, в конторе смотрителя встретилась с доставленным для содержания в Литейную часть Николаем Митрофановым. Встреча была радостная и трогательная: вор и воровка умильно вспоминали о заре туманной юности.
Будучи в одной части около двух месяцев, она часто встречалась с Митрофановым. "Их не в церкви повенчали и не пели им свадебных гимнов". Их повенчало половое тяготение друг к другу, и свадьбу свою они справляли в укромных уголках полицейской части.
Но вот ее оттуда перевели в тюрьму, откуда, окончив 19 марта того года срок заключения, она была выпущена и оставлена на жительство в Петербурге.
"Вышла я из тюрьмы и сильно стала тосковать по Митрофанову... Узнала, что он все еще в Литейной части содержится. Вскоре получила я от него открытку, в которой он просил меня навещать его раза четыре в месяц. Обрадовалась я, поспешила к своему ненаглядному Колечке. Стал он мне тут говорить, что скоро вышлют его из Петербурга. "Тяжко, - говорит он, - с тобой мне разлучиться, Ксюша. Люблю я тебя вот как!" Заплакала я, да и говорю: "А зачем нам разлучаться? Куда тебя погонят, туда и я пойду за тобой. И мне без тебя нет жизни, голубь ты мой...""
Наступил конец августа. Отбыв срок заключения, Митрофанов, приговоренный к административной высылке, был отправлен по этапу в Лодейное поле Олонецкой губернии.
Оставив сестре, Устинье Михайловой, свой сундук и чемодан Митрофанова с его вещами, она 27 августа отправилась вслед за Митрофановым в Лодейное поле, но не доезжая этого места, на станции "Сермус" она встретила... Митрофанова, уже возвращавшегося в Петербург.
"Приехав в Петербург 30 августа, направились мы на Петербургскую сторону, в какую-то гостиницу, где пробыли три или четыре ночи, из этой гостиницы перебрались в другую, где пробыли до утра 7 сентября. Там мы только ночевали, а день проводили в прогулках и посещениях знакомых Митрофанова, которых я не знала. В понедельник, 7 сентября, условилась я с ним, что в этот день мы переедем в комнату к знакомой Пелагеи Федоровой, содержащей на Песках квартиру.
В 7 часов вечера переехала я с нашими вещами туда. Стала поджидать Колю. Он, однако, явился только утром на следующий день. "Где ты был?" - спросила я его. - "У знакомых", - ответил он".
Далее Михайлова рассказала, что в этот же день они поехали в Шлиссельбург, где, по словам Митрофанова, ему надо было повидать свою бабушку, чтобы перехватить у нее денег. Однако Николай бабушки не видел, гуляли, угощались, ночевали там в гостинице, а утром, возвратившись в Петербург, прямо с вокзала поехали к Устинье Михайловой, где и были схвачены.
- Скажи, - спросил я, - отчего Митрофанов оказался переодетым?
- Я пошла покупать ему папиросы. Только что вышла из ворот, глядь - городовой, околоточный. Меня точно кольнуло что. Уж не за Колей ли, думаю? Пришла я, а он сидит, мой голубчик, и мирно кофе пьет, которым сестра моя, Устинья, нас угощала. Так и так, говорю ему тихо, полиция стоит у ворот, Коля. Побледнел он и говорит мне: а ведь это меня выслеживают, потому что убежал я с этапа. Что делать? Стал он думать и придумал переодеться и под видом женщины проскользнуть мимо полиции. Одела я его в платье моей сестры, пообещав ей вернуть ее вещи в тот же день, и побежала за каретой. Ну, а дальше вы и без меня знаете, - почти зло выкрикнула Михайлова и тут же заплакала.
Перед нами стояла женщина, безумно, по-видимому, любящая этого закоренелого злодея, негодяя, бывшего сына титулярного советника. Каюсь: несмотря на то, что и она - бывшая воровка, мне сделалось от души, искренне ее жаль. Сколько нежности и душевной теплоты вкладывала она в это слово: "Коля!" Вот она, душа русской женщины!..
- Скажи, Михайлова, были у него деньги, видела ты их?
- Были... Но нельзя сказать, чтоб большие... где три, где два рубля платил он... Но деньгами не швырялся...
Отпустив Михайлову, я вечером позвал Жеребцова.
- Ну что? Узнали что-нибудь?
- Я сейчас производил обыск у Устиньи Михайловой. Буквально ничего подозрительного! Она показала, что Митрофанова видела у себя впервые, что ее сестра, арестованная Ксения, представила его ей как жениха, и так далее.
- Ну, а дальше где вы были?
- У Пелагеи Федоровой, квартирной хозяйки, у которой Михайлова сняла комнату. Муж ее сообщил, что на другой день по обнаружению убийства в Морском корпусе явился Митрофанов к своей любовнице, поселившейся у них, Михайловой, утром часов в одиннадцать. Вскоре же ушел, а вернулся уже в новом пальто, костюме, хвалился своими обновками; потом они, Митрофанов и Михайлова, уехали, и с тех пор он, Федоров, больше их уже не видел.
- Выговорите - Федоров? - спросил вошедший Виноградов. - Позвольте, это тоже наш знакомый: он судился один раз за кражу и находится в тесной дружбе с Митрофановым.
-Вы произвели обыск вещей Михайловой и квартирной хозяйки?
- Как же, ваше превосходительство. Среди массы мало подозрительных вещей я обратил внимание на жилетку, принадлежащую Митрофанову. На ней с правой стороны между первой и второй пуговицами ясно бросается в глаза небольшое, как бы кровяное пятно. Все вещи я распорядился доставить сюда.
Я отпустил всех и остался один. Теперь мне предстояло самое главное: допрос Митрофанова. Я знал, что это будет труднейший из допросов, труднейший потому, что личность этого преступника была далеко не заурядной.
Сын хотя и незначительного, но все же чиновника, он получил кое-какое образование, дополнив его верхушками разных знаний, схватывать которые он был великим мастером. Не сбейся он с пути, из него получился бы дельный, умный службист. Натура эта была, безусловно, богато одаренная, одна из тех русских "широких" натур, которые, благодаря своему размаху, с одинаковой легкостью, порывистостью могут сделаться и величайшими праведниками - "подвижниками", и величайшими злодеями, извергами естества. Все дело у таких людей - в одномпсихологическом моменте. Распалилась душа на добро - он рубашку с себя снимет и отдаст ее, по-евангельски, неимущему, распалилась душа на зло - нет того преступления, на которое не пошел бы этот человек. Никаких полумер, никогда золотой середины.
И вот в тиши своего кабинета я принялся обдумывать план допроса. На чем его построить? На системе сбивания? Нет, таких "умниц", тонких и осторожных, этим не проймешь. На системе "обращения к голосу сердца"? И это, увы, мало подходяще: Митрофановы - субъекты не из породы сентиментальных сусликов. Они не любят, более того, они ненавидят и бесятся, когда им говорят о сердце, душе, раскаянии, духовном спасении, обновлении. И это вполне понятно и психологически объяснимо: дело в том, что все это - и сердце, и душа действительно были у них, но они оплевали, загрязнили свой духовный Сион и с тех пор не любят, чтобы бередили их старые, больные раны. Наконец, я остановился на одном плане.
Я позвонил и приказал вошедшему Жеребцову:
- Приведите Митрофанова!
Вошел Митрофанов. Но этот раз он предстал передо мной уже не женщиной атлетического роста, а высоким, широкоплечим мужчиной, одетым чисто, почти франтовато. Я пристально стал вглядываться в его лицо. Оно было очень красиво. Высокий лоб, выразительные, немного насмешливые черные глаза, прямой нос, очень чувственные, красные губы, пушистые темные усы и курчавая бородка.
Странное дело: ни бурно проведенные годы, годы постоянного разгула с вином и "лихими бабенками", ни пребывание в тюрьме, ничто не наложило на его лицо отталкивающего, неприятного отпечатка. Оно было красиво, свежо и в настоящую минуту - до поразительности спокойно. "Немудрено, что такой молодчик сводит с ума женщин", - пронеслось у меня в голове.
Он вежливо поклонился. Я не сводил с него взора. Это, по-видимому, нисколько его не смущало, потому что он тоже стал глядеть, не изменив ни на йоту своей позы. "Да, гусь-то лапчатый", - опять пронеслось в голове.
- Ну, Митрофанов, - начал я после продолжительной паузы, -что и как мы будем с вами говорить?
- А право, не знаю, ваше превосходительство, это зависит от вас, - ответил он.
Я подметил в его глазах вдруг вспыхнувший огонек насмешки.
- Нет, Митрофанов, не от одного меня это зависит, а также и от вас.
- Как так? Не пойму.
- Очень просто. О чем говорить... Ну, разумеется, мы будем говорить об убийстве Сергеевой. Теперь другой вопрос: как говорить. Вот это-то и зависит от вас.
- А именно?
- Мы можем говорить и очень долго, и очень кратко. В первом случае вы отнимете и от себя, и от меня несколько часов сна, во втором случае все будет окончено в несколько минут.
Я рассмеялся. Улыбнулся и он.
- Что же вы выбираете?
- Конечно, последнее. Я очень устал. Всю эту ночь я не спал.
- Почему?
- С бабой путался.
- Отлично. Итак, в двух-трех словах расскажите, как вы убилиСергееву и ограбили несчастного титулярного советника Шнейферова?- быстро задал я ему вопрос.
Ни один мускул не дрогнул на его лице.
- Это... это слишком уж скоропалительно даже и для вас, ваше превосходительство, - ответил он, улыбаясь концами губ.
- Да вы ведь сами стоите за быстроту допроса, Митрофанов?
- Совершенно верно, но из-за быстроты допроса принимать на себя убийство и ограбление, которых я не совершал, слишком уж великодушно будет с моей стороны.
- Вот что... Значит, вы не убивали? Не грабили? Ах, это скучно, Митрофанов.
- Покорнейше благодарю... Вам скучно, что я не убивал никого и не ограбил, и для того, чтобы вам было веселее, я должен убить Сергееву и ограбить ее хозяина Шнейферова?
- Мне скучно, Митрофанов, потому что я отлично знаю, что убили Сергееву вы и ограбили ее хозяина тоже вы, а теперь вы это начинаете отрицать... Скучно ведь, точно клещами, вырывать у вас признание, которое вы могли бы сделать сами. Признаюсь, я не думал, что вы пойдете по стопам мелких преступников, которые на допросах только и знают отвечать, что "знать не знаю и ведать не ведаю". У нас составилось о вас мнение как об умном и ловком человеке...
- Благодарю покорно за столь лестное мнение!
- Значит, вы - как и все? Что же, желаете, чтобы вас сбивать, путать?
- Это как вам угодно. Только навряд ли удастся...