До сих пор не забыть тяжелейший путь до железнодорожной станции Леплавки. Непрекращающиеся дожди и постоянное движение войск превратили дороги в месиво, сплошную кашу. Дорога, по которой должна была следовать маршем наша дивизия, оказалась непроходимой как для автомобильного, так и для гужевого транспорта. Я вынужден был свернуть и вести дивизию по маршруту 80-го ск. Здесь дорога тоже была не из легких, но двигаться все же было можно.
Прибыв на станцию, мы начали погрузку. В первый эшелон грузился 1069-й стрелковый полк подполковника Заки Хабибуллина. Всего дивизия грузилась в шесть эшелонов.
17 декабря наш пятый эшелон прибыл на станцию Минск-Мазолевский (Польша). Дивизия сосредоточилась в районе Паривал - Слуп - Гарволин.
В составе 83-го стрелкового корпуса 61-й армии генерал-полковника П. А. Белова наша 311-я стрелковая дивизия вошла в состав 1-го Белорусского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков.
По дороге в Польшу
Ехали мы в эшелоне быстро, с очень редкими и недолгими остановками. Первые сутки все спали почти беспробудным сном: восстанавливали силы после тяжелых боев с окруженной группировкой противника в Прибалтике. Фашисты дрались, как дикие звери, понимая, что их конец близок.
Мы не знали и даже не догадывались, куда нас везут, на какой фронт.
Под мерный стук колес в голове проносились эпизоды недавнего прошлого, бои. Вспоминались погибшие товарищи. Было ощущение, что и раненых боевых друзей, выбывших из дивизии, больше не увидим, что везут нас далеко. Грели, однако, мысли о том, что дивизия хорошо дралась с врагом в Прибалтике, на 2-м и 1-м Прибалтийских фронтах, что помогла прижать к морю и окружить 30-тысячную группировку немецких войск.
Многое проносилось в памяти, о многом думалось. Думал о дорогих мне людях, жене и дочурке, которая в этом году заканчивала с отличием школу, и так нестерпимо захотелось их увидеть…
Вспомнил начало войны, трудности первых боев. Как выросла наша армия во всех отношениях, как хорошо мы научились воевать. Вспомнился первый наступательный бой в Любанской операции. Какими огромными были потери, но мы били врага и заставляли его отступать.
На фронт я отпросился у командующего Сибирским военным округом генерала Медведева. Мне тогда казалось, что я, кадровый командир Красной Армии, вполне готов воевать с фашистами. Но в первом же бою под Любанью, командуя отдельной стрелковой бригадой сибиряков, я понял, что мои представления об Отечественной войне очень далеки от реальности. Мы столкнулись с вооруженным до зубов противником, хорошо обеспеченным всеми видами боеприпасов, самолетами, танками. Немецкие войска уже имели достаточную боевую практику и веру в собственное превосходство. С наглостью победителей воевали они у стен Ленинграда. Мы же, оснащенные много слабее фашистов, имели в основном винтовки и только ничтожное количество автоматов, остро нуждались и в артиллерийских снарядах. И все же мы заставили их отступить, сбили спесь, погнав со своей земли.
Какими невероятно тяжелыми были Синявинские бои 1942 года, когда в 8-й армии Старикова не сумели использовать артиллерию, в то время как наш 4-й гвардейский корпус захлебывался в крови. А жестокие, кровавые бои под Мгой под тем же командованием 8-й армии генерала Старикова! Я был счастлив, что навсегда ухожу от тех, кто бои организовывал в кабинетах.
Кириши… Наша внезапная атака без артподготовки. Наш первый успех, где мы продвинулись на 25 км. С огромной благодарностью вспоминаю командующего 54-й армией генерала Рогинского, славного человека и замечательного командующего. Он помогал нам во всем.
Вспоминаю Уторгош. Здесь мы уже другие. Наученные горьким опытом предшествующих боев, имея солидный боевой опыт, хорошо вооруженные, мы по опыту и практике не уступали, а даже превосходили противника. Под Саласом одной стрелковой ротой мы окружили обороняющегося противника, уничтожили его роту и вместо одного "языка", по приказу командующего армией, взяли одиннадцать человек вместе с фельдфебелем, рацией и другими трофеями. Салас был освобожден.
До этого я получил по телефону приказ генерала Малышева П. Ф. взять на следующий день "языка". Я доложил ему, что для выполнения этого задания нужно иметь пять дней. Но генерал и слушать не захотел - исполнять без разговоров. Я же настаивал на своем, что не успеем подготовиться так быстро.
Через несколько дней приезжает ко мне на НП Малышев со свитой офицеров. Выйдя из машины и подтянув брюки, сползавшие с живота, он зашел ко мне в комнату и, усевшись на стул, потребовал доложить ему, почему нам требуется пять дней, чтобы взять "языка". Выглядел он хмуро и сурово.
Я показал Малышеву карту, на которой был отмечен объект нашей разведки, затем ватман с подробной панорамой обороны противника на участке Саласа и соседних с ним участков и подробным указанием всех разведанных нами огневых точек. Затем я продемонстрировал Малышеву очень подробную карту артиллерийского огня, где все, вплоть до расчетов снарядов на каждое орудие, было расписано. Кроме этого, я доложил ему подробный план боевых действий стрелковой роты и взаимодействия их внутри роты с поддерживающей артиллерией, орудиями прямой наводки и станковыми пулеметами.
Командующий очень внимательно изучил все документы. Было видно, что он все больше проникался уважением к нашей серьезной подготовке к разведпоиску. Посмотрев весь материал, он сказал:
- Тут у вас целая академия. Молодцы! Очень хорошо готовитесь к поиску. А я ведь приехал ругать вас, что тянете с разведкой, а у вас учиться надо. Ну, желаю успеха и жду "языка". - Тепло попрощавшись с нами, генерал уехал к себе на КП армии.
О Петре Федоровиче Малышеве у меня остались прекрасные воспоминания. Он всегда обстоятельно ставил боевые задачи, как того требовал полковой устав, никогда зря не горячился и был человеком очень справедливым, чем вызывал мое искреннее уважение. Жаль было покидать 4-ю ударную армию и ее командующего.
Вспомнил я командиров корпусов, в состав которых входила 311-я стрелковая дивизия - Артюшенко П. А., о котором я уже писал ранее, Арушаняна Б. И., хорошего, грамотного командира. После него командиром корпуса был назначен Серафим Евгеньевич Рождественский, человек красивый во всех отношениях, и внешне, и внутренне. Интеллектуал, с широким кругозором, он никогда не позволял себе грубости в отношении к подчиненным, ко всем относился с уважением. К сожалению, пробыл он у нас недолго, его назначили начальником штаба Закавказского фронта. В 20-х годах мы вместе закончили одно военное училище, только он на год раньше. После войны судьба вновь свела нас в Военно-воздушных войсках, где он был начальником штаба, а я его заместителем. Серафим Евгеньевич пользовался огромным уважением и любовью у тех, с кем работал. Это был человек, которому хотелось подражать во всем.
После Рождественского на командование корпусом пришел генерал Городинский. Вообще, человеком он был неплохим, но ему недоставало волевых качеств, так необходимых каждому командиру.
Последним командиром корпуса до конца войны был генерал Сиязов М. А., прекрасный человек и командир, но о нем позже.
Вспоминал я командиров корпусов, своих непосредственных начальников, в связи с боями, которые приходилось вести в разное время. Взаимоотношения с большинством из них во многом зависели от успешных действий дивизии. Приходили на память тяжелые моменты нашей военной жизни, свои и чужие грехи.
Когда дивизия вынуждена была занять оборону на реке Лкуце перед Саласом и другими населенными пунктами, нам стало известно от перебежчика, что противник производит смену своих частей. Я позвонил генералу Городинскому и попросил разрешения начать немедленную атаку, так как сложившаяся обстановка была очень нам выгодна. Без разрешения командующего армией Городинский не решился взять на себя ответственность. Командующий армией в это время находился далеко от своего КП, на левом фланге армии, и мог вернуться к себе только на следующий день. Я стал уверять командира корпуса, что можно вполне рассчитывать на успех в такой благоприятной ситуации, главное - не упустить момент, тем более что командующий сам предупреждал меня быть все время начеку. Городинский так и не решился дать добро на атаку. Когда же мы самостоятельно начали атаковать противника и продвинулись на десять километров в глубь его обороны, Городинский приехал к нам и, видя, что мы успешно продвигаемся к Яунелгаве, успокоился и уехал к себе на КП корпуса.
После того как была освобождена Яунелгава и части дивизии вышли к Западной Двине, я получил по телефону приказ Городинского немедленно форсировать реку и освободить на том берегу город Скривери. Откуда взялась такая прыть? Мы должны были нарушить границы фронтов, форсировать немедленно широкую водную преграду без переправочных средств! Форсировать реку мы, оказывается, должны были на рыбачьих лодках, которых нигде на протяжении 10–15 км на берегу не было.
Сам бы Городинский, я уверен, на такой шаг не решился бы. Видимо, был приказ сверху, который он, даже не подумав о наших возможностях, передал, как свой. За эту операцию было заплачено многими человеческими жизнями. Мало того, как только мы форсировали Западную Двину и помогли частям 2-го Прибалтийского фронта освободить Скривери, нам было приказано немедленно переправиться обратно и форсированным маршем сосредоточиться в районе Вецмуйже, за несколько десятков километров от места высадки. Очень многое из подручных переправочных средств было унесено рекой после высадки под огнем противника. Для переправы частей дивизии оставался один-единственный паром небольшой емкости. Когда я об этом доложил, начальство было недовольно.
За операцию по форсированию реки ни один человек в дивизии не был награжден или отмечен приказом. Все делали вид, будто ничего не произошло. Уже потом мы настояли на том, чтобы особо отличившиеся были награждены орденами Красного Знамени.
Но, несмотря ни на что, в дивизии гордились тем, что смогли выполнить такую сложную операцию по форсированию Западной Двины. Это вселило в бойцов уверенность в своих силах.
Колеса вагонов продолжали наматывать километры. В дороге думалось о том, до чего руки не доходили в нашей напряженной, походной, военной жизни, о том, что накопилось в душе. Под стук колес можно было "остановиться и оглянуться…".
Проехали разрушенный Минск. Стало ясно, куда нас везут…
Меня уже давно волновал вопрос о санитарном обеспечении боя. Как в первых, так и в последующих боях, особенно в 1942 году, санитарные батальоны и полковые медпункты не справлялись со своими задачами. Малочисленные по своему штатному составу, они не могли выполнять ту огромную, тяжелейшую работу, которую были обязаны делать. Еще хуже обстояло дело с санитарами: они не умели выносить раненых из огня, хотя работали самоотверженно, не считаясь ни с какими трудностями. Санитары были плохо, а зачастую совершенно не подготовлены и физически не сильны. В результате многие из них гибли вместе с теми, кого пытались спасти.
Военный опыт показал, что солдат идет в бой и сражается более уверенно, когда знает, что в случае ранения его не оставят под огнем на поле боя. Это всегда волновало бойцов. Помню, в 1942 году я принимал пополнение из выздоравливающих, и меня часто спрашивали:
- А у вас выносят из боя раненых?
На тактических учениях в мирное время раненых не бывает, поэтому и выносом их с поля боя не занимаются. В плане санитарной подготовки бойцов обучали оказывать первую помощь: делать простейшие перевязки, накладывать шины и т. д. Этим, надо сказать, занимались сугубо формально. Служба санитара считалась немудреной, поэтому туда брали людей, негодных к строю.
В 1943 году санитарной подготовке стали уделять больше внимания. Очень важно научить каждого солдата выносить раненых в любое время года, а офицера - организовать это сложное дело.
Что касается санитаров, то, на мой взгляд, их нужно подбирать из числа лучших солдат, ведь боевые условия предъявляют им повышенные требования. Они должны обладать большой физической выносливостью, ловкостью, смелостью, уметь маскироваться и мастерски продвигаться ползком. Они должны прекрасно знать правила выноса и вывоза раненых и зимой и летом.
17 декабря 1944 года наш пятый эшелон наконец прибыл на станцию Минск-Мазолевский. Вслед за ним пришел последний, шестой эшелон. После марша дивизия сосредоточилась на польской земле в районе Парывас.
Здесь мы узнали, что в составе 98-го стрелкового корпуса 61-й армии наша дивизия вошла в состав 1-го Белорусского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.
С первого шага представления и до выхода в район сосредоточения было видно, что мы попали на тот фронт, где царят дисциплина, порядок и забота о войсках.
311-я дивизия передислоцировалась в новый район Одуб - Стара Воля - Стасимск - Жабинец, что в 20–25 км восточнее реки Висла.
Висло-Одерская операция
Декабрь 1944 года - январь 1945 года
Великая Отечественная война дала много замечательных примеров боевых операций. Одни из них дошли до наших дней, а другие, в силу различных обстоятельств, остались неизвестными. На этих страницах моих воспоминаний я хочу рассказать об одном мало известном эпизоде из Висло-Одерской операции, который с точки зрения смелой творческой инициативы, разумного риска и боевой активности, как мне кажется, отвечает современным требованиям ведения боя.
В декабре 1944 года войска 1-го Белорусского фронта, занимая восточный берег Вислы и имея на левом берегу два плацдарма, готовились к новой стратегической операции по разгрому вражеской группировки на Берлинском направлении и освобождению Польши.
В последних числах декабря командиры соединений 89-го стрелкового корпуса были вызваны в штаб армии. Командующий армией генерал-полковник П. А. Белов ознакомил нас с предстоящей операцией и поставил задачу корпусу: сменить на Магнушевском плацдарме части 29-го гвардейского стрелкового корпуса на участке устье реки Пилица - Загробы. Имея боевой порядок в три эшелона, корпус должен был форсировать реку Пилицу и прорвать оборону противника на участке Пшилот - церковь в Остроленка. Задачей первого дня ставилось овладеть рубежом Подгужице, Борове и (исключительно) Гонски. К исходу второго дня корпусу надлежало выйти на рубеж Цонев - Грабина - Будзешин. Справа, по восточному берегу Вислы, оборону занимали части 119-го укрепленного района. 9-й гвардейский и 80-й стрелковые корпуса, входившие в состав 61-й армии, прорывали оборону левее нашего корпуса на участке Остроленка - Залесны. Ставя задачу, командующий армией сообщил, что при успешном наступлении корпусов на участке армии будет введена в прорыв 2-я гвардейская танковая армия. Тут же был уточнен состав боевых эшелонов корпуса. Первый эшелон - 446-й стрелковый полк 397-й стрелковой дивизии и 23-я стрелковая дивизия; второй эшелон - 397-я дивизия без одного полка; третий эшелон - 311-я стрелковая дивизия.
С вводом 2-й гвардейской танковой армии в прорыв нашей дивизии предстояло переправиться вслед за ней из района леса, что восточнее Воля Целеювска, через Вислу в районе Голендры по армейским мостовым переправам. Выйдя к правому флангу наступающих частей первого эшелона корпуса, мы должны быть в готовности развить успех корпуса в направлении Чаплинек, Собикув, Брвинув и отразить возможные контратаки противника с севера.
В то время, когда генерал Белов ставил боевые задачи, я лежал с высокой температурой у себя в домике, вместо меня присутствовал начальник штаба дивизии Т. Я. Новиков. Никто из нас не знал, для какой цели я вызывался на КП армии, все было строго засекречено. Я не думал, что командующий будет сообщать свое боевое решение на наступление армии и ее соединений, поэтому командировал туда Новикова. Командующий спросил его, почему не прибыл командир дивизии Владимиров, и, когда узнал о моей болезни, поставил дивизию в третий эшелон, что нас совсем не устраивало.
В тот же день Новиков вернулся в штаб дивизии и доложил мне о готовящемся грандиозном наступлении и о задаче дивизии в этой операции. Удивительное дело, как только я узнал об этом, мою болезнь как рукой сняло. Обидно было только, что из-за моей болезни дивизия попала в третий эшелон.
На следующий день командир корпуса в устной форме поставил перед дивизией задачу, которая на первый взгляд казалась несложной. В этой решающей операции дивизии отводилась довольно скромная роль. Но, несмотря на это, мы испытывали состояние волнения и приподнятости, свойственное командирам, которые приступают к разработке новой боевой задачи.
Когда же в спокойной обстановке мы проанализировали предстоящие действия, то поняли, что задача не так проста, как казалась, и что на пути ее реализации дивизию ожидают серьезные трудности. Было ясно, что танковой армии потребуется немало времени для переправы на западный берег Вислы и нам придется долго ждать освобождения понтонных мостов. В такой ситуации дивизия далеко бы отстала от наступающих частей корпуса и в нужный момент боя не смогла бы оказаться в заданном месте. Перед нами встала дилемма: или буквально следовать плану боя, т. е. идти по пути формального выполнения боевого приказа, или найти такое решение, при котором дивизия не была бы связана со 2-й танковой армией.
В эту ночь не спали ни я, ни начальник штаба Новиков, ни заместитель по политчасти Хирный. До самого рассвета, склонившись над развернутой картой, мы ломали головы над решением этой задачи. С первыми лучами солнца нас озарила смелая мысль, что форсировать Вислу и Пилицу можно на правом фланге корпуса восточнее Пулько. Это была чрезвычайно заманчивая идея. Одним ударом мы убивали двух зайцев: освобождались от переправы и наикратчайшим путем выходили в заданное направление. Был еще и выгодный тактический смысл в форсировании этих рек: действуя в этом направлении, дивизия наносила фланговый удар по главной оборонительной группировке немцев, так как их основные силы были сосредоточены перед плацдармом. На левобережье, за широкой водной преградой, противник меньше всего ожидал активных действий с нашей стороны. Оборона левого берега Вислы, как было видно, строилась по принципу обороны на широком фронте - отдельными опорными пунктами и системой боевого охранения. Части, выделенные для обороны острова Кемпа Конарска и западного берега Вислы на участке Пулько и севернее, вполне вероятно, представляли собой "с бору по сосенке".
Таким образом, наши действия в направлении южной части острова Кемпа Конарска - Пулько - Острувек станут для противника полной неожиданностью. На первых порах дивизия наверняка не встретит серьезного сопротивления и сможет выйти на фланг немецкой обороны.
Единственное, что вызывало опасение, - это состояние ледяного покрова Вислы. Чтобы все досконально проверить, надо было выехать к берегу на северную окраину Татарческо и произвести рекогносцировку реки, местности и противника.