* * *
Продолжаю сагу о больнице.
…В тот воскресный вечер середины октября мы стояли с ребятами у тёмного окна и все – драчуны и тихони – были сплочены одним переживанием: тревогой за Аню, которую только что унесли в реанимацию.
– Ребята, кто-нибудь из вас умеет молиться? – спросила я.
Они отозвались все сразу: "Умею…", "Я Богородице Дево знаю…", "А я молитву ангелу-хранителю", "И я знаю", – раздались голоса. И я увидела, какие они все славные, эти ребята.
– Тогда давайте все вместе помолимся за Анечку, – предложила я. – Пусть каждый мысленно пожелает Ане, чтобы она выздоровела. Чтобы ей благополучно пережить эту ночь. Давайте попросим Бога, чтобы Он спас её.
Дети были очень взволнованы. Мы все сосредоточенно помолчали – и каждый послал свою просьбу в Небо…
Потом опять все одновременно заговорили.
"Она умирает, да?" "Представляю, каково будет её маме…" "Она так плакала, когда с мамой прощалась!" "У неё судороги начались…"
– Да, ей сейчас очень тяжело… Эта ночь… Дай Бог пережить ей эту ночь. И чтобы её мама завтра здесь не кричала… Надо молиться. Всем ВМЕСТЕ. Господь услышит ваши молитвы. Он всегда отзывается на молитвы детей…
Мимо процокала дежурный доктор.
– Как там наша девочка? – робко спросила я.
– Ну, как! – сердито сказала она. – Плохо! Отёк горла…
Она уцокала. А ребята горячо заговорили – каждый о своём:
"У меня тоже был отёк. Дома начался. Мама думала, что у меня ангина: поила-поила меня чаем с малиной, кутала-кутала, а я начал задыхаться…" "А я чеснока наелся – и всё кончилось! Все палочки чесноком убил! Завтра выписывают. А у вашей девочки ещё палочки? Пусть тоже чеснок ест, да побольше!" – "Она маленькая, она ещё не может много чеснока есть, плачет, горько…" – "Жалко… А то бы сразу выздоровела и сразу домой". "А у меня и мама и папа заболели. Всех неотложка увезла…" "А к вам священник приходил, я видел. Он вам святую воду давал пить, да? То есть – святое вино. Ну, и как? палочки прошли? нет? А у одной девочки, она в пятом боксе лежала, сразу прошли, как ей иконку принесли". "Попрошу маму и мне иконку принести. С иконкой можно скорее выздороветь…"
– А что Ксюша сейчас делает? – спросила Клавочка.
– Играет.
– А можно посмотреть?
И мы всей гурьбой двинулись к нашему боксу. Даже и не гурьбой – а как будто семьёй.
Ксюша была удивлена и обрадована нашим появлением. Ребята набились в тамбур, стояли в дверях палаты. Глазели на нашу комнату, восхищались: "Как у вас красиво! Какие рисунки красивые! Это кто рисовал? Ксюша, да? А это вы, да? Вы что, обе художницы, да? А что вы вышивали на пяльцах, я видел, когда проходил…"
Мы показали ребятам нашего Пингвина, и Тигрёнка, и мои вышивки. Они бы ещё долго стояли так и ахали, если бы медсестра Таня, вернувшись из реанимации, не разогнала всех по палатам.
А Клавочке больше всего понравилась сама Ксюша. "Какая она у вас красивенькая!… Какая хорошенькая!… Прямо как Русалочка."
Ребята нехотя, под окриками Тани, расходились по своим боксам.
Но вскоре явилась делегация из трёх человек во главе с Димой-каратистом. "Это вам, угощайтесь", – он вручил мне пол-шоколадки.
– Ну, что вы, ребята! Ешьте сами, пожалуйста.
– Нет. Это же ВАМ! А у нас много.
Дима и Саша ушли, а в дверях остался стоять молчаливый оранжевый одуванчик Антоша… Я протянула ему шоколадку. Он тут же отправил её в рот – и благодарно улыбнулся.
– Погоди, – сказала я. – Дай сюда свой кармашек.
И насыпала ему туда семечек и орешков. Семечки жареные и уже очищенные – лакомство из лакомств. Антоша, счастливый, удалился. Но буквально через минуту, или даже раньше, в дверях возник татарчонок Серёжка.
– А у вас ещё есть семечки и орешки?
Насыпали и ему в карман.
А потом отправились в бокс к Диме. Там собралась компания мальчишек. На столе – бутыль с газировкой и шоколадные дольки. "У нас пир!" Семечки и орешки были встречены "на ура".
…Перед отбоем я ещё раз прошлась по палатам и попросила детей перед сном помолиться об Анечке.
* * *
На следующий день. Никто ничего не знает про Аню. Но криков её мамы не было слышно. Значит, ничего ужасного не произошло. Слава Богу! Он услышал наши молитвы…
Опять говорили с Ксюшей об Ане и о том, почему не разрешили остаться её маме.
– А почему ей не разрешили? – спрашивает Ксюша.
– У неё прививки нет.
– Но ведь и у тебя не было! Почему же тебе разрешили, а ей нет?
– Может, она недостаточно молилась?… – осторожно говорю я. – Может, она не знала, что нужно попросить Бога о помощи. И Он услышит.
– А ты молилась?
– Молилась.
И Ксюша крепко-крепко обняла меня.
* * *
"Вы понимаете, что вашего ребёнка спас Бог?" – спросил меня один из докторов.
"Конечно, понимаю".
* * *
13 октября, ночью, Ксюше не спится.
– О чём ты думаешь, миленькая?
– О тебе.
– А что ты обо мне думаешь?
– Я тебя люблю.
* * *
Вот уже неделю длится чумной карантин. Но всё-таки и папе, и Антоше (и даже Анюте!) пока как-то удавалось проникать к нам: всякими хитростями, или обходными путями. Но сегодня был самый трудный для посещений день: пришлось Антоше лезть через забор. Хорошо, что бабушка не вздумала сегодня прийти, как собиралась: ей бы забора не одолеть, и ей бы омоновцев не уговорить, как это удалось вчера Анюте.
Сегодня до обеда гуляли с Ксюнечкой, собирали листья. С нами гулял Пингвин. Он у нас пока безлапый. "Спрятал свои бумажные лапы, чтобы не размокли", – смеётся Ксюша.
Потом читали детскую Библию, которую нам Анюта подарила, с замечательными картинками.
Ещё вырезали и раскрашивали. Сегодня – наш 24-й день в больнице. Я, как Робинзон, отмечаю дни на стене. А то, было, совсем запуталась, потерялась во времени…
Пришли ещё два Ксюшиных анализа – оба с палочками. Когда же они уйдут из Ксюши? И эта чудовищная аллергия!… Продолжают колоть гормоны, но помогает медленно. А если отменяют – то всё тут же ухудшается: опять тельце покрывается тёмно-красными пятнами, как ожогами… Врачи говорят, что такого сильного проявления сывороточной болезни ещё не наблюдали. Ксюшин организм никак не может переработать то огромное количество противодифтерийной сыворотки, которое в него закачали. Уже двадцатый день Ксюша страдает от аллергии. Врачи говорят: это опасно. Ведь то, что на коже – то и внутри: на сосудах, на слизистых…
* * *
14 октября 1994 года. Праздник Покрова Божьей Матери.
Ксюше сегодня 4 года 10 месяцев. Сегодня – три года, как она первый раз причастилась. Я хорошо помню тот день: дивной золотой осени… Было тепло, даже жарко. Мы, совершенно счастливые, что Это Событие наконец-то совершилось, возвращались втроём из нашего Знаменского храма в Аксиньино – через наш сквер, по нашей Берёзовой аллее, и шуршали тёплой, сухой, сверкающей на солнце листвой…
Сегодня тоже прекрасный день. Жаль только, что мы не смогли сегодня причаститься, но не будем сетовать, а будем радоваться, что это произошло две недели назад. Вот здесь, в нашем боксе.
Сегодня утром было чудесное солнышко, которое попадает к нам в палату только утром, да и то не всегда. Но сегодня – было! Ксюнечка долго, сладко, неторопливо просыпалась, как просыпается выздоравливающий после тяжёлой болезни ребёнок… Я вполголоса читала Акафист Божьей Матери. Этот Акафист – удивительный акт любви, исполненный веры, нежности и высокой поэзии. (Интересно, как это всё сложилось, оформилось? кто автор, или много авторов? К стыду своему, ничего не знаю). Я читала на церковно-славянском; конечно, Ксюша не всё понимает (я и сама не всё понимаю на словесном уровне), но здесь главное не умом понимать, а чувствовать сердцем, душой; слышать музыку тысячелетних молитв, впитывать её – чтобы она, постепенно, начинала как бы сама звучать в душе…
Было так хорошо! Потом Ксюнечка окончательно проснулась, я её поздравила с праздником, перекрестила иконкой Казанской Божьей Матери и ещё почитала молитвы Богородице – уже на русском. Я обычно так и делаю: чередую, чтобы до неё и смысл доходил, и тысячелетняя музыка…
Потом протёрла всю деточку святой водичкой. Пресвятая Богородице, очисть мою девочку от всяких дифтерийных палочек и от аллергии! Исцели, очисти, укрепи!
Потом пошла к медсестре и попросила не делать Ксюше укола до обхода врачей. Не хотелось портить такое прекрасное праздничное утро. Да и тельце у Ксюши сегодня намного чище. Может, хватит её колоть этими гормонами? Как бы потом не пришлось лечить от перенасыщения гормонами, как лечим теперь от перенасыщения сывороткой.
Ксюша в последние дни опять почти не пьёт и организм её недостаточно промывается. В очередной раз объясняю Ксюше, что от неё требуется. Как важно для неё побольше пить. Кажется, на этот раз она поняла. Тут же выпила целую чашку чая. (А вчера и позавчера она выпила первые полчашки только к вечеру!).
"Что лучше, Ксюня, чай или уколы?" – "Чай!!!"
Напитавшись жизненной целебной жидкостью (+ апельсин!), мы уселись мастерить Львёнка. Как же Ксюше нравится всякое рукоделие! Она уже участвует в шитье и помогает мне делать стежки: стежков пять сделает, устанет, – дальше я. Отдохнёт, – опять тянет пальчики к иголке. Ещё парочка стежков, ещё парочка. Главное – она не боится иглы. (Только шприца боится!) Думаю, что через полгода она уже будет шить сама. А может, и раньше. Вон как она быстро научилась вырезать! Да как виртуозно! Ксюня быстро всё осваивает, если ей интересно.
А уж планы она сегодня строила!…
– Давай после Львёнка пошьём медвежонка! А потом зайчонка! И бобра. И хомячка. И котёнка…
– Постой-постой, Ксюня, дай сначала сшить Львёнка!
– Но ведь нам нужен ПЛАН! План на дальнейшую жизнь: что мы будем делать. Чтобы нам знать.
– Да, план нам необходим. Давай его даже запишем.
Ксюша диктует, а я записываю:
ПЛАН НА ДАЛЬНЕЙШУЮ ЖИЗНЬ
Пошить:
1) Тигрёнка!
2) Медвежонка!
3) Мышонка!
4) Соску! С ручками, ножками и рожицей! вот смешно будет!…
5) Бобра.
6) Цаплю.
7) А ещё буквы! Помнишь? Ты обещала.
– Ну да, буквы! С рожицами. Чтобы смешно было. Мягенькие…
* * *
Несколько дней назад сон ужасный приснился: что мы в гостях у Коли Шастина, а у него что-то с позвоночником, какая-то тяжёлая болезнь. И меня охватила тревога, и я попросила Гавра дозвониться Шастину: пусть заедет к нам хотя бы на три минутки! Чтобы увидеть его и удостовериться, что с ним всё в порядке. (А заодно и решить вопрос о Ксюшиных уколах).
И вот, 14 октября, вечером, когда тихонько звучала Ксюшина любимая медитативная музыка, и мы пришивали Львёнку последнюю лапу, в дверях палаты… возник Коля Шастин! В белом своём халате, со стетоскопом, торчащим из нагрудного кармана этакой хризантемой.
Вошёл, привалился к дверному косяку, глаза округлились и тихонько ползут на лоб… Даже сказать ничего не мог в первую минуту от изумления и неожиданности.
Наконец, дар речи вернулся к нему:
– Ну вы, ребята, тут обжились… Ну вы даете! Это надо же!…
Он сел на топчан, и всё оглядывал наши стены, и даже головой помотал, чтобы, видимо, рассеять это странное видение, – но оно не рассеялось.
– Как здорово, что ты приехал, Коленька! Чаю хочешь?
– Хочу, конечно, ты же знаешь: я водохлёб. Но – некогда. Я действительно на три минуты.
Вид у него был очень усталый. Когда-то Коля был моложе меня, но теперь мне так не кажется: работа детского хирурга-травматолога не обладает омолаживающими свойствами. Здесь, как на войне: один год идёт за два, а то и за три…
– Радуйся, что видишь живого Шастина. Могла бы и не увидеть уже, – сказал он.
– ???
– Вчера на меня наскочил "камаз". Знаешь, что это такое?
– Знаю…
– Чудом остался жив.
– Сегодня – Покров. Богородица тебя спасла. Когда это было?
– В двенадцать часов.
– Ночи?
– Дня. Прости, спешу. Какие у вас проблемы?
– Ксюше колют гормоны от аллергии. Мне кажется, её уже перепичкали. Боюсь, придётся в скором времени лечить её от гормонального перенасыщения… Одним словом, Коля, хочу отказаться от уколов. Что ты скажешь?
Коля осмотрел Ксюшино тельце, послушал сердечко, пощупал пульс. Задумался устало…
– Вообще-то, преднизолон люди принимают годами – и ничего, – сказал он.
– Но люди принимают годами и алкоголь, и наркотики. А как на самом деле? Скажи мне правду.
Он помолчал и сказал со вздохом:
– Конечно, гормоны – это не подарок. Они ударяют по всему организму.
Так я и думала! Так я и чувствовала. Я ведь вижу последние дни, вижу, что Ксюше как-то не можется. Что-то нагнетается у неё внутри. Какой-то нездоровый жар… Я чувствую это седьмым чувством.
Так, Коля, спасибо за откровенность. От гормонов мы отказываемся. Налегаем на зарядку, массаж и водные обтирания. С Божьей помощью мы её одолеем – эту сывороточную болезнь! А потом и палочки победим. Постепенно… Не может же организм бороться сразу с двумя болезнями. Ведь аллергия эта, по сути, – отравление организма. Отравленный же организм, да к тому же обессиленный дифтерией, не может бороться с палочками.
Шастин унёсся так же стремительно и неожиданно, как и возник… Неуловимый Шастин. Вездесущий Шастин. У него было так мало времени, что мы договаривали, сбегая по лестнице. Говорили всё о тех же гормонах, об анализах, о палочках… И я даже не успела сказать ему, какой он замечательный, и чтобы он ради нас всех берёг себя. Ну, хоть чуть-чуть! Потому что жизнь без Коли Шастина совершенно не мыслима! Мне хотелось крикнуть ему вслед: "Коля, живи долго, пожалуйста!" – но его уже и след простыл… Был – или не был?…
Конечно, был! И есть. И будет всегда. БУДЕТ ВСЕГДА!
* * *
14.10.94. Пол-второго ночи. Значит, уже 15 октября, суббота.
Весь день, с перерывом на прогулку и прочую больничную житейскую суету, шила Ксюше Львёнка. И пошила! Вот, она уже спит с ним в обнимку… Уже влюблена в него по уши.
Львёнок вышел замечательный. Он даже стоять умеет! Это для меня самой большая неожиданность. Ксюша говорит: "А ты, Лисичка, оказывается, волшебница! Так много всего умеешь!…"
И радостно это слышать, и грустно.
Грустно оттого, что вот надо было попасть в больницу, чтобы ребёнок наконец узнал, на что способна его мама. Так как дома у мамы слишком много времени уходит на готовку еды, уборки бесконечные и стирки нескончаемые… Нет, конечно, мы и дома много чем занимаемся, но без такого погружениея, как здесь.
Так вот, оказывается, для чего нужен отпуск! – догадалась я. – Чтобы с ребёночком вволю наиграться, наобщаться; чтобы хотя бы месяц не думать о готовке и стирке. Множество людей именно так и отдыхают каждый год. Я же так не отдыхала никогда в жизни…
Вот, "пофартило" залететь с дочкой в больницу. Конечно, отель у нас – не "пять звёздочек". Хотя в каком пятизвёздочном отеле вы найдёте такой уют, какой мы сотворили с Ксюшей в нашем замызганном, обшарпанном боксе? – Нигде вы не найдёте такой красоты и такого уюта!
Врачи на обходе: "О, у вас тут целая выставка!"
Раздатчица еды: "В вашу палату заходишь, как в музей!"
Медсестра Галина Павловна: "Как же у вас красиво!…"
Дежурный врач: "И как вам удалось из такой страшненькой палаты создать такую красоту?"
– Постепенно… – отвечаем мы.
* * *
Доброе утро, наше милое Дерево в окне! За окном – но как будто прямо в комнате. Весь день ты живёшь, сияешь листвой, лопочешь, являешь нам удивительных птиц, блики и тени.
Весь день (и всю ночь) живут на стенах комнаты изменчивые живые тени…
И я себе сказала: "Мы вовсе не в больнице. Мы в санатории, где лечат дифтеритных детишек. Такой дифтеритный санаторий. А что?"
Правда, кормёжка оставляет желать лучшего (с Ксюшиной точки зрения). Но по мне – так ничего, терпимо. Но Ксюша-то привыкла к домашней еде. Поэтому питается, в основном, тем, что нам приносят с Речвока. Папа с Антошей жарят ей картошку и рыбу, бабушка – сырники и котлеты, а тут и Анюта, и крёстная Клер нажарили ей котлет. Смеёмся: Ксюша за всю предыдущую жизнь не съела столько котлет, сколько она их съела за этот больничный месяц!
Но главное то, что мы живём в совершенном мире, покое и всё время чем-нибудь интересным заняты.
Я думаю, что нас с Ксюшей можно теперь запускать в космос. Да на подольше! Чтобы мы успели сделать всех своих мышонков-медвежонков, перечитать все любимые книжки и пописать вволю дневничок…
* * *
Мне нравится, что пишу, как в старину, при свече… Пополнила свой свечной запас, отказавшись от лампы с прищепкой, которую мне предлагал Гавр, но которую здесь не к чему прищепить.
Однако уже пол-третьего ночи! Надо бы поспать немного. А то скоро придут ставит градусники…
Спокойной ночи, милые мои Гавр и Антончик! Спасибо вам. Ведь это в большей степени вашими стараниями мы здесь так славно обжились. Ведь это вы нам притащили всё то, из чего мы это всё сотворили. Спасибо! Из пустоты красоту не сотворишь. И Анечке, и бабушке Лиде спасибо за лоскутно-ниточное пиршество! О, как много всего хочется сделать!… Наверное, поэтому дифтерийная палочка из Ксюни и не уходит: она, эта мудрая палочка, чувствует, что нам надо ещё здесь пожить…
По крайней мере я совсем не соскучилась по стиркам и по уборкам. Ни чуточки! Значит, ещё не отдохнула. Наверное, я всё же очень устала от своего житья-бытья, что не очень хочется домой. Вернее, домой-то хочется!… Но как представлю: вот, возвращаемся домой, и – опять эти горы белья… Откуда они только берутся?
Кажется, я здесь разленилась. Нет, нельзя мне уходить в отпуск! Это расслабляет…
Сегодня (то есть, уже вчера) вечером:
Шьём Львёнка. В палату заходит мальчик Миша из соседнего бокса. Протягивает мне жетончик для телефона-автомата:
– Вот вам жетончик.
– А что это ты мне решил его отдать?
(Жетончики в отделении у ребят – самый большой дефицит.)
– За вашу доброту.
И – удаляется.
А через полчаса приносит целую горсть жетончиков!
– Ой, Миша! тебе же самому нужно.
– У меня много. А это – вам. За вашу доброту. Вы нас открываете всегда…
Ссыпает жетончики на тумбочку и быстро уходит. "Спасибо!" – кричу ему вслед.
Действительно, открываю. Когда их няньки запирают в боксах, особенно по вечерам, и они не могут выйти ни в туалет, ни к телефону, – отчаянно барабанят в окна, в двери, в стены… Хожу и открываю – выпускаю пленников на свободу.
* * *
15 октября 94, суббота. 26-й день. 24 часа.
Всё-таки больница – постоянная стрессовая ситуация. Как бы мы ни храбрились, как бы мы изо всех сил ни радовались каждому дню и всему хорошему, что он приносит.
В Ксюшином словарном багаже прочно утвердились слова: "уколы", "нянечка", "скорая помощь", "реанимация", "бокс".