…Когда вернулись к себе в палату, она была очень задумчивая и даже как будто повзрослевшая. "О чём ты думаешь, Ксюнёк?" Она не ответила. Думала о чём-то, думала…
– Я придумала! Давай отнесём тому мальчику… тому, который в отдельной палате…
– Андрюше Набокову?
– Да! Давай ему отнесём игрушек!
– Давай.
– Я уже придумала, что. Вот этот лабиринт, например. Мне его не жалко. И карандашей. И вот этот лабиринтик, маленький. И раскрасок!
– Давай.
– Только я сама всё соберу, ладно?
И она кинулась собирать, очень одушевлённая своей идеей. Глазки её сверкали.
Мы отправились опять по коридору к Андрюшиному боксу. Нарушая все больничные "нельзя".
Когда Света вручила ему пакет, он не сразу кинулся его разбирать. Он стоял у стеклянной двери и смотрел на нас. Потом спрятался в угол. Потом выглянул, улыбаясь. Спрятался опять – и вновь выглянуло его улыбающееся сероглазое личико. Он играл с нами!
"Ку-ку, Андрюша! Ку-ку!" Он засмеялся, засмущался, спрятался…
"А он, оказывается, умный!" – сказала удивлённо Клавочка, стоявшая тут же, рядом.
"Конечно, умный. И всё понимает. И когда вы над ним издеваетесь, тоже очень хорошо понимает…"
* * *
А вскоре приехал Антончик. Нет, к нам его не пустили, но меня вызвали к нему – к лифту.
– Как ты прошёл сквозь омоновцев, милый?
– Прошёл – и всё! Пока они других не пускали, я прошёл. Так, говори, что вам нужно.
– Сынок, нужна одежда для пятилетнего мальчика.
– ???
Я рассказала ему про Андрюшу.
– Пусть папа позвонит знакомым, может, у кого от ребят что-то осталось. И книжечки какие-нибудь простенькие, с яркими картинками, пусть папа поищет у нас в шкафу.
– Понял. А как Ксюша? Печалится?
– Ксюша радуется! Ей очень нравится кормить и дарить.
– О, это здорово!
* * *
А ещё в этот день мы решили устроить Ксюше большое купание. Вместо дневного сна. (На днях я обнаружила в конце дальнего коридора большую ванную комнату. Это был настоящий сюрприз!)
Я надраила ванну, мы натащили туда игрушек, солнышко светило так ярко, так ласково! Золотые клёны качались в окне… Ксюнечка так счастлива была этому купанию – ведь она почти месяц не плескалась в воде! Ванна была большая, просторная, почти маленький бассейн, вода ласковая… Ксюня плавала на спинке, я её поддерживала, она вся расслабилась, разнежилась, сделалась мягенькая, свободная, лёгкая… Солнышко светило на неё, мою нежную девочку… тоненькое тельце, волна каштановых волос, выпуклый умненький лоб, глубокий-глубокий таинственный взгляд…
Она была так счастлива, так нежно и зачарованно улыбалась мне… "Лисичка, Лисичка… как на бухте… Кажется: мы на нашей бухте… А за окном – Иваньковский лес…"
Я низко наклонилась над ней, держа её под спинку, – и она неожиданно… поцеловала меня! Нежно-нежно… Она сама этого не заметила, наверное. А может, и заметила? Нежно-нежно поцеловала меня в щёку – и не испугалась, не закомплексовала, не рассердилась на себя за такую "слабость", не оделась тут же в панцирь неприступности и отчуждённости. Нет! Она смотрела на меня светло и ласково…
Девочка моя загадочная, она была совершенно свободной, естественной и счастливой в эту минуту.
Значит, это бывает? Значит, это может быть? Значит, она это умеет?…
* * *
Вернулись в бокс. Включили обогреватель и магнитофон, слушали любимого нашего Джо Дассена, рисовали, разговаривали, блаженствовали…
Все наши разговоры вращались вокруг Андрюши Набокова и детдомовской тематики. Говорили о том, почему так бывает, что мамы отказываются от своих детей.
– Хорошо, что ты от меня не отказалась, – сказала Ксюша.
– Я ни за что бы в жизни от тебя не отказалась. Я ОЧЕНЬ тебя люблю и ОЧЕНЬ тебя ждала.
Она посмотрела на меня и без слов спросила: "А если бы я была больна, как Андрюша?"
– Даже если бы ты была больна. Впрочем, почему "если"? Вот ты сейчас больна – и я с тобой. Когда ребёнок болеет, ему мама нужна ещё больше, правда?
– Правда! – живо отозвалась Ксюнечка. – Так здорово, что тебя со мной положили!
– Тебе не скучно?
– Не-е-ет!…
– Не грустно?
– Не-е-ет!…
– Ну и слава Богу.
* * *
Ксюнечка своим поцелуем сделала меня совершенно счастливой. Она любит меня! Она нуждается в моей любви! Ну, что ж, что она ещё мало умеет это выражать? Даст Бог, со временем научится. С нашей помощью.
* * *
"9 октября.
Дорогой папочка!
Говорят, больница оцеплена омоновцами и мы ждём тебя безо всякой надежды…
Но – стараемся не падать духом и не унывать. Хотя мы очень ждали этих выходных и жаждали общения с вами.
Мы вас всех очень любим. И тебя, папочка, и тебя, Антончик. И Анечку. И Мишу. И Сашу. И всех наших родных. И всех наших чудесных друзей. На расстоянии – в разлуке – в карантине – это чувствуется особенно остро.
Дерево в нашем окне пока что зелёное… Неужели на воле всё ещё ЛЕТО??? Потрясающе!
Передаём вам некоторые свои поделки и рисунки, чтобы вы воочию убедились, что мы не скучаем и не унываем. Хотя бывают, конечно, очень трудные моменты: это когда приходит медсестра брать у Ксюши мазки из горла, или делать укол… Да… Но – претерпеваем с Божьей помощью и это.
Сколько будет длиться карантин – не знаю. Здесь, внутри, никто этого не знает. Может, вы узнаете снаружи? Конечно, мы соскучились. Сегодня – 20-й день нашего пребывания в этих 9-ти квадратных метрах. Спасибо, папочка, за новый большой мяч – он очень оживил наше существование. Хочется новых кассет. С хорошей весёлой музыкой, ритмичной и динамичной. Музыка держит нас в тонусе.
Спасибо за Андерсена! Уже всё прочли за вчерашний день.
Анечке спасибо за котлетки очень вкусные (Ксюша их оценила по достоинству) и за письмо, такое нежное и со смешными рисунками. Ксюша очень веселилась.
И крёстной Клер передайте Ксюшин восторг: два дня, не отрываясь, она писала и рисовала на грифельной доске. С особым аппетитом – буквы. Вся палата была засыпана мелом…
И вообще – спасибо всем-всем за всё-всё. Бабушке Лиде за лоскутки. Антоше – за ириски, визиты и письма. Всё перечислить невозможно. Вы такие у нас замечательные, заботливые и нежные. Мы вас ЛЮБИМ!!!
Интересно, удастся ли передать на волю это письмо? И принесут ли ваше? За весь день – а ведь воскресение! – не принесли никому ничего.
А Ксюнечка сейчас сказала стишок:
"НЕ ЗАБУДУ НЕЗАБУДКИ!"
Очень нуждаемся в ваших молитвах.
Целуем и крепко обнимаем папочку и Атосю. Всем привет!"
* * *
И всё же папа прорвался к нам! Вечером в воскресение. В белом халате. И никто его не остановил. Он на проходной раскрыл сумку, показал белый халат – и омоновцы его тут же пропустили.
Папа принёс большущий пакет одёжек для Андрюши Набокова от наших племянников, а ещё разных книжек с яркими картинками. "Ура!" – кричала Ксюша и хлопала в ладоши.
* * *
На следующий день Андрюшу Набокова помыли и облачили в чистую, тёплую одежду. Андрюша был счастлив. Он лежал на кровати и рассматривал книгу про рептилий, которую мы ему подарили.
* * *
"Вы не будете обижаться, если я из пакета, который вы передали Набокову, возьму одну рубашку и для этого оборванца?" – спрашивает медсестра Галина Павловна и кивает на татарчонка Серёжку. – А то собралась его помыть, а переодеть не во что".
"Берите, ради Бога".
Галина Павловна – самая заботливая из всех медсестёр. Только заступает на дежурство – тут же начинает их купать: грязных, нестриженых, а то и вшивых.
* * *
Белобрысый маленький Юрочка стал будить нас каждое утро требовательным стуком в нашу стеклянную дверь, громко выкрикивая:
"Яико! Махину! Катету! Молотока!" (Яичко. Машину. Конфету…?)
– Молоток? – удивилась я. – Зачем тебе молоток, Юрочка?
– Молотока!
– Он, по-моему, просит молока, – сказала Ксюша.
Стуки эти теперь не дают нам покоя с утра до вечера.
И мы стали называть его – Юрочка-террорист.
И всё равно мы любим его.
Теперь конфеты и яички не залёживаются.
Наблюдение: Юрочка может съесть два яйца, умять булку, выпить два пакетика кефира и – остаться голодным! Странно… может, это что-то невротическое? Может, это не физиологический голод, а эмоциональный?…
Вчера поздно вечером приходила его мать, очень навеселе, было уже темно, она кричала под окном: "Юра! Юра!" А он никак не мог её рассмотреть во тьме. Она ушла. Он долго и безутешно плакал…
* * *
Раннее утро, Ксюша ещё спит. С грохотом распахиваются двери в наш бокс и раздаётся крик Юрочки-террориста: "Яико! катету! молотока!"
– Юрочка, тише, тише… Малыш, у меня нет пока яичка, и молока нет. Хочешь печенья?
Он мгновенно отправляет его в рот и проглатывает, кажется, даже не жуя. "Яико! Молотока!"
– Юрочка, нету…
С вызовом выкрикнув нехорошее слово, он убегает по коридору…
* * *
А за Юрочкиной спиной всегда красноречиво молчит татарчонок Серёжка. Вечно грязный и вечно голодный. (Вот, только недавно его помыли, а он уже – как будто вылез из печной трубы). Он всегда ждёт: а не перепадёт ли и ему чего-нибудь вкусненького? Хотя вперёд Юрочки никогда не лезет: ведь ему девять лет, а Юрочке всего три.
* * *
Сидим рядышком, рисуем, и я в который раз рассказываю Ксюше о своём отце.
– Ты и сейчас его любишь? – спрашивает Ксюша.
– Конечно. Очень люблю.
– Как это? Ведь его же НЕТ.
– Нет на земле. Но он ЕСТЬ на небе – у Бога.
– Как это?
И я ей рассказываю о превращении гусенички в бабочку. Слушает очень внимательно. Верит ли?…
* * *
Ночь. Ксюнечка уже спит… Свеча. Трепещущие тени на стенах… Цветы в банках. Не вянут! Картины, аппликации, гроздья рябины, листья… В сердце – тишина и покой. Смотрю на спящую доченьку, на образ Спасителя, на образ Богородицы над её кроваткой, смотрю на эту прекрасную комнату – на этот, сотворённый нами мир, – и думаю: "Какое счастье, Господи!"
* * *
Вторым страстным увлечением, после вырезания, были лабиринты.
Ксюша настоящий лабиринтоман. Она обожает лабиринты! Когда папа принёс роскошную Азбуку, где на каждой странице, кроме всего прочего, ещё и лабиринт, Ксюша не могла оторваться от неё, пока не прошла ВСЕ лабиринты!
Ей интересен ПОИСК ПУТИ. Поиск пути среди тупиков и опасностей. Ей нравится оптимизм этой трудной логической игры: то, что ВЫХОД ВСЕГДА ЕСТЬ. Его только надо найти.
Папа нас завалил книжками с лабиринтами! И другими развивающими играми. И все для Ксюши ищут теперь книжки с лабиринтами, чтобы насытить этого ненасытного ребёнка.
А как она быстро отыскивает выход!… Да, эта девочка очень умна. И особо умна, когда в азарте.
Но терпеть не может условности! Во всём ищет логику. И если не находит её – утрачивает интерес к предмету.
С её умом она могла бы давно читать. Но она никак не может запомнить все буквы (да и те, что знает, всё время путает, забывает), потому что не видит логики в буквенной знаковой системе. Она очень хорошо понимает, что всё это – условность, допущение. А коль так – то почему бы "В" не называть "Г"? И так далее…
Как это ни парадоксально прозвучит, но это именно так: Ксюша до сих пор не выучилась читать потому, что она слишком умная. Слишком думающая, вдумчивая. В ней нет слепой доверчивости и наивности ребёнка: ребёнок многое принимает на веру, на слово: коль так – значит, так; коль взрослые так сказали – значит, так и есть; раз в этом мире так заведено – значит, это правильно.
Ксюша – не такова. Нет, она не задаёт бесконечные "почему" – просто она глубоко задумывается… И, не найдя логических опор, – не принимает, отвергает.
И всё же буквы привлекают её. Читать-то хочется! И она нашла свой способ запоминания: она рисует их. Рисует в виде человечков. А это уже совсем другое дело! Этого смешного человечка зовут Пэ – и это можно запомнить, ибо это уже не условность, это – факт: его зовут Пэ, как её саму – Ксюша.
Но главное то, что в такой игре в буквенных человечков снимается внутренний протест.
А ещё Ксюша предложила мне сшить буквы. Сделать такие мягонькие буквенные игрушки.
– И обязательно с глазками и ротиками!
Что ж, давай сошью. Вместе сошьём.
* * *
…Больница. Воскресение. Ксюша спит после обеда, я пишу дневничок. В коридоре – жалобный плач только что поступившей девочки: "Мамочка, не уходи!… Мамочка, не оставляй меня одну!… Мамочка!… мамочка!…" – "Я вернусь, я вернусь…" – голос матери, готовый сорваться на слёзы.
"Господи! – в который раз думаю я, – какое счастье, что мы с Ксюшей вместе. Что нас не разлучили. Благодарю Тебя, Боже".
Ещё долго слышен надрывающий душу плач, потом – стихает… Я выхожу в коридор. Дети уже в курсе всего. "А вы знаете, – докладывает Клавочка, – привезли очень тяжёлую девочку! Её положили под капельницу. Хотите, покажу, где она лежит?"
Она ведёт меня вглубь коридора.
Дверь в бокс открыта. На кровати – маленькая девочка, не старше Ксюши. Капельница… Глаза у девочки закрыты. Рядом суетится медсестра Ася Ильинична, пожилая и опытная, она в этом отделении уже тридцать лет. Её лицо тревожное и напряжённое. Дети стоят в коридоре и тихонько переговариваются. Всем интересно.
Выходит Ася Ильинична. "По палатам. По палатам все. Нечего здесь стоять", – устало говорит она.
– Ася Ильинична, сколько лет девочке? – спрашиваю я.
– Пять.
– Почему же матери не разрешили остаться с ней?
– У матери нет прививки. Вот сделает – тогда придёт и будет ухаживать за своим ребёнком.
И я опять мысленно благодарю Бога: Господи, ведь у меня тоже не было прививки, а мне разрешили остаться! Благодарю Тебя, Боже.
"А как зовут девочку?" – "Аня".
Вечер. Сидим с Ксюней на моём топчане в ворохе лоскутков, доделываем Пингвина. Идёт отчаянный спор насчёт лап: какие должны быть у него лапы? Ксюша говорит: "Бумажные". – "Но ведь они порвутся". – "Нет! не порвутся. Бумажные!"
Переубедить Ксюшу невозможно. Творческий спор зашёл в тупик.
В это время в палату заходит медсестра Таня.
– Мамочка, можно вас попросить?
– Да, конечно.
– Мы все сейчас уходим в реанимацию. Девочке плохо: судороги… В отделении никого не остаётся. Побудьте за нас. Чтобы эти гаврики не разбушевались.
– Да-да, конечно. Не беспокойтесь.
Я выхожу в коридор. Дети стайкой сбиваются вокруг меня. Мы видим, как Таня на руках уносит маленькую Аню в реанимацию… Аня издаёт странные попискивающие звуки. ("Задыхаться начинает…" – шепчет кто-то из детей). "Потерпи, потерпи, потерпи…" – испуганно приговаривает Таня. За ними семенит Ася Ильинична с Аниными вещичками. И дежурный доктор, цокающая на всё отделение каблуками. Доктор громко ругает Аниных родителей: "До чего довели ребёнка! Безумные родители! Всегда так: додержат дома…"
Они скрываются за дверью, ведущей вниз – в реанимацию…
На лицах детей – страх и сострадание. Я впервые вижу их такими. Всем жалко Аню. Мы стоим у окна. Я, Клавочка и шесть мальчиков. Татарчонок Серёжка, с ним мы уже хорошо знакомы. Алёша, которого все клюют: каждый день плачет где-нибудь в уголке. Все его обижают, а он не может постоять за себя. Тоскующий взгляд, бледное личико, худенький и длинненький, как травинка, ему восемь. Домашний мальчик, каждый день рыдает в окно сквозь решётку: "Мама, забери меня отсюда!" Рыженький Антоша, ему семь, голубые глаза, прозрачная кожа, а голова совершенно оранжевая и мягкая, как у одуванчика. Нежный, тихий мальчик, ходит, прижимаясь к стене, боится больших мальчиков, но его не бьют, как Алёшу. Антоша, как цветок, вызывает нежность даже у грубоватых подростков. Взгляд такой светлый… Существо не от мира сего.
Почему же бьют Алёшу? Наверное, слишком жалкий, затравленный взгляд. Алёша излучает страх и, сам того не ведая, провоцирует жестокость. Наверное… Я не знаю. Я только пытаюсь понять: почему?
Рослый Дима. Ему тринадцать лет, каратист, всех держит в страхе. Тренируется: как бы шутя поколачивает то одного, то другого, – так, играючи… Взгляд – невинной овечки. Умный мальчик, с ним интересно поговорить. Но взывать к милосердию бесполезно, так как он убеждён, что никого не бьёт: он ведь играет. А то, что от его игр другие ребята в синяках – ну что ж, ну игра такая.
Миша, симпатяга, добряк. Сильный, никого не боится и никого не обижает. Старше всех, ему скоро четырнадцать. Мог бы, наверное, сыграть в кино подрастающего Ивана-царевича.
Интеллигентный Саша, красивый и нервный мальчик. Очень шокирован тем, куда попал. Выходя в коридор, всегда закрывает рот и нос воротом свитера… Да и в палате тоже. Очень боится заразиться ещё чем-нибудь. Чистенький, аккуратненький. Но Алёша плачет и от него…