На свое письмо от 20 мая 1748 года Татищев получил от архимандрита ответ, в котором тот сообщал, что "ныне монах Вениамин, которой о собрании руской истории трудится, по многим монастырем и домам ездя, немало книг руских и польских собрал. Я его просил, чтоб из руских старинных книг хотя одну для посылки к вам прислал, а я ему обесчал заклад дать для верности, да он отговорился, что послать не может, а обесчал сам к вам ехать, если его болезнь не удержит; я ему на то обесчал за подводы и харч заплатить. Однако ж он не поехал, сказав, [что] за старостию и болезнию ехать не может, а прислал три тетради, которые при сем посланы, и прошу оные не умедляя мне возвратить, чтоб ему отдать". Впоследствии Татищев решил, что "Вениамин монах токмо для закрытиа вымышлен". Присланные тетради представляли собой следующее: "из книги сшитой выняты, по разметке 4, 5 и 6-я, письмо новое, но худое, склад старой, смешанной с новым, но самой простой и наречие новогородское". Видимо, это была копия с какого-то более раннего текста. Татищев загорелся желанием увидеть оригинал, а не переписанные специально для него тетради. Поэтому, выписав из них те сведения, которых не было в известных ему летописях, он отослал их обратно и попросил Мелхиседека, "ежели всея книги прислать неможно, то б прислал мне первые три да из следуюсчих сим несколько". Но надежды не оправдались. В сентябре Татищев получил известие, что архимандрит умер, "а пожитки его разстосчены, иные указом от Синода запечатаны". Все попытки выяснить судьбу рукописи не увенчались успехом.
Сначала Татищев решил дополнить "Несторову" летопись, то есть летописное изложение своей "Истории", уникальными сведениями нового источника, но потом, рассудив, что "мне ни на какой манускрыпт известной сослаться нельзя", решил просто привести их в отдельной главе. Этот факт, как кажется, демонстрирует весьма профессиональный подход Татищева к своему делу. Как настоящий историк, Татищев не доверяется сведениям пропавшей рукописи, поскольку не ознакомился с ней воочию и имеет о ней лишь поверхностное представление. Это представление достаточно, однако, для того, чтобы историограф не только определил наличие в ней уникальных сведений, но и установил ее связь с польскими "историями", то есть историческими сочинениями польских хронистов XV–XVI веков, которые, по мнению Татищева, опираясь на русские летописи, могли сохранить какие-то древние сведения.
Сама "история", копия части которой оказалась в руках у Татищева, согласно его предположению, являлась трудом первого новгородского епископа Иоакима Корсунянина, согласно церковной традиции, занимавшего кафедру в конце X - первой трети XI века. Таким образом, оказывалось, что это чуть ли не самый древний летописный памятник Руси. "Сиа же, которую я при окончании моего труда получил, - пишет Татищев об "Истории Иоакима", - мнится, совершенно древняго писателя более, нежели Нестор, сведусчаго и не иначе, как в греческом языке, так в истории искусного. Хотя нечто и баснословное по тогдашнему обычаю внесено, по обстоятельствам кресчения новогородцев точно показует о себе, что есть Иоаким епископ". Таким образом, авторство Иоакима было установлено Татищевым на основании, во-первых, уникальных сведений самого текста, а во-вторых, подробным рассказом "истории" о крещении новгородцев.
Вся история обнаружения и исчезновения Иоакимовской летописи и сведения, в ней содержащиеся, с давних пор вызывали в исторической науке известный скепсис. Если во второй половине XVIII века, после публикации "Истории" Татищева, данные Иоакимовской летописи (как и уникальные сведения самой татищевской "Истории") получили определенную известность и даже популярность в кругу немногочисленных любителей русской истории (во главе с Екатериной Великой), то после выхода в свет посвященного "Повести временных лет" труда A. Л. Шлёцера и особенно фундаментальной истории Н. М. Карамзина по отношению к Иоакимовской летописи возобладала критическая позиция. Довольно быстро стало очевидным, что Татищев неверно атрибутировал этот "текст", не имевший к реальному епископу Иоакиму ни малейшего отношения. Но те исследователи, которые обращались к сведениям Иоакимовской летописи, как правило, полагали, что имеют дело пусть с поздним, но подлинным летописным памятником конца XVII века.
Действительно, те сведения, которые прибедены в начале этой летописи, вводят ее в круг поздних исторических сочинений, находящихся в русле историографии "предпетровского" времени, близкой и тогдашнему историописанию польско-литовской традиции (на что, собственно, обращал внимание и Татищев). Был даже обнаружен прототип начальной части Иоакимовской летописи - "Сказание о граде Славенске" ("Начало Словенску, еже есть Великий Новград именуетца", она же "История о зачале Руския земли и создании Новаграда"), широко представленное в летописях и хронографических сборниках второй половины XVII века, в том числе новгородских. В ней к числу потомков Ноя отнесены Словен и Рус, которые основали Великий Словенск (предшественник Новгорода) и Русу (Старую Руссу). Александр Македонский якобы дал славянам грамоту на земли от Варяжского (Балтийского) до Хвалынского (Каспийского) моря (этот мотив заимствован из польских хроник М. Стрыйковского и М. Вельского). Но Гостомысл в этом "Сказании" не был связан родством с Рюриком, "традиционно" остававшимся потомком рода императора Августа. Так что "Сказание" могло повлиять на Иоакимовскую летопись лишь в самой начальной части. В 33-й главе Первой части своей "Истории" Татищев сообщает сведения из некоей "Степенной новгородской книги", где говорится о Скифе, Славене и Русе. Что это за источник, неясно; предполагают, что он мог быть одним из списков Новгородской третьей летописи. Татищев думал, что составитель этой "книги" воспользовался Иоакимовской летописью, но, "не разумея, хотел пополнить и темность онаго изъяснить, токмо ума столько не было". Основная же часть известий "Иоакима" в других источниках подтверждений не находит.
Поэтому оставался главный вопрос: мог ли столь поздний источник, как "история Иоакима", донести до нас уникальные сведения о древнерусской истории, утраченные в остальной летописной традиции? Этот вопрос решался по-разному, и целый ряд исследователей были даже склонны доверять некоторым известиям псевдо-Иоакима, пытаясь проверить их подлинность. Еще большую популярность сведения Иоакимовской летописи получили в околоисторических кругах, в исторической беллетристике и публицистике дилетантского толка. В сочинениях подобного рода нередко можно встретить абсолютно некритически воспринятые сведения "Иоакима", якобы сохранившего достоверную историю первых веков Древней Руси. Однако более детальный анализ известий псевдо-Иоакима порождает еще больший скепсис - уже в отношении подлинности самого этого текста.
Вначале предоставим слово самому "Иоакиму" - так, как представлена его летопись в "Истории" Татищева. Вначале "Иоаким" (так же, как Нестор) рассказывал о расселении потомков Ноя и происхождении народов, но главное внимание уделил князю Славену с братом Скифом, которые, "имея многие войны на востоце, идоша к западу, многи земли о Черном мори и Дунае себе покориша". О Славене упоминает и вышеназванная "История о зачале Руския земли" второй половины XVII века, к традиции которой восходит этот рассказ "Иоакима". Понятно, что Славен и Скиф - это названия народов, превращенные в личные имена, то есть ставшие эпонимами (от греческого "давший имя"). И действительно, от старшего брата "прозвашася славяне". Далее князь Славен, "оставя во Фракии и Иллирии на вскрай моря и по Дунаеви сына Бастарна, идее к полуносчи (то есть на север) и град великий созда, во свое имя Славенск нарече". Скиф же остался у Черного и Азовского морей, и от него произошли скифы. После основания Великого града Славен умер, "а по нем владаху сынове его и внуки много сот лет". Среди них был князь Вандал, который покорил многие народы. В частности, он послал на запад подвластных князей и свойственников с весьма оригинальными именами Гардорик и Гунигар "с великими войски славян, руси и чуди". "И сии шедшее, многи земли повоевав, не возвратишася". Вандал разгневался на них, покорил все земли "от моря до моря" и раздал их своим сыновьям, которых у него было трое: Избор, Владимир и Столпосвят. Ему наследовал в Великом граде сын Избор, а потом Избор и Столпосвят умерли, а Владимир "приат власть на всей земли". "Он (Вандал) имел жену от варяг Адвинду, вельми прекрасну и мудру, о ей же многое от старых повествуется и в песнех восклицают".
Здесь пока можно остановиться и повнимательнее присмотреться к этому повествованию. Конечно, абсолютно вымышленный и явно поздний, в духе фантастической донаучной историографии рубежа Средневековья и Нового времени рассказ Иоакимовской летописи с точки зрения исторической фактологии не заслуживал бы серьезного внимания, если бы не возникающие периодически попытки увидеть в нем следы каких-то древних славянских легенд и преданий. Это, безусловно, чисто книжная конструкция, и можно проследить, как она была сделана. Имена Славена и Скифа уже существовали в исторической литературе конца XVII века; другие имена, как, например, Вандал, представляют собой столь же очевидные эпонимы (о древних вандалах и их гипотетической связи с вендами см. одну из следующих глав). Но среди этих имен совершенно удивительны Гардорик и Гунигар. Они восходят к древнескандинавским топонимам. Гардарики, "страна городов", а вернее, "укрепленных поселений", если учитывать исконное значение слова, - это наименование Руси в древнескандинавских источниках. Однако возникло оно только в конце XII века и носило до некоторой степени литературный характер. Более древним наименованием Руси в скандинавских памятниках было "Гарды" (Gardar) - именно оно аутентично первым векам древнерусской истории. Гунигар - это Кенугард, древнескандинавское название Киева. Загвоздка, однако, заключается в том, что до начала XVIII века, точнее, до работ петербургского академика Г. Байера, в русской историографии эти названия известны не были, и потому никакой книжник XVII века употреблять их не мог. Татищев же, побывавший в Швеции и Финляндии, уже знал эти топонимы, о чем свидетельствует 29-я глава первой части "Истории", которая называется "Бярми, или Перми, Гордорики, Остергарди, Хунигарди, Улмиогардиа и Голмогардиа", специально посвященная древнескандинавским названиям (известным Татищеву преимущественно в латинской транскрипции). Правда, Хунигард в комментариях к Иоакимовской летописи он понимал как "отечество" гуннов, а не искаженное название Киева (в древнескандинавской топонимике Восточной Европы известен топоним, восходящий к названию "гунны", но это не Хунигард, а Хунланд). Впрочем, в 29-й главе Татищев предлагает иное понимание Хунигарда, связывая его с районом Изборска.
Если имя "Избор" является эпонимом города Изборска, имя "Владимир" представляет собой традиционное славянское имя, а имя "Столпосвят", хотя и кажется искусственным, но также построено по образцу славянских имен, то имя жены Вандала Адвинды было известно Татищеву из поздних иностранных источников. Так, по его же утверждению, "король шведский Галдан женат был на дочери Енвинда, короля Гордорики", и это упоминание как бы подтверждает достоверность "Иоакима". Сама же история с Гардориком и Гунигаром, как уже отмечалось, восходит к ситуации Рюрика с Аскольдом и Диром. А трое сыновей Вандала очень напоминают летописную троицу - Рюрика, Синеуса и Трувора, только в другой последовательности. Два брата умирают, а третий принимает власть "на всей земли", буквально повторяя соответствующий текст "Повести временных лет". Аналогия становится еще более очевидной, если учесть, что Трувор княжил в Изборске - городе, от названия которого и произошло имя мифического наследника Вандала.
После смерти Владимира и его матери Адвинды, продолжает "Иоаким", "княжили сынове его и внуки до Буривоя, иже девятый бе по Владимире, имяна же сих осьми неведомы, ни дел их, разве в песнех древних воспоминают". Буривой, судя по "Иоакиму", был выдающимся воином. Он воевал с варягами, побеждал их и овладел Бярмией до реки Кумени. На этой реке он был побежден, едва спасся, ушел "во град Бярмы", стоявший на острове, где и умер. Варяги же захватили Новгород и возложили тяжкую дань на славян, русь и чудь.
Имя Буривоя (или Борживоя) известно славянским источникам, только не восточным, а западным. Так звали уже упоминавшегося чешского князя, сына Гостивита, о котором писал, в частности, Козьма Пражский. Борживой первым из чешских правителей принял крещение. Его жену звали Людмила, она тоже крестилась, причем крестил князя и княгиню не кто иной, как святой равноапостольный Мефодий, один из просветителей славянства. На связь имени Буривоя и Борживоя уже обращалось внимание. Если к тому же добавить, что Иоакимовская летопись называет Гостомысла сыном Буривоя, а одна из дочерей Гостомысла, мать Рюрика, именуется там же Умилой, то чешский прототип этой генеалогии кажется не столь уж невероятным.
Бярмия (вернее, Биармия, Бьярмаланд), под которой Татищев подразумевал Пермь, представляет собой также древнескандинавский топоним. В настоящее время "земля бьярмов" локализуется исследователями на побережье Белого моря. Это название также не было известно древнерусским памятникам, и оно относится к тому же "типу" наименований, что Гардарики и Хунигард. Река Кумень (Кимень), упомянутая "Иоакимом", действительно существует. Более того, ее упоминание, как показал исследователь М. Горлин, было чрезвычайно актуальным для татищевского времени. Дело в том, что именно по Кимени устанавливал русскую границу мирный договор со Швецией, заключенный в Або (Турку) в 1743 году и закончивший Русско-шведскую войну. Упоминание этого названия, таким образом, совсем не случайно и отодвигает создание Иоакимовской летописи еще ближе к временам Татищева. Рассказ о Буривое заканчивается уже знакомой нам ситуацией. Как и в "Повести временных лет", варяги собирают дань со "словян" и других народов. Среди них в обоих текстах совпадает также чудь, но в Иоакимовской летописи присутствует русь и нет ни кривичей, ни мери.
Далее, опять-таки аналогично "Повести временных лет" и другим ранним летописям, происходит первое призвание князя. Только этим князем, по версии "Иоакима", становится Гостомысл: "Людие же терпяху тугу велику от варяг, пославшее к Буривою, испросиша у него сына Гостомысла, да княжит во Велице граде". Гостомысл пришел, принял власть, восстановил порядок, победил варягов и даже основал "во имя старейшего сына своего Выбора" город, то есть Выборг. Это известие столь же маловероятно для допетровской эпохи, как и упоминание реки Кимень. Хотя как крепость Выборг был основан еще в конце XIII века, он приобрел значение для России только в период Северной войны, завершившейся присоединением к империи Ингерманландии. Гостомысл, согласно Иоакимовской летописи, имел четырех сыновей и трех дочерей. Одни сыновья погибли в войнах, другие умерли, а дочери были выданы замуж за соседних князей: "И бысть Гостомыслу и людем о сем печаль тяжка…" Тогда Гостомысл пришел в "Колмогард" "вопросити боги о наследии", взошел на высокую гору, принес жертвы и обратился к вещунам, которые ответили ему, что боги обещали дать ему наследника от его рода. Но Гостомысл не поверил этому, потому что был уже стар и его жены не рожали. С тем же вопросом он обратился к вещунам "Земиголы", но получил тот же ответ. "Колмогард" - это снова древнескандинавское географическое название "Хольмгард", то есть Новгород. "Земигола" же - это Семигалия-Земгале, одна из латвийских областей. Так в "Иоакимовской истории" причудливо перемешаны названия из разных традиций и разных культур. Казалось бы, уже эти примеры показывают, что если Иоакимовская летопись и не была сочинена самим Татищевым, то, во всяком случае, была написана не раньше XVIII века и к древнерусской литературе и истории ни малейшего отношения не имеет. Но, увы, вера в этот источник до сих пор упорно сохраняется у некоторых любителей русских древностей.
Далее Иоакимовская летопись описывает сон Гостомысла: "Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева средние дочере его Умилы произрасте древо велико плодовито и покры весь град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли". Проснувшись, Гостомысл спросил вещунов о значении сна, и они истолковали его так, что наследовать Гостомыслу будут потомки Умилы и земля возвеличится их княжением. Перед смертью Гостомысл созвал старейшин "от славян, руси, чуди, веси, мери, кривич" и даже "дрягович", "яви им сновидение и посла избраннейшия в варяги просити князя". Этим князем и был Рюрике двумя братьями, основавший Новгород.