В январе 2005 года, когда я уже в течение двух лет ожидала приговора апелляционного суда в Мултане, на первые полосы газет попало еще одно дело, которое комментаторы охотно связывали с моим, хотя оно было совершенно иным.
Доктор Шазия, тридцатидвухлетняя образованная женщина, замужняя, мать семейства, работала на предприятии компании "Пакистан петролеум лимитед" в Белуджистане. В тот день, 2 января, ее муж находился за границей. Она была одна в доме, частном владении, закрытом и охраняемом, потому что сектор эксплуатации компании ППЛ находился в очень изолированной племенной зоне.
Она спала, когда в ее комнату проник неизвестный мужчина и изнасиловал ее.
Продолжение этой истории она рассказала сама.
"Я отбивалась, но он держал меня за волосы, я кричала, однако никто не мог прийти на помощь. Я пыталась дотянуться до телефона, но он ударил меня трубкой по голове. Он пытался удушить меня телефонным проводом. Я стала умолять его:
- Ради Бога, я не сделала вам ничего плохого, за что вы так со мной?
Он ответил:
- Лежи спокойно! За дверью стоит человек с канистрой керосина, будешь орать - он сожжет тебя!
Он изнасиловал меня, завязал мне глаза моим платком, ударил меня прикладом ружья и изнасиловал второй раз. Затем он завернул меня в одеяло, связал руки телефонным проводом и на какое-то время уставился в телевизор. Я слышала английские слова".
Доктор Шазия потеряла сознание. Потом ей удалось освободиться, и она побежала укрыться в доме медсестры.
"Я была не в состоянии говорить: она все сразу поняла. Пришли врачи из ППЛ. Я ждала, что они займутся моими ранами, но они ничего не стали делать, наоборот. Они дали мне успокоительное и скрытно отправили самолетом в психиатрический госпиталь в Карачи, посоветовав мне не искать контактов со своей семьей. Все же я смогла предупредить брата, и 9 января полиция зарегистрировала мою жалобу. Служба военной разведки заверила меня, что виновный будет арестован в течение двух суток.
Нас с мужем разместили в другом доме и запретили выходить. Президент сказал по телевизору, что моя жизнь в опасности. Еще хуже было то, что заявил дед моего мужа: что я якобы кари - пятно на семье, и что мой муж должен со мною развестись, а меня надо вышвырнуть из семьи. Я знала, что он пытается убить меня. Я хотела сама покончить жизнь самоубийством, но муж и сын помешали мне. Затем мне убедительно посоветовали, чтобы я подписала заявление, говорящее, будто я получила помощь от гражданских властей и не хочу дальнейшего расследования дела. Мне сказали, что если я не подпишу, то велика вероятность, что мы с мужем будем убиты. Лучше покинуть страну и не добиваться никаких объяснений у ППЛ, поскольку мы столкнемся с многочисленными трудностями. Мне также настоятельно советовали не вступать в контакт с правозащитными и гуманитарными организациями".
Дело получило огласку в Белуджистане, где рабочие регулярно проявляли враждебность к добыче газа в своем регионе. Ходил слух, что насильник доктора Шазии принадлежал к военным, они атаковали военную часть сектора. Говорили, что было убито около пятнадцати человек и повреждены газовые установки.
Доктор Шазия теперь живет где-то в Англии, в пакистанском сообществе, достаточно строгом, и ей там приходится нелегко. Муж поддерживает ее, но, к их большому огорчению, они были вынуждены оставить в Пакистане сына - ему не было разрешено последовать за родителями. Они потеряли свою жизнь, свою родину; единственная их надежда - добиться разрешения иммигрировать в Канаду, где у них есть родственники.
Комментируя этот случай, Насим всегда говорила прямо:
- Каким бы ни был социальный статус женщины, неграмотная или образованная, она является жертвой насилия и запугивания. По отношению к тебе это было: "Ставь сюда отпечаток пальца, мы сами напишем, что надо!" В случае с ней: "Подпишите здесь, иначе умрете!"
И еще она сказала:
- Будь то крестьянин или военный, мужчина насилует кого хочет и когда хочет. Он знает, что в большинстве случаев будет под покровительством системы - политической, племенной, религиозной или военной. Мы не готовы еще открыть женщинам доступ к их законным правам. Скорее наоборот. Женщины-активистки воспринимаются плохо. В худшем случае нас принимают за опасных революционерок, в лучшем - за возмутительниц порядка, установленного мужчинами. Тебе ставят в упрек, что ты обратилась к женщинам-активисткам, в некоторых газетах даже говорилось, что тобой манипулируют журналисты и неправительственные организации. Словно ты сама недостаточно умна, чтобы понять, что единственный способ добиться справедливости - это требовать ее громко и отчетливо.
Я превратилась в борца. В икону, в символ борьбы женщин моей страны.
Я слышала, что Академия искусств в Лахоре поставила театральный спектакль, поводом для чего послужила моя несчастная история. Содержание пьесы не является точным воспроизведением того, что произошло со мной. Там речь идет о дочери землевладельца, влюбившейся в молодого человека, образованного, но сына крестьянина. Кто-то увидел их, держащихся за руки, последовал вердикт джирги: для восстановления чести землевладельца сестра молодого крестьянина будет отдана сыну богача. Юная крестьянка кончает с собой, ее мать также. Молодой человек сходит с ума и тоже сводит счеты с жизнью.
Прежде чем умереть на сцене, молодая актриса, играющая "мою" роль - женщины, которой располагают, как вещью, - задает вопрос и хочет узнать: неужели в ее стране родиться девушкой и быть бедной является грехом? Она восклицает:
- Разве арест виновных вернет мне мою честь? Сколько еще таких девушек, как я? Больше, чем самоубийство, мне вернет честь, желание справедливости.
Потому что нельзя чувствовать себя виновной за преступления других.
К сожалению, слишком мало женщин имеют шанс обратиться к прессе и организациям, защищающим права человека.
В октябре 2004 года сотни активистов и представителей гражданского общества собрались на демонстрацию, чтобы потребовать улучшения законодательства, касающегося преступлений во имя чести. Мой адвокат также принимал в ней участие. Уже давным-давно правительство обещает запретить преступления во имя чести, но тем не менее до сих пор ничего не сделано. Было бы достаточно изменить статьи закона, позволяющие преступникам заключать мировое соглашение с семьями их жертв и таким образом избегать уголовного преследования. Признать незаконным рассмотрение подобных преступлений племенным советом. Говорят, что правительства некоторых провинций готовят проект закона, чтобы закрепить его в системе частного права. Но джирга продолжает свою деятельность, и по-прежнему тысячи женщин оказываются жертвами насилия и убийства согласно этой племенной системе.
Результатов апелляции по моему делу пришлось ждать долго. Уже прошло два года с момента вынесения первого смертного приговора. Если законы не изменятся, если Верховный суд в Исламабаде не утвердит приговор, если восемь обвиняемых, которые уже отпущены, не будут привлечены к ответственности, как я просила при подаче апелляции, тогда почему бы не освободить всех, отправив меня в мою деревню на милость мастои? Не решаюсь об этом и подумать. Насим верит в справедливость. Она вступила в эту борьбу на моей стороне. И я знаю, что она рискует не меньше моего. Но она оптимист и верит в мою способность к сопротивлению. Она знает, что я пойду до конца, презирая опасность с фатализмом, являющимся моим щитом, с упорством, которое кому-то может показаться спокойствием, но которое живет во мне с самого начала.
Я часто говорю, что, если правосудие мужчин не накажет тех, кто сделал со мной "это", Бог рано или поздно воздаст им по делам их. Но мне хотелось бы, чтобы правосудие для меня было официальным. Перед всем миром, если надо.
Бесчестье
1 марта 2005 года я вновь предстала перед судом. На этот раз апелляционным судом в Мултане. Я была не одна: присутствовали неправительственные организации, национальная и иностранная пресса. Все ожидали этого решения. Перед многочисленными микрофонами, протянутыми в мою сторону, я заявила, что надеюсь только на правосудие, но хочу, чтобы оно было "полным".
Клан мастои по-прежнему отрицал все. А мы все знали, с какой регулярностью насильники ускользают от правосудия. Первый приговор суда был нашей победой, не считая восьми мужчин из клана, для которых я также требовала возмездия.
Я сидела и слушала, как судья читает по-английски нескончаемый текст, из которого, разумеется, не понимала ничего.
Согласно приговору от 31 августа 2002 года, вынесенному судом города Дера Гази Хан в отношении террористической деятельности, шестеро обвиняемых, перечисленных ниже, признаны виновными и приговариваются к следующему наказанию...
Шесть человек приговорены к смертной казни.
Восемь других задержанных признаны невиновными, и с них снимаются все ранее предъявленные обвинения...
Иногда я переговаривалась с Насим. А в это время, медленно, но верно, в ритме непонятных для меня слов, совершалось судебное неправосудие.
Так прошел понедельник, за ним вторник, 2 марта. Мой адвокат выступил в свою очередь, но меня порой клонило в сон, так мне все надоело. Порой у меня появлялось чувство, что в этом большом зале все происходит помимо меня.
Если бы только я могла понять слова, которыми обменивались стороны, но мне пришлось ждать вечера, когда адвокат на моем языке изложил аргументы защиты обвиняемых. Оказалось, что мои показания "противоречивы и не подкреплены достаточным доказательством группового изнасилования". В то время как половина деревни была этому свидетелем!
"Моя жалоба не была подана немедленно после события, и достаточных оснований для задержания обнаружить не удалось".
Надо быть самому женщиной, изнасилованной четырьмя мужчинами, чтобы понять, до какой степени она раздавлена морально и физически. Немедленное самоубийство кажется всем этим людям более логичным?
"Манера, в которой изложена моя жалоба, кажется сомнительной. 30 июня 2002 года инспектор записал одну версию. Прокурор записал другую".
Разумеется, версии полицейских и моя собственная не могли быть одинаковыми.
Далее следовала целая серия опровержений, выдвинутых защитой, стремившейся показать, что ничто не доказывает ответственности обвиняемых. Было сказано, что вся эта "история" выдумана журналистом, присутствовавшим в зале, ради сенсационных заголовков в газете. Что пресса принялась муссировать дело, придав ему международную огласку, в то время как на самом деле ничего и не было!
Что я получила деньги из-за границы, что у меня счет в банке.
Я знала все эти аргументы, особенно последний. Мое желание создать школу на эти деньги, обучать девочек и даже мальчиков не имело значения для моих противников. Мне перевели комментарий, появившийся в национальной прессе, где говорилось, что у пакистанской женщины только один долг - служить своему мужу, что единственным образованием для девочки является то, чему обучит ее мать, и что, кроме религиозных текстов, ей нечего учить. Чтобы было только молчаливое подчинение.
Мало-помалу от этого суда создавалось впечатление, что я виновна в том, что не хранила молчание.
Я часто повторяла журналистам, что борюсь со всей силой моей религиозной веры, моего почтения к Корану и сунне. Такая форма племенного правосудия, которая состоит в том, чтобы терроризировать и насиловать во имя господства над всей деревней, не имеет ничего общего с Кораном. В моей стране, к сожалению, всегда правили эти варварские обычаи, которые государству никак не удается искоренить из общественного сознания. Между официальным законом Исламской Республики, слишком медленно двигающейся к настоящему равенству граждан, мужчин и женщин, и законами худуд, наказывающими преимущественно женщин, судьи балансируют в соответствии со своими убеждениями.
3 марта был вынесен вердикт. К всеобщему недоумению, вопреки решению первой инстанции - антитеррористического суда, суд Лахора оправдал пятерых осужденных и приказал освободить их! Лишь один из них остался в тюрьме, приговоренный к пожизненному заключению. Это был страшный удар!
Тогда публика принялась громко возмущаться, никто не хотел покидать зал заседаний. Журналисты не могли усидеть на своих местах, и комментарии сыпались со всех сторон.
- ...печально для всей страны...
- ...позор перед всеми женщинами...
- ...в очередной раз над гражданским законом поглумились...
Я была раздавлена. Меня била дрожь. Что сказать? Что делать? Мой адвокат будет подавать апелляцию на это решение, но как жить тем временем? "Они" вернутся к себе домой, на ферму, в сотне метров от моего дома и моей школы. Моя семья в опасности, самой мне отныне угрожает смерть. Я хотела правосудия, хотела, чтобы они были повешены или хотя бы провели остаток жизни в тюрьме. И я не боялась говорить это. Я боролась не только за себя лично, но за всех женщин, над которыми правосудие глумилось или оставляло без внимания, требуя четверых очевидцев для признания факта изнасилования! Как будто насильники совершают свое злодеяние на публике! Все свидетельства в мою пользу отброшены и ничем не заменены, в то время как все жители деревни были в курсе события. Этот суд в некотором роде заставил вернуть клану мастои их так называемую утраченную честь! Суд укрылся за аргументами, которые слово в слово повторяли доводы защиты, и превратил меня в обвиняемую: расследование, мол, было проведено плохо, изнасилование не доказано. Возвращайся домой, Мухтар, надо было тебе молчать, могущественная каста мастои поступила правильно.
Это было вторым изнасилованием.
Я плакала от гнева и страха. Но перед лицом всеобщего возмущения, огромного числа журналистов и толпы манифестантов, спустя несколько часов судья был вынужден сделать заявление.
- Я вынес вердикт, но еще не отдал распоряжения о его применении! Подсудимые пока еще не на свободе.
Вердикт был вынесен в четверг вечером, 3 марта. Следующий день был пятница, день молитвы. Пока судья напечатает текст постановления, пока разошлет по почте копии префекту и в различные пенитенциарные учреждения, нам остается несколько дней, чтобы действовать, - так мне объяснила Насим, которая не собиралась опускать руки, равно как и активисты всех присутствовавших организаций.
Первый шок прошел, я не собиралась мириться с этим решением. Вокруг нас женщины кричали, охваченные тем же гневом и унижением. Неправительственные и правозащитные организации немедленно были приведены в готовность. Провинция бурлила. 5 марта я организовала пресс-конференцию. Да, я хочу подавать на апелляцию. Нет, я не собираюсь уезжать. Я хочу продолжать жить в своем доме, в своем селе, здесь моя страна, эта земля - моя земля, и я обращусь к самому президенту Мушаррафу, если потребуется!
На следующий день я вернулась домой, а 7 марта поехала в Мултан, чтобы принять участие в грандиозной манифестации протеста против несправедливого приговора. В ней приняли участие три тысячи женщин, которых окружали члены организации защиты прав женщин. Я шагала среди плакатов, призывающих к правосудию и реформе тех самых законов худуд. Я шла, храня молчание, в возбужденной толпе, а в голове стучала навязчивая унизительная мысль: "Их освободят, их освободят... Но когда?"
Тем временем организаторы манифестации выступали перед микрофонами и объективами фотоаппаратов, чтобы заявить свой протест. Руководитель активистов правозащитной организации сказал:
"В вопросах, касающихся прав женщин, правительство не пошло дальше риторики. Приговор по делу доктора Шазии, вынудивший ее покинуть страну, приговор по делу Мухтар Маи, освободивший насильников, - это означает, что до достижения истинного правосудия дорога еще слишком длинная".
Основательницы AGHS - организации, существующей с 1980 года и борющейся за права человека и демократическое развитие страны, - постоянно сталкиваются с самыми трудными случаями. Они высказались еще более жестко.
"Если условия жизни женщин несколько улучшились, то это отнюдь не заслуга правительства. Прогресс в этой области обязан, по большому счету, гражданскому обществу и организациям по защите прав женщин. Их активисты часто рискуют жизнью для достижения цели! На протяжении многих лет мы являемся объектом серьезной угрозы и постоянного давления. Правительство пользуется принципом прав женщин, чтобы создать прогрессивный и либеральный образ страны перед мировым сообществом. Но это иллюзия! Изнасилование доктора Шазии и исход процесса Мухтар Маи с очевидностью показывают отсутствие воли к искоренению насилия над женщинами. Президент защищает обвиняемых, оказывает влияние на следствие. Государство потеряло доверие народа".
Директор фонда "Аурат", специализирующегося на обучении и юридической помощи женщинам, утверждал:
"Условия существования женщин ужасны и лишь ухудшаются. Дорога предстоит долгая, даже если движение за права человека значительно расширилось за последнюю четверть века. Правительство говорит нам, что доля женщин в парламенте составляет 33 %, но этим мы обязаны постоянному давлению гражданского общества. Процесс Мухтар Маи является красочным примером того, что не сделано ничего для прекращения жестокости по отношению к женщинам. Изнасилование доктора Шазии - еще один зловещий пример бесчестья нашей страны перед лицом цивилизованного мира. Это покушение на права человека. Процесс Мухтар Маи может лишь воодушевить потенциальных насильников. Недавнее отклонение проекта закона, запрещающего преступления во имя чести, означает, что нам предстоит еще долгий путь, чтобы обрести надежду добиться социального правосудия".
Камила Хайят из Пакистанской комиссии по правам человека заявила журналистам:
"Даже если насилие не уменьшается, женщины теперь стараются понять свои права в случае семейного насилия. Такие инциденты происходят все чаще: это результат бедности, отсутствия образования и других социальных негативных факторов, как, например, племенные судилища или действующие в течение нескольких лет антифеминистские законы. Как показали два этих случая, для женщины, будь она неграмотна или высокообразованна, добиться справедливости одинаково трудно".
Днем и ночью пресса, радио и телевидение активно комментировали это скандальное решение суда. Некоторые задавались вопросом: кто вмешался? Каким образом один судья смог полностью отменить обвинение в групповом изнасиловании организованной бандой, как это определил антитеррористический суд? По какому критерию?
У меня ответа не было. Этим предстояло заниматься моему адвокату.
В тот же вечер я вернулась в деревню, потому что узнала, что назавтра, 8 марта, мою школу собиралась почтить визитом Верховный комиссар Канады в Пакистане госпожа Маргарет Хубер. Все иностранные посольства были в курсе дела. Верховный комиссар собиралась приехать к полудню - я должна была достойно ее принять. Сопровождавшим ее журналистам она заявила: