Он всегда был борцом
Ему не свистели с трибун и не кричали возмущенно: "красный" не борется, "синий" не борется. Он был всегда в прямом и переносном смысле в борьбе, Колесов Анатолий Иванович. И когда выступал сам, и когда тренировал, и когда был одним из руководителей отечественного спорта.
Гонение на алкоголь не застали? И слава богу! Строжайший запрет на него, никаких официальных торжеств с его применением. А в Москве чемпионат мира по боксу, и каждый его день стремительно приближает к завершающему банкету. Его с нетерпением ждут, это неформальное общение в своем профессиональном кругу, когда все позади и хочется от всего отвлечься, расслабиться. Организаторы пригорюнились, стоят на ушах, обивают пороги больших начальников. Как объяснить большой массе забугровых чиновников от бокса, что бутылок с известными наклейками и названиями – "Московская" и "Столичная" не будет на столах. А заодно и их коньячных собратьев. Довольствуйтесь вином, господа. Пожалуйста, какие хотите – молдавские, грузинские, узбекские… Винца они и у себя дома попьют, какого хочешь. А сейчас жаждут под икорку, заливную рыбу и другую нашенскую закуску прополоскать свое горло знаменитым на весь мир традиционным русским напитком, В общем, господа хотят – назовем вещи своими именами – хлебнуть водочки. Уличить их в пристрастии к ней – побойтесь бога, но почему бы не поднять рюмку-другую за окончание турнира, они же знают, где находятся. Это все равно, что лишить их возможности отведать виски, будучи в Шотландии или Ирландии, или рома на Кубе.
Я был живым свидетелем колесовских мучений, и рассказываю об этом столь подробно, чтобы читателю было ясно, как непросто пришлось тогда Анатолию Ивановичу принять решение, он же курировал чемпионат как зампред Госкомспорта. Борцовский характер сработал. Не ведаю, каким уж приемом он уломал, уложил на лопатки высокие партийные чины со Старой площади. Разрешили, как часто писали тогда в письмах, в порядке исключения, но с одним условием: под личную ответственность Колесова, и упрятать это добро подальше от широких глаз людских, в закутки гостиничного ресторана.
Уже была поздняя ночь, когда все завершилось. На выходе из гостиницы заметил Анатолия Ивановича.
– Вы что, пешком, за вами же машина закреплена?
– Я ее отпустил. Мне тут недалеко, Москву-реку переплыть – и мой дом. Прогуляюсь, мозги проветрю, а то засорились с этими проблемами. Составишь компанию?
Дом, где он жил, находился практически напротив "Украины", только на другом берегу.
Нам было по пути через Новоарбатский мост, и, пока шли, Колесов рассказывал, как обивал пороги нужных кабинетов.
– В каждом расстелен ковер. А ты можешь себе представить мое внутреннее состояние, что я каждый раз ощущаю, ступая на него. Борцовское просыпается, боевую стойку принять, какой-нибудь прием применить. Схватка была, но только другая, словесная – нотации, наставления, как бы чего не вышло. Когда уходили, ты посмотрел, народ весь разошелся?
– Да не волнуйтесь вы, Анатолий Иванович, все нормально, никаких эксцессов, – успокаивал я его. За мостом мы расходились, он сворачивал налево на набережную, я топал к себе на Арбат.
А какой он был красавец на настоящем борцовском ковре! Быстрый, ловкий, подвижный, мастерски исполнявший коронные броски из своего богатого технического арсенала. В олимпийском Токио-64 26-летний Колесов оказался единственным из наших "классиков", кто выиграл золотую медаль. Александр Григорьевич Мазур, соперник еще Ивана Поддубного, первый отечественный чемпион мира среди тяжеловесов, рассказывал, как, радуясь своему успеху, Колесов в то же время был огорчен: он считал своих старших товарищей по команде Романа Руруа и Анатолия Рощина более достойными победы. Придет время – и оба они тоже станут олимпийцами-чемпионами.
Развитие спорта в стране в те годы было прерогативой Союза спортивных обществ и организаций. Руководивший им Юрий Дмитриевич Машин, неожиданно для всех, зазвал Анатолия Колесова к себе в заместители. Он стал самым молодым спортивным начальником столь высокого ранга, и без малого сорок лет пребывал на этой должности, возглавляя спортивные делегации СССР, СНГ, России на восьми летних Олимпийских играх – от Мюнхена-1972 до Афин-2004. На двух из них, в Сиднее и греческой столице, я как журналист привлекал его в качестве авторитетного эксперта. Его прогнозы и анализ были весьма точными, построенными на глубоком знании ситуации, причем в разных ракурсах – спортсмена, тренера, функционера.
Помню, каким расстроенным Колесов выглядел на стрельбище в Афинах, когда в первый соревновательный день Любовь Галкина, будучи лидером, заключительным неудачным выстрелом упустила победу.
– Очень обидно, жаль, но не ругай Любаню, напиши, что она без "золота" из Греции не уедет.
Я написал – и прогноз сбылся.
Стопка "Ракии"
Чемпионы собираются не только по счастливому победному поводу. По траурному, к сожалению, тоже. Когда ушел из жизни Константин Петрович Жаров, один из руководителей армейского спорта на протяжении долгих лет и председатель бюро Спортивного комитета армий стран Варшавского договора (СКДА), проводить его в последний путь пришли многие известные атлеты. Жаров не был великим мастером, как они, но он был великим организатором и управленцем. И в масштабе всей страны – тоже. Таких профессионалов высокого полета как не хватает нам сейчас.
Уволившись в запас, Жаров мог спокойно отдыхать в кругу семьи с детьми и внуками и продолжать писать книги, которых у него и без того достаточно. Однако он окунулся в трудную и подчас неблагодарную работу руководителя Совета ветеранов спорта ЦСКА и нес эту вахту бессменно десять лет. Чтобы эти люди, прославившие нашу Родину, не были забыты, чтобы их помнили и на их примере воспитывали молодое поколение. Во многом благодаря его энергии и настойчивости Совет вышел на такой уровень, что московская и всероссийская организации ветеранов войны и тыла считали его своим боевым филиалом.
– Я знал Жарова с 1947 года, – вспоминал заслуженный тренер страны по боксу Виктор Заверюхин. – Мы занимались в ЦДКА на площади Коммуны, а кабинет Константина Петровича находился рядом с залом. Так вот, он не просто частенько заглядывал к нам на тренировки, а тщательно разбирал каждую из них с точки зрения методики. Эти уроки мастерства, масса полезных советов помогли в дальнейшем, когда я сам стал тренером-практиком. До сих пор перелистываю те наскоро сделанные записи. Пожалуй, лучшего спортивного методиста мне не довелось встречать.
Бывший коллега Константина Петровича Виктор Владимирович Марущак обратил внимание на другую сторону таланта Жарова.
– Это был руководитель с государственным мышлением, с высочайшим авторитетом как среди сослуживцев, так и на самых верхах, – рассказывает Виктор Владимирович. – Он выпестовал СКДА, сделал все, чтобы организация получила мировое звучание. Во всех странах Варшавского лагеря его лично принимали первые руководители государства.
Я бы, возможно, засомневался, если бы сам не был свидетелем такой встречи Жарова с Густавом Гусаком, тогда главным в Чехословакии партийцем, в его правительственной резиденции, в знаменитом пражском Градец Кралове. Застывший на высоком берегу Влтавы дворец для чехов и словаков он значил то же самое, что для нас Кремль. Они уединились в одном из его залов. В центре зала был накрыт стол, пышащий гастрономическим изобилием, однако оба к нему не притронулись, увлеченные беседой. Это был официальный прием по поводу окончания спартакиады СКДА. Залов было множество, однако народу хватило пяти-шести, чтобы испробовать все сорта знаменитого местного пива и чего еще покрепче, естественно, под хорошую закуску. Я же решил прогуляться по дворцу, рассматривая его убранство, редчайшие скульптуры и полотна художников, а из окна вид на Прагу, так что, из-за любопытства, оказался в зале, где что-то обсуждали Гусак и Жаров.
Константин Петрович был лично знаком и неоднократно встречался с Яношем Кадаром, Войцехом Ярузельским, Фиделем и Раулем Кастро, Ким Ир Сеном, да с кем только не встречался, чтобы оперативно решать сложнейшие вопросы. Человек, несомненно, обладал недюжинными дипломатическими способностями. Не всегда было просто состыковать представителей разных армий, выработать оптимальный общий взгляд на какие-то важные проблемы. Сложновато было с румынами. Жарову это удавалось, он умел ровно выстраивать отношения со всеми, снимать возникавшее напряжение. Готовый военный атташе.
Идеология тех лет не позволяла даже подумать о контактах СКДА с СИЗМом, Комитетом, объединявшим армейских атлетов остального мира, хотя предложения поучаствовать в совместных мероприятиях поступали регулярно. А ведь, случись стыковка, это, во-первых, пошло бы только на пользу отечественному военному спорту, что сейчас убедительно доказывается, а во-вторых, предполагаю, Жаров вполне мог стать одним из спортивных военачальников новой организации. Нашего офицера, волевого, сильного, крепкого профессионала, прекрасно знали на Западе.
В заключение собственные воспоминания. В шестидесятые годы Константин Петрович был на несколько лет откомандирован для усиления Союза спортивных обществ и организаций СССР (так тогда назывался нынешний Минспорта). К нему на Скатертный переулок и отправился я по заданию редакции. Ужасно волновался. Сама тема предстоящей беседы: методика организации физической подготовки в зависимости от воинской специальности была непростой, да и с человеком такого ранга до того не доводилось контактировать. Но уже через несколько минут разговора казалось, что мы знаем друг друга многие лета. Человек широкой и доброй русской души, открытый, простой в общении, несмотря на высокие посты, он умел расположить к себе каждого.
И еще одно воспоминание, на сей раз грустное. Нас с Константином Петровичем связал один трагический случай, а дело было на чемпионате дружественных армий по парашютному спорту в Болгарии. Мы жили в Пернике; аэродром Кондофрей, где проходили соревнования, находился примерно в получасе езды от этого города.
Стояла прекрасная теплая солнечная осень, слабый ветерок, райская погода для прыжков. Накануне они были на точность приземления и превратились в острое соперничество наших ребят и спортсменов из чехословацкой сборной. Что и говорить, большие мастера, практически что ни прыжок – так пяткой ботинка в самый центр небольшого круга. Я поражался – как это вообще можно, тютелька в тютельку, с высоты в два километра. Сейчас уж немного подзабыл, но, кажется, удачливее оказались наши конкуренты. Я напросился к ним в палатку, согласие последовало, более того, за затянувшимся разговором, сначала общим, а потом с каждым по отдельности, отведал вдоволь сосисок, как когда-то на той знаменитой выставке достижений братской страны в Парке имени Горького. Правда, для этого пришлось выстоять длиннющую очередь, начинавшуюся чуть ли не от центрального входа. Взятые интервью готовился перегнать в газету, хватило бы на несколько номеров.
Сегодня предстояло очередное соперничество, на сей раз в другом упражнении, воздушной акробатике. Ничто не предвещало беды. Я утром задержался с отправкой отчета, терпеливо дожидался в холле гостиницы звонка редакционной стенографистки Валентины Самбуровой; о мобильном телефоне и прочих атрибутах современной связи тогда даже в мечтах не было, приходилось порой ждать вызова по несколько часов, пока международная линия освободится. Жаров вызвался подождать меня.
Я уже начал диктовать, когда вдруг Константин Петрович ворвался в холл, весь раскрасневшийся.
– Михаил, заканчивай, надо срочно ехать. У нас ЧП.
Беда случилась с чехословацкой командой. Она решила прибыть на аэродром пораньше, и укатила туда первой, чуть ли не с рассветом, когда солнечные лучи еще не пронзили своим острием, не пробили густую ночную туманную пелену. Она по-прежнему висела в воздухе, плотно накрыв землю. По пути в Кондофрей надо было пересечь узкоколейку, ни светофоров, ни шлагбаума, видимо, считали, что поезда здесь ходят крайне редко, и нет смысла все это городить и тратить деньги. То ли водитель автобуса еще окончательно не проснулся, то ли в тумане не расслышал сигнал приближающегося состава, он въехал на переезд буквально перед носом тепловоза. Раскочегаренный на полную катушку поезд подхватил автобус и тащил его, наверное, метров сто, а то и больше, пока не затормозил и не смял в гармошку. Как назло, на этом участке железной дороги, по обе ее стороны стояли еще и бетонные столбы. От каждого удара автобус сплющивался еще больше.
Когда мы подъехали, уже застали несколько машин "скорой помощи" и солдат из ближайшей воинской части. Они помогали вытаскивать из искареженного ПАЗика людей. Лишь один из парашютистов чудом остался в живых – он сидел на самом заднем ряду в центре, зажатый с боков своими товарищами. Погибла девушка-переводчица на переднем сиденье справа от водителя, она не должна была ехать, но коллега, которая работала с чехословацкой делегацией, попросила подменить ее, ей срочно нужно было по каким-то делам остаться в Пернике.
Тела погибших транспортировали в военный госпиталь в Софии. Они настолько были изуродованы, что узнать, кто из них кто, было крайне сложно.
– Михаил, сможешь узнать, ты брал у них интервью и наверняка запомнил их лица? – Константин Петрович Жаров в упор, жестким взглядом впился в меня. – Наших тренеров отвлекать не станем, пусть продолжают готовиться, может, как-то отвлекутся от этого кошмара. Столько лет рядом с чехословацкими ребятами в одном небе… Друзья-соперники.
Я ответил не сразу, сверлила голову одна мысль, а настолько ли хорошо их запомнил, ответственность большая, но быстро отбросил ее, кивнул: "Попробую".
– Тогда поедем завтра вместе, вдвоем, больше никого брать не будем. Подъедет только чехословацкий военный атташе.
В другой раз, наверное, насладились бы живописной природой пока мчались по шоссе, петлявшему меж лесов и перелесков, полей с богатым урожаем овощей, фруктов, винограда, упиравшихся в подножье невысоких холмов. Может быть, даже остановились бы попробовать сухого вина или весьма доступный нам по цене в те годы коньяк "Плиска". Однако сейчас во всех смыслах было не до того. Солдат-водитель на УАЗике, который вез нас, не очень-то хорошо ориентировался в хитросплетениях улиц болгарской столицы, в которую мы въехали со стороны Витоши, долго плутал, зато из окна немного проследили за укладом города. Он жил своей обыденной жизнью, не ведая еще о жуткой трагедии на железной дороге.
В госпитале нас встретили его начальник и главный врач. Они повели нас в морг, у его дверей остановились, главрач достал из висевшего на стене шкафчика бутылку местной "Ракии" (очевидно, припасают для таких случаев, чтобы не упасть в обморок) и два стакана. Наполнил до краев, протянул нам. Я отказался пить. Переспросил – я снова прикрыл рот рукой. Жаров на сей раз немного пригубил.
– Тогда, братушки, вперед, – как-то обыденно, приземленно прозвучали эти слова в устах начальника госпиталя, которые раньше всегда вызывали бурные эмоции при одном упоминании о братушках.
Мы долго ходили мимо уложенных в ряд на каталках трупов чехословацких парашютистов, которых еще два дня назад в Кондофрее приветствовали как неоднократных чемпионов и рекордсменов мира, победителей других крупнейших соревнований, звезд парашютного спорта. Почти каждый из них имел за плечами, точнее за парашютным ранцем, не одну тысячу прыжков. И этим бесстрашным труженикам и покорителям неба суждено было погибнуть не в голубых просторах вселенной, а на земле. Судьба, как же ты порой бываешь несправедлива!
Начальник госпиталя и главный врач стояли в стороне и наблюдали, как мы с Жаровым стараемся определить личности погибших. Дежурный санитар сбрасывал простыню с их лиц – этот момент был особенно тяжелым. Мы не спешили, то и дело подолгу задерживались у коек, жарко спорили между собой. Ошибиться, перепутать было нельзя, каждому надо было воздать почести, каждого ведь надо было передать родным и близким для похорон.
– Константин Петрович, это точно Егличка, – настаивал я, – я дольше всех с ним разговаривал, он раз пятнадцать мировой рекордсмен, у него прыжков за шесть тысяч.
Провожали погибших чехословацких парашютистов на родину на аэродроме в Софии. Из Праги за ними прилетел спецборт с армейским руководством страны. Константин Петрович, я видел, едва сдерживал слезы, произнося слова памяти.
Через несколько дней после возвращения в Москву, Жаров позвонил мне: "Будет время – загляни, буду ждать". Мы молча, не чокаясь, как положено, выпили с ним по стопке "Ракии". Я заикнулся было о привычном для нас по такому случаю традиционном русском напитке, но Константин Петрович настоял: нет, только "Ракия".
Память не имеет права быть короткой
Короткое сообщение из Перми: Сергею Белову присвоено звание "Почетный гражданин Пермского края". Местная общественность предлагает у входа во Дворец спорта "Молот", на арене которого под руководством Сергея Александровича команда "Урал-грейт" добилась многих впечатляющих побед, установить мемориальную доску в память об этом кудеснике мяча, первом европейце, включенном во Всемирный баскетбольный зал славы.
Прочитал – и такое зло взяло. Черт побери, уральцы сыграли на опережение, а в Москве проморгали. А ведь лучшие-то годы Белова, принесшие ему всемирную известность, прошли в столице, в ЦСКА.
Да, одних уж нет, а те далече… Вот и из Запорожья горестное известие о кончине еще одного моего давнего знакомого Леонида Ивановича Жаботинского. Могучего добряка с хитринкой в глазах и мозгах. Не могу не воздать ему должное. Нет, я не был свидетелем его тактической олимпийской победы над Юрием Власовым в Токио. Но был свидетелем другой. Серьезная травма отлучила его на долгих четыре года от любимой штанги, никто не верил, что Жаботинский вернется. А он вернулся, да как – в словацком Тренчине установил новый мировой рекорд в рывке – 177 кг. Так и вижу Леонида Ивановича с поднятой над головой стальной громадиной и с застывшей на лице улыбкой: не верили – а я доказал! Он умер в своем родном Запорожье. Человек, который, как и великий Гоголь, принес одновременно славу и России, и Украине.
Когда уже было написано о Сергее Александровиче Белове (в ЦСКА все-таки о нем вспомнили, установили бюст на Аллее славы), друзья прислали мне на электронную почту стихи Петра Давыдова. Прочитал – и как же они созвучны написанному.
Незаметно исчезают друзья.
Реже встречи и короче звонки.
Изменить, наверно, это нельзя,
Если вы уже другие внутри.И никто не виноват – просто жаль,
Что у всех такая разная жизнь.
Наше прошлое, летящее вдаль,
Превращается легко в миражи.Да и времени практически нет.
А ещё по вечерам мало сил.
Шлёшь на праздники привычный привет,
И не важно: кто писал, что спросил.В разных странах или рядом сейчас,
Мы с друзьями, но ничьей нет вины –
Забывают постепенно про нас,
Забываем про кого-то и мы.Может это и нормально вполне?
Может это происходит у всех?
Кто-то вырвался вперед на коне!
От другого отвернулся успех.Но ведь нечего делить нам уже
Кроме мыслей и простых новостей.
И печально на любом рубеже
Вдруг остаться одному без друзей.