- Через свое Агентство по международному развитию Канада оплатит расширение школы для учениц, уже записавшихся и тех, кто ожидает своей очереди. Моя страна вручает этот дар в знак солидарности с огромным вкладом Мухтар Маи в борьбу за равноправие полов и права женщин в Пакистане и во всем мире. Насилие над женщинами остается одним из тяжелейших бедствий в мире. То преступление, жертвой которого стала Мухтар Маи, выявило и многое другое. Оказавшись жертвой группового изнасилования, совершенного по приказу племенного совета, Мухтар Маи не согласилась молчать. Деньги, выделенные ей в качестве возмещения, она пожертвовала на строительство школы в своей деревне. Она не прекратит своей деятельности, пока не убедится, что девочек из ее деревни никогда не постигнет подобная участь. Эта женщина воплощает настоящий дух Международного дня женщин!
Мадам Хубер пробыла у нас четыре часа. Ее присутствие придало мне сил.
Но вместе с тем это был тяжелый день для меня: я ожидала у телефона новостей от адвоката, пытавшегося получить копию судебного постановления.
В конце концов он узнал, что "виновные" должны выйти из тюрьмы, в принципе, 14 марта. В принципе, потому что активисты из неправительственных организаций и средства массовой информации заняли места перед зданием тюрьмы и полиция не могла обеспечить "виновным" эффективную охрану от журналистов и манифестантов.
Это освобождение рисковало спровоцировать вспышку недовольства, которой правительство совсем не желало. Но поскольку меня упрекали в том, что неправительственные организации и пресса оказывали мне помощь, я не собиралась отмалчиваться. Напротив. Получилось так, что моя борьба за эти годы стала также и их борьбой. Никто не заставит меня молчать. Если я останусь дома плакать и жаловаться на свою долю, я не смогу больше смотреть прямо перед собой. На мне большая ответственность: безопасность близких, моя жизнь, моя школа, в которой теперь обучалось более двухсот учеников. Бог знает, что я всегда говорила только правду. Моя смелость - это именно правда, и я хочу, чтобы она вышла, наконец, из гнусного гнезда, где прячутся мужчины со своим лицемерием.
Именно так мы с Насим взялись за организацию недельной поездки, которая стоила нам огромных усилий.
9 марта мы готовились к тому, чтобы на следующий день отправиться в Муззаффаргар, столичный город нашего района, где организовывалась другая манифестация против насилия над женщинами. На площадь вышли около пяти тысяч манифестантов. Президент Общества защиты прав человека в Пакистане сама присутствовала на демонстрации и говорила с журналистами. На огромных транспарантах были написаны слова: "Мухтар Маи, бодрись, мы с тобой!"
При каждом перемещении нас сопровождала полиция. Порой я спрашивала себя: меня защищают или за мной надзирают? Я не могла стоять на ногах, непонятная дрожь била меня с того самого дня 3 марта, и с тех пор у меня не было времени, чтобы прийти в себя.
Манифестанты дошли со мною до самого моего дома. Дорога была загружена, во дворе было полно народу.
Организаторы марша сообщили мне, что 16 марта в Муззаффаргаре состоится еще одна манифестация, против законов худуд. Но я не знала, что со мною будет 16 марта. Мастои будут выпущены, они будут дома, свободные - они, но не я!
А еще надо было ехать в Мултан, в офис адвоката, чтобы взять копию судебного решения, которую он достал. Еще три часа дороги. Я чувствовала себя ужасно... Г олова была как чугунная, ноги дрожали, я устала от этой бесконечной борьбы. Насим была вынуждена остановить шофера и пойти за лекарствами, чтобы хоть немного привести меня в чувство.
Как только я вошла в адвокатское бюро, зазвонил мой мобильный телефон. Это был мой брат Шаккур, он истерически кричал:
- Возвращайся скорее домой, полиция велела нам не выходить! Мастои вышли из тюрьмы час назад! Они скоро приедут сюда! Везде полно полицейских. Надо возвращаться, Мухтар! Скорее!
На этот раз, кажется, я проиграла партию. Я надеялась, что юридические власти вмешаются, что у моего адвоката будет время зарегистрировать апелляцию по этому решению. Я надеялась, что, по крайней мере, они останутся в тюрьме под давлением средств массовой информации, неправительственных организаций и политиков. Я надеялась на невозможное.
Возвращаясь домой поздним вечером, я чувствовала, я догадывалась, что мы недалеко от фургона полиции, везущего моих насильников домой. Они должны быть как раз перед нами, я заметила задние фонари машин и дрожала от ярости, что они нас обогнали.
Было одиннадцать часов вечера, когда мы приехали. Дом окружала дюжина полицейских машин. Напротив, в черноте ночи, я различала такое же оживление вокруг фермы мастои. Они там! Полиция хотела удостовериться, что эти пятеро не исчезнут, потому что процедура апелляции только начиналась. Главное же, полиция хотела избежать возмущения и блокировать журналистов или манифестантов. Въезд в деревню, он же и выезд, был под наблюдением, потому что это была единственная пригодная для автомобилей дорога.
Насим утешала меня:
- В настоящий момент они не могут двинуться с места. Давай, переключай скорость, мы уезжаем!
Мы приняли сумасшедшее решение - вернуться той же дорогой в Мултан. Адвокат посоветовал нам обратиться к президенту Мушаррафу и просить его вмешаться, прежде всего ради моей безопасности и безопасности моих близких. Но я попрошу большего. Гораздо большего. Я хочу, чтобы они все вернулись в тюрьму, чтобы Верховный суд пересмотрел дело - я хочу справедливости, даже если мне придется заплатить своей жизнью. Я больше ничего не боюсь. Возмущение - хорошее оружие, а я возмущена этой системой, обязывающей меня жить в моей собственной деревне в постоянном страхе, рядом с моими избежавшими наказания насильниками. Прошло уже то время, когда я шагала по этой дороге, покорная судьбе, чтобы просить прощения от имени моей семьи за "честь" этих людей. Это они бесчестят мою страну.
После трех часов дороги до Мултана пришлось ехать еще девять часов автобусом до Исламабада. Мы приехали в столицу на заре 17 марта, в сопровождении правозащитников и журналистов. Я попросила встречи с министром внутренних дел, чтобы он официально обещал мне следующие два пункта. Прежде всего, чтобы он гарантировал мою безопасность, и затем, чтобы людям из семьи мастои было запрещено покидать свое место жительства, потому что я подала на апелляцию. Если им удастся покинуть территорию, я никогда не выиграю дело, потому что знаю, на что они способны. Например, созвать свой клан, расставить по всей племенной зоне соглядатаев, которых никто не сможет узнать. Заплатить за услуги какому-нибудь родственнику, чтобы тот убил меня. Я предполагала любые виды мести: огонь, кислота, похищение. Пожар в доме и в школе.
И тем не менее я была спокойна; измучена, но тверда, когда министр принял нас и хотел меня ободрить.
- Мы предупредили уже полицию на границах, они не смогут бежать. Поймите, что невозможно приступить столь же легко к судебному разбирательству в Лахоре.
- Но необходимо же что-то делать. Моя жизнь в опасности!
- Существует специальная процедура: я как министр внутренних дел могу снова выдать ордер на их арест, считая, что эти люди посягают на общественный порядок. Это единственный способ вернуть их на какое-то время в тюрьму. Но я могу воспользоваться этим правом, начиная с даты и даже с часа их освобождения. И у государства есть семьдесят два часа, чтобы реагировать, начиная с этого момента. Таков регламент.
Семьдесят два часа. Трое суток... Они вернулись к себе 15 марта вечером, сегодня утро 18 марта. Сколько часов осталось?
- Я не знаю ни законов, господин министр, ни регламентов, но сейчас не до регламентов и законов, они на свободе, и я в смертельной опасности! Надо что-то делать!
- Я займусь этим! Премьер-министр уже предупрежден, он примет вас завтра.
Мы путешествовали трое суток, и я спала от силы два-три часа, но я дала пресс-конференцию по выходе из кабинета министра внутренних дел. Мы с Насим больше не различали дня и ночи, не помнили, когда ели в последний раз.
На следующий день в 11 часов утра мы уже были в кабинете премьер-министра. Мы считали и пересчитывали, и если наши подсчеты правильные, то семьдесят два часа истекли в 10 утра.
Премьер-министр тоже хотел вселить в нас оптимизм.
- Сделано все необходимое. Я уверен, что их арестовали до истечения семидесяти двух часов. Доверьтесь мне!
- Нет. Мне нужен от вас точный ответ. Либо я получаю доказательство, что они в тюрьме, либо я не сделаю ни шагу из вашего кабинета.
Насим перевела на урду с той же решительной интонацией, с которой сказала и я.
Если бы кто-нибудь сказал мне, что я буду говорить в таком тоне с премьер-министром! Я, Мухтаран Биби из Мирвалы, забитая и немногословная крестьянка, ставшая Маи, "большой уважаемой сестрой", - я здорово изменилась! Вот я сижу в удобном кресле напротив министра - исполненная почтения, но упрямая, - и разве что армия сдвинет меня с места, прежде чем я обрету полную уверенность, что негодяев заключили в тюрьму, прежде чем мне назовут точный час, когда это произошло. Если они в тюрьме! Потому что с 3 марта я больше никому не доверяю.
Премьер-министр снял трубку телефона и позвонил префекту Муззаффаргара, в пятистах километрах от столицы. Я внимательно слушала, а Насим переводила по мере разговора:
- Он говорит, что приказ уже отдан. Полиция получила новый ордер на арест, наряд полиции поехал за ними в деревню. В десять часов им надели наручники, и префект ждет их. Их без задержки повезут прямо к нему.
- Это точно? Но префект их еще не видел! Они еще в пути!
- Он дал слово, Мухтар. Их уже везут в тюрьму. Четверо, которых отпустили, и восемь других, которые не были посажены раньше.
Выйдя из кабинета премьер-министра, я намеревалась навести собственные справки и позвонила префекту. Но его не было в кабинете. Мне сказали, что он выехал в соседний район - они все сейчас заняты, потому что президент совершает поездку по региону. Во всяком случае, этот визит меня не касался...
Тогда я попыталась позвонить домой Шаккуру, но связи не было. Сезон дождей был в разгаре, и было невозможно дозвониться до брата. В конце концов я дозвонилась до родственника, державшего магазин.
- Да, да! Сегодня днем мы видели полицию, они приехали как раз после пятничной молитвы, арестовали всех четверых и даже восемь других. Их уже повезли в район. Как же они были взбешены! Вся деревня видела.
В это я поверила! На этот раз именно я заставила их арестовать.
Я не знала законов и регламентов, и Насим объяснила мне, что должно произойти потом.
- Они находятся в тюрьме по специальному решению, но только на срок до девяноста дней. Это решение официально принято правительством Пенджаба. Губернатор может арестовать кого угодно по простому приказу, с момента возникновения угрозы общественному порядку. За этот срок у суда будет время рассмотреть твою апелляцию.
Мы вернулись домой 20 марта, и угрозы возобновились. Родственники мастои повсюду говорили, что это из-за нас полиция снова арестовала их. Обещали, что в свою очередь что-нибудь сделают против нас. Сейчас они сильно взъелись на Насим: по их мнению, без нее я ничего не могла бы сделать. И это было правдой. Мы с ней дружили, я рассказывала ей обо всем, и она мне говорила все; мы переживали с ней одно и то же, мы испытывали одинаковые чувства страха, негодования, радости. Мы вместе плакали, вместе противостояли трудностям. Страх всегда подстерегал нас, но мы бодрились. Журналисты спрашивали меня во время пресс-конференции 16 марта, хочу ли я покинуть Пакистан и просить убежища в другой стране. Я ответила, что никогда не имела подобного намерения, что надеюсь добиться справедливости от моей страны. Я подчеркнула также, что моя школа работает, в ней двести девочек и сто пятьдесят мальчиков.
Это последнее утверждение было действительным на дату 16 марта; но с 20 марта все изменилось. Настроение людей мастои, которым грозило снова потерять своего главаря, его братьев и друзей, распространилось далеко и чувствовалось во всей округе. Но полиция создала вокруг меня заслон, иногда, правда, препятствующий моей свободе передвижения. Однако я уже к этому привыкла.
11 июня я узнала, что во имя моей безопасности мне запрещается путешествовать. Международная амнистия пригласила меня в Канаду и Соединенные Штаты, и, когда я приехала в Исламабад для выполнения необходимых формальностей, мне сказали, что я не могу получить визу, потому что значусь в списке лиц, которым запрещено покидать территорию страны. Как только я вышла из офиса администрации, у меня забрали паспорт. Этот запрет на выезд породил новое смятение в рядах защитников прав человека и международных журналистов.
Мой адвокат не мог какое-то время связаться со мной. Он был возмущен и заявил журналистам, что меня держат в заложниках где-то в Исламабаде и что ему в качестве моего адвоката совершенно необходимо говорить со мной. Власти ответили, что меня вынужденно держат взаперти во имя моей собственной безопасности.
Похоже, сам президент считал, что не следует "подавать иностранцам негативный образ страны".
В ходе дебатов в Ассамблее одна женщина-сенатор даже заявила, что я стала "западной женщиной", что я должна "демонстрировать большую скромность и скрытность, не ездить за пределы страны и ждать Божьей справедливости". Некоторые экстремисты хотели бы, чтобы мне заткнули рот силой, потому что, по их мнению, я не уважала закон Исламской Республики Пакистан. Отдельные политики-мужчины открыто упрекали неправительственные организации в том, что они апеллировали к международному лобби. Короче говоря, у меня "был резон", как они выражались, не распространять свою историю по всему миру, а урегулировать ее на месте.
Однако слишком много людей поддерживали меня в стране и за рубежом.
Но путь был долог, так долог. Вплоть до 15 июня, когда я узнала, что по распоряжению премьер-министра мое имя вычеркнуто из списка "невыездных".
28 июня настроение улучшилось. Верховный суд в Исламабаде после двухдневных заседаний принял наконец решение о повторном расследовании. Мой адвокат, попросивший меня из осторожности не говорить более с журналистами с момента запрета выезда из страны, тоже был доволен.
- Теперь можете сказать им все что пожелаете! Я ничего вам не запрещаю!
Он заявил журналистам, что оказанная мне прессой поддержка могла мне даже в какой-то степени навредить, пока Верховным судом, беспристрастность которого находится вне подозрения, не было принято решение пересмотреть дело. Когда я выходила с последнего заседания, вопросы сыпались со всех сторон. Я обнимала женщин, помогавших мне до сих пор, эмоции переполняли меня через край.
- Я очень счастлива, по-настоящему удовлетворена. Надеюсь, что те, кто оскорбил меня, понесут наказание. Я буду ждать вердикта Верховного суда, именно он творит правосудие на этом свете.
Божий суд настанет в свое время.
Мой адвокат подтвердил журналистам, что восемь человек, выпущенных ранее, находятся сейчас в тюрьме, включая членов деревенского совета, заранее замысливших изнасилование.
- Это дело не о банальном изнасиловании, но о настоящем террористическом акте. Он был совершен, чтобы насадить террор среди жителей деревни. Решение заставить этих людей предстать перед судом новой инстанции, самой высшей в стране, чтобы вновь рассмотреть все доказательства, является очень правильным.
Мне стало легче. Я могла вновь вернуться в свою деревню, обнять родителей, увидеть снова родственников, детей в школе. Полицейский надзор осуществлялся еще какое-то время - особенно в тех случаях, когда я соглашалась дать интервью иностранным журналистам. Затем давление стало ослабевать, и в конце концов у моих дверей остался всего один вооруженный полицейский. Но как только какой-нибудь иностранный журналист выражал желание повидаться со мной, моя "охрана" была тут как тут.
Было еще несколько выступлений со стороны местной прессы, и не всегда безобидных. Одна из наиболее странных нападок была комментарием к моей просьбе о выдаче визы, чтобы выехать за границу, и на это было изведено немало чернил. Меня по-прежнему приглашали в Канаду и Соединенные Штаты. Но я заявила, что пока откладываю свою поездку, до тех пор пока не успокоятся злые языки. В действительности же мне было отказано в визе. Я не должна была распространять за границей негативный образ Пакистана. К тому же в "высоких сферах", как говорила Насим, полагали, что достаточно оказаться жертвой изнасилования, чтобы стать миллионершей и получить визу. Как будто пакистанские женщины торопились изо всех сил к этой "формальности", чтобы убежать за границу! Я сожалею об этих недостойных намеках.
Национальная и международная пресса поднялась против подобных заявлений. Впрочем, возможно, что пресловутое заявление было неправильно истолковано журналистами и на самом деле не это имелось в виду. Я надеюсь.
Я боролась за себя и за всех женщин в моей стране, ставших жертвами насилия. У меня никогда и в мыслях не было покинуть свою деревню, дом, семью, мою школу. Равно как я никогда не имела намерения представить негативный образ моей страны за рубежом. Скорее наоборот, защищая свои права человека, борясь против принципа племенного правосудия, противостоящего официальному закону нашей исламской республики, я была убеждена, что поддерживаю политические чаяния моей страны. Ни один пакистанец, достойный этого имени, не должен поощрять деревенский совет к наказанию женщины для разрешения конфликта чести.
Вопреки собственной воле, я стала символом, эмблемой для всех женщин, испытывающих насилие со стороны старейшин рода и предводителей племен, и если этот символ пересек границы, он должен послужить и моей стране. И именно в этом честь моей родины - позволить женщине, образованной или неграмотной, заявить во весь голос о допущенной по отношению к ней несправедливости.
Потому что настоящий вопрос, который должна задать себе моя страна, очень прост: если женщина является честью мужчины, почему он хочет насиловать и убивать эту честь?
Слезы Каузар
Не проходило дня, чтобы мы с Насим не встречались с женщинами, находившимися в шоковом состоянии и искавшими помощи. Однажды я ответила на вопрос одной пакистанской журналистки, спросившей, каково мне живется с моей известностью в собственной стране:
- Некоторые женщины признавались мне, что если их били мужья, они без колебаний могли пригрозить: "Полегче, не то пойду жаловаться Мухтар Маи!"
Разумеется, это была всего лишь шутка. Но в действительности мы постоянно сталкивались с трагедиями.
В тот октябрьский день, когда Насим помогала мне закончить мое повествование, наше занятие прервал приход двух женщин.
Они прошли пешком много километров, чтобы увидеться со мной. Мать в сопровождении дочери, молодой замужней женщины двадцати лет по имени Каузар. На руках у Каузар был ее первенец, девочка примерно двух с половиной лет, и вскоре она должна была родить второго ребенка. Из ее испуганных глаз катились нескончаемые слезы. У нее было миловидное, но измученное лицо. То, что она нам рассказала, было ужасным, но, к сожалению, довольно распространенным.