Из левых эсеров наибольший успех на широких собраниях имел Брушвит. Молодой парень, всегда ходивший в крестьянском армяке, с довольно большой растрепанной бородой, он явно стремился принять внешнее крестьянское обличье. В совершенстве владея простонародной речью, он был от природы не лишен остроумия, и его речи слушались с большим интересом; тем не менее, когда дело доходило до голосования, то подавляющее большинство рук поднималось за наши резолюции, и Брушвиту не оставалось ничего иного, как для поддержания своего политического престижа присоединяться к нашему предложению. Кроме Брушвита у эсеров работали: матрос Борис Донской, убивший в 1918 г. в Киеве немецкого генерала Эйхгорна и за это повешенный прислужниками германского империализма, солдат Покровский и интеллигент Смолянский.
Эсеры помещались в бывшем доме Вирена. Там они создали клуб, устраивали заседания, читали лекции на политические и научные темы - одним словом, всячески старались привлечь к себе массы.
Меньшевики-интернационалисты влачили в Кронштадте исключительно жалкое существование. Во главе их стоял какой-то никому но известный учитель, который в первые дни революции приходил несколько раз в редакцию "Голоса правды". Меньшевики-интернационалисты группировали вокруг себя почти исключительно интеллигенцию. Гастролеры из Питера посещали их крайне редко. Мартов не был ни разу. Несколько раз приезжал Мартынов, являвшийся неизменным ходатаем за арестованных офицеров, неоднократно, хотя и безуспешно выступавший на заседаниях Кронштадтского Совета. Значительно большим успехом, чем Мартынов, пользовались у нас анархисты. Они имели толкового и талантливого вождя в лице тов. Ярчука, по своей бывшей профессии портного. Он тогда только что вернулся из американской эмиграции. Нередко в Кронштадт наезжал к анархистам известный питерский анархист-коммунист Блейхман. Но у него как-то не ладилось дело с Ярчуком, который примыкал к анархистам- синдикалистам и поэтому был несравненно ближе к нам. Однако, несмотря на овации, выпадавшие на долю Ярчука, анархисты далеко не могли равняться с политическим удельным весом, который приобрели в Кронштадте большевики.
Большей частью паши митинги ограничивались произнесением речей представителями каждой партии. Но иногда вспыхивала яростная полемика между ораторами различных партий, особенно обострившаяся во время наездов из Питера матерых меньшевиков и эсеров. По части споров с меньшевиками у нас специализировался тов. Рошаль, едкий и остроумный полемист, и позднее других приехавший в Кронштадт тов. Энтин.
Вскоре наш комитет переехал из дома бывшего коменданта города в другое помещение, на дачу, некогда составлявшую собственность расстрелянного адмирала Бутакова. Здесь помещение было несравненно просторнее, и разросшиеся отделы партийного комитета получили возможность работать с гораздо большим удобством. Некоторые товарищи даже поселились в здании комитета. К большому деревянному дому примыкал обширный тенистый сад, в котором летом происходили общие партийные собрания. Секретарем состоял матрос тов. Кондаков. У его стола постоянно толпилась длиннейшая очередь посетителей, приходивших за разъяснениями по самым разнообразным вопросам.
Запись в партию была тогда чрезвычайно упрощена. Достаточно было заявления секретарю, одной-двух соответствующих рекомендаций - и любому желающему без замедления выдавался партийный билет.
Колоссален был спрос на партийную литературу. Наша газета "Голос правды" расходилась почти без остатка. Кроме того, мы выписывали из Питера руководящие партийные газеты как Петрограда, так и Москвы. Кроме газет в большом количестве мы распространяли партийную литературу. Помимо этого, мы были вынуждены издавать собственные брошюры. Литературный голод был тогда неслыханно велик. Каждый корабль, каждый полк, каждая мастерская стремились составить свою хотя бы маленькую библиотечку, и в этих судовых, полковых и заводских библиотеках каждая политическая брошюра зачитывалась буквально до дыр. Февральская революция пробудила колоссальный политический интерес и тем самым вызвала неслыханный спрос на большевистскую литературу.
Глава IV. АПРЕЛЬСКИЕ ДНИ
1. ПРИЕЗД В РОССИЮ ТОВ. ЛЕНИНА
- Сегодня вечером в Петроград приезжает Ленин, - сказал мне тов. Л. Н. Старк. Это было 3 апреля 1917 г.
Я тотчас позвонил по телефону тов. Л. Б. Каменеву. Известие подтвердилось, и в условленный час мы вместе с Львом Борисовичем и Ольгой Давыдовной и тов. Теодоровичем поехали на Финляндский вокзал. Там, как всегда, было людно и шумно.
В вагоне товарищ Каменев рассказывал о Владимире Ильиче и посмеивался над встречей, которую ему готовили петербургские товарищи: "Надо знать Ильича, он так ненавидит всякие торжества". В оживленной беседе дорога прошла незаметно, и вот в сумерках уже заблестели огни Белоострова. В станционном буфете собралось довольно много народу: Мария Ильинична, А. Г. Шляпников, А. М. Коллонтай - всего около двадцати ответственных работников партии. Все были в оживленном, приподнятом настроении. Для большинства приезд тов. Ленина явился полной неожиданностью. Зная о неимоверных затруднениях, чинимых правительствами Антанты к возвращению крайних левых эмигрантов в Россию, мы очень беспокоились за наших вождей и, каждый день остро чувствуя неотложную настоятельность их приезда, в то же время мирились с мыслью, что едва ли так скоро удастся их увидеть в своих рядах. Остроумная идея проезда через Германию нам как-то не приходила в голову - настолько мы свыклись с мыслью о непроходимых барьерах, установленных войной между воюющими государствами. И вдруг оказалось, что для наших товарищей открылась реальная возможность скорого возвращения в революционную Россию, где они были так нужны и где их места пустовали.
Однако тогда даже не все партийные товарищи сочувственно относились к проезду через Германию. Мне в этот же день пришлось услышать голоса, осуждавшие это решение по тактическим соображениям, в предвидении чудовищной кампании лжи и клеветы, действительно не замедлившей обрушиться на нашу партию.
Но все равно, не будь этого повода, у наших врагов всегда нашелся бы другой. Решение тов. Ленина как можно скорее, любым способом, добраться до России было безусловно правильно и как нельзя более отвечало настроению большинства партии, которой недоставало ее признанного вождя. Трудная политическая обстановка, сложившаяся в условиях незаконченной и непрерывно продолжавшейся революции, требовала непоколебимо твердой и выдержанной линии.
Вот раздался первый звонок, предвещавший приближение поезда. Мы все вышли на перрон… Здесь, оживленно переговариваясь под сенью широкого Красного знамени, нетерпеливо ждали поезд рабочие Сестрорецкого оружейного завода. Они за несколько верст пришли пешком для встречи своего любимого вождя.
Наконец быстро промчались три ослепительно ярких огня паровоза, а за ним замелькали освещенные окна вагонов - все тише, все медленнее. Поезд остановился, и мы тотчас увидели над толпой рабочих фигуру тов. Ленина. Высоко поднимая Ильича над своими головами, сестрорецкие рабочие пронесли его в зал вокзала. Здесь все приехавшие из Петрограда, друг за другом, протискивались к нему, сердечно поздравляя с возвращением в Россию. Мы все, видевшие Ильича впервые, на равных правах с его старыми партийными друзьями и родственниками целовались с ним, точно давно знали его. Он был как-то безоблачно весел, и улыбка ни на одну минуту не сходила с его лица. Было видно, что возвращение на родину, объятую пламенем революции, доставляет ему неизъяснимую радость. Не успели мы все поздороваться с Ильичем, как возбужденный, взволнованный радостью свидания Каменев быстро вошел в залу, ведя за руку не менее взволнованного тов. Зиновьева. Тов. Каменев знакомит нас с последним, и, обменявшись крепким рукопожатием, мы все вместе, окружив Ильича, идем в его вагон.
Едва войдя в купе и усевшись па диван, Владимир Ильич тотчас накидывается на Каменева.
- Что у вас пишется в "Правде"? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали… - слышится отечески журящий голос Ильича, от которого никогда не бывает обидно.
Сестрорецкие товарищи просят Владимира Ильича сказать несколько слов. Но он увлечен разговором с Каменевым: так много нужно узнать и еще больше высказать.
- Пускай Григорий выступит, надо попросить его, - говорит тов. Ленин, возвращаясь к прерванной политической беседе с Каменевым.
Тов. Зиновьев выходит на площадку вагона и произносит небольшую, но горячую речь - первую на территории революционной России.
Затем мы вместе проходим в его купе. Там знакомлюсь с тов. Лилиной и с мальчиком - сыном Зиновьева. Тов. Григорий необычайно оживлен и радостен. Он рассказывает, как швейцарский социалист Фриц Платтен организовал их поездку, как они ехали через Германию, как Шейдеман пытался повидать Ленина, но Ильич категорически отклонил это свидание. "Мы ехали в тюрьму, готовились к тому, что по переезде границы нас немедленно арестуют", - говорит он и затем переходит к дорожным впечатлениям.
Поезд тем временем незаметно подходит к Питеру. Вот наш вагон уже втянулся под навесы длинных пассажирских платформ. Вдоль этой платформы, к которой подходит наш поезд, по обеим сторонам, оставляя широкий проход в середине, выстроились матросы 2-го Балтийского флотского экипажа. Командир экипажа Максимов, молодой офицер из прапорщиков флота, с азартом делающий карьеру на революции, выступает вперед, пересекает путь тов. Ленину и произносит приветственную речь. Он заканчивает ее курьезным выражением надежды, что тов. Ленин войдет в состав Временного правительства. На наших лицах появляются улыбки. "Ну, - думаю, - покажет вам Ленин участие во Временном правительстве. Не обрадуетесь!" И действительно, когда на следующий день Ильич публично развернул свою программу, то Максимов, выскочка и политический ребенок, поместил в буржуазных газетах письмо в редакцию, открещиваясь в нем от встречи тов. Ленина и объясняя свое участие неведением об его проезде через Германию.
Но матросы-массовики не имели основания раскаиваться, так как уже тогда они видели в Ленине своего признанного вождя.
В ответ на пожелание о вступлении в состав Временного правительства тов. Ленин громко бросает боевой лозунг: "Да здравствует социалистическая революция!"
На вокзале масса народу. Преобладает рабочая публика. Тов. Ленин проходит в "парадные покои" Финляндского вокзала, где его приветствуют представители Петроградкого Совета Чхеидзе и Суханов. Он кратко отвечает, снова заканчивая свои слова восклицанием: "Да здравствует социалистическая революция!" Наконец, с тем же лозунгом он обращается к тысячной толпе, собравшейся на площади перед вокзалом, чтобы приветствовать старого вождя российского пролетариата. Эту речь тов. Ленин произносит, стоя на броневике. Ряд закованных в сталь автомобилей вытянулся у Финляндского вокзала. Лучи их прожекторов прорезают вечернюю темноту и бросают длинные снопы света вдоль улиц Выборгской стороны.
Тов. Ленин уезжает в цитадель большевизма, бывший дом фаворитки царя Кшесинской, после Февральской революции занятый нашими руководящими партийными учреждениями. Вслед за ним я тоже отправился в дом Кшесинской. Ехавший со мною в трамвае "новожизненец" Суханов кисло брюзжал по поводу ленинских речей. Особенное недовольство вызвал в нем призыв к социалистической революции. Вспоминая Суханова, каким он был во время войны, я положительно не узнавал его и не мог понять происшедшей перемены.
Начав свою публицистическую деятельность народником, Н. Н. все больше и больше приближался к марксизму, пока, наконец, во время войны не занял вполне приличную антиоборонческую позицию, обосновывая ее аргументами, взятыми из марксистского арсенала. Открыто высказав Суханову сожаление но поводу того, что он так резко отошел после Февральской революции от нашей партии, к которой явно тяготел во время войны, я услышал проникнутый горечью ответ: "Такие выступления, как сегодняшние речи Ленина, еще больше отчуждают и удаляют меня от вас". Непримиримость и раздражительность Суханова указывали на то, что он окончательно и безнадежно скатился в яму обывательского понимания революции и горьковско-интеллигентского нытья.
Вокруг дома Кшесинской мы застали огромную толпу рабочих и солдат, внимательно слушавших горячую речь Ленина, произносившуюся им с балкона второго этажа. Он говорил о развитии и о перспективах мировой революции.
"В Германии - кипит. В Англии правительство держит в тюрьме Джона Маклина", - доносились до меня фразы Ильича. Мы застали только конец речи, которую Ильич закончил бодрым оптимистическим аккордом, говорившим о российской революции как о начале международного восстания трудящихся, которое приближается с каждым днем. В воротах дома товарищи проверили мой документ, заодно прошел и Суханов.
Мы поднялись во второй этаж, где Ильич, закончив свою речь, только что принялся за чаепитие. Здесь находилось много партийных работников, среди которых нетрудно было различить видных членов питерской организации и ответственных товарищей, приехавших из провинции. В разных концах обширной комнаты завязался оживленный разговор. Вскоре Ильича снова вызвали на балкон, так как его пришли приветствовать наши товарищи-кронштадтцы. Семен Рошаль, находившийся в этот день в Кронштадте, узнав о приезде Ленина, собрал всех желавших его встретить и по талому льду привел их в Питер. Начавшаяся оттепель и послужила причиной их невольного запоздания. Тов. Рошаль поднялся на балкон и от имени кронштадтцев приветствовал Ленина. Ильич ответил краткой речью. Лозунг социалистической революции пришелся как нельзя более по душе кронштадтцам и был подхвачен восторженным гулом "ура" и целым ураганом аплодисментов.
Затем все снова вернулись в комнаты, где непрерывно происходила встреча старых друзей, разлученных годами тюрьмы и эмиграции, и знакомство новых работников, выросших в эпоху "Звезды" и "Правды" с ветеранами революции и большевизма. Помню покойного А. А. Самойлова, как он, подойдя к тов. Зиновьеву, назвал себя, напомнив свое сотрудничество в дореволюционной "Правде" под псевдонимом "А. Юрьев". Тов. Зиновьев горячо пожал ему руку. Вскоре все присутствующие спустились вниз, в большую комнату с роялем, и примыкающим к шей зимним садом, где прежде была фешенебельная гостиная балерины, а теперь обычно проходили многолюдные заседания рабочих. Здесь состоялось чествование Ильича. Один за другим выступали ораторы, выражая чувство глубочайшей радости по поводу возвращения в Россию закаленного вождя партии.
Ильич сидел и слушал все речи с улыбкой и нетерпеливо ждал конца.
Когда список ораторов был исчерпан, Ильич сразу ожил, поднялся и приступил к делу. Он решительным образом напал на тактику, которую проводили руководящие партийные группы и отдельные товарищи до его приезда. Он едко высмеял пресловутую формулу поддержки Временного правительства "постольку - поскольку" и провозгласил лозунг: "Никакой поддержки правительству капиталистов!", одновременно призывая партию к борьбе за передачу власти в руки Советов, за социалистическую революцию.
На нескольких ярких примерах тов. Ленин блестяще доказал всю фальшь политики Временного правительства, вопиющие противоречия между его обещаниями и делами, словами и фактами, настаивая на том, что наш долг состоит в беспощадном разоблачении его контрреволюционных и антидемократических поползновений и действий. Речь тов. Ленина длилась около часа. Аудитория застыла в напряженном и неослабеваемом внимании. Здесь были представлены наиболее ответственные работники партии. Но и для них речь Ильича явилась настоящим откровением. Она положила рубикон между тактикой вчерашнего и сегодняшнего дня.
Тов. Ленин ясно и отчетливо поставил вопрос: "Что делать?" и от полупризнания, полуподдержки правительства призвал к непризнанию и непримиримой борьбе.